Эхо этого события трижды всколыхнуло наш край. Впервые — когда собственно произошло убийство: сын одного из высокопоставленных милицейских чиновников областного УМВД изнасиловал и зверски убил юную черкасскую фотомодель. Во второй раз — когда мать девушки начала собирать подписи граждан за то, чтобы убийцу приговорили к высшей мере. В третий раз (буквально на днях) — когда мать вдруг отказалась от своего обета, данного над телом дочери, — домогаться для ее мучителя смертного наказания.
Одни источники объясняют, что женщина якобы попала в какую-то ультрарелигиозную секту, проповедующую всепрощение. Другие говорят, что мать с горя утратила волю и желание бороться. Третьи свидетельствуют, что не обошлось без давления со стороны высокопоставленного милиционера.
Известно, можно спорить о достоверности той или той версии. Однако для меня стало полным откровением иное. Апатия. Публика, в том числе журналисты, до сих пор активно отслеживавшие ход событий, после известного заявления матери обмякли буквально на глазах. Нескрываемое разочарование читалось в глазах многих моих коллег. И не только из-за того, что тема утратила остроту и их информацию о судебном процессе редакторы теперь на первую страницу не поставят. Здесь другое: мать не желает смерти обидчику ее дочери... Следовательно, не будет ни мести, ни крови. Мы так привыкли к этим вещам в повседневности, что выполнение Божьей заповеди «не убей» воспринимаем с детским оскорблением: у нас отобрали любимую игрушку, нам далее неинтересно. Надув губы, демонстративно идем прочь. Дома «по ящику» наверняка что-то интересное покажут.
