«Ничто не вечно», — обычно утешаем мы себя, выбрасывая безнадежно испорченную вещь. Но есть люди, которые бросают вызов этому принципу. Разорванный в 27-ми местах дар императрицы Анны Иоанновны Киево-Печерской лавре или же находящееся в не менее плачевном состоянии подношение монастырю, сделанное в ХVII веке обыкновенной монахиней, заслуживают того, чтобы их бархат и шитье заблестели вновь. Все эти «пациенты» стоят в очереди к реставраторам — мастерам, работающим не только с химикатами, красками и нитками — но и со временем. Самой сложной во всем мире считается реставрация тканей. Единственный в Украине реставратор высшей категории по тканям Инна Алексеевна Чернокапская делает все для того, чтобы показать посетителям киевских музеев истинное лицо вышивок и гобеленов, выполняя поистине хирургическую работу. С той лишь разницей, что «операция» может длиться от трех месяцев до нескольких лет. «Мастер — золотые руки» — это для Инны Алексеевны не комплимент. Это звание она получила, расписывая скульптуру на Киевской керамической фабрике, которой отдала 10 лет жизни перед тем, как 33 года назад начала работать реставратором в Киево-Печерской лавре. В свои семьдесят она думает о том, как получше отреставрировать лежащие на ее рабочем столе в Центре реставрации и экспертизы экспонаты, и о том, какими будут следующие работы.
— Самое главное — почистить вещь, чтобы она не разрушалась. Это бывает очень трудно, физически трудно, — рассказывает Инна Алексеевна. — Помогать мне приходили мои дочери и муж. Ведь некоторые вещи — фелони, сакосы (облачения высшего духовенства) — тяжеленные. Представляете, сколько нужно потратить времени, чтобы вычистить тампончиком, смоченным в спирте, такой экспонат. Первое время было морально тяжело от грязи — вороты одежд священников от пота были, как голенище сапога. Потом привыкла.
Если что-то разорвано — аккуратно подшиваю. Ткань новой сделать нельзя, наша задача — сохранить то, что есть. Если для удобства работы нужно вещь распороть — распарываю. Дублирую ткани — наклеиваю мучным клеем на основу, — потом наново сшиваю. Для дублирования я должна подобрать ткань — в основном, они у нас идут шелковые, можно хлопчатобумажную поставить, то только не синтетическую. Тонирую в цвет и наклеиваю ткань. Вышивку мы не восстанавливаем без разрешения особого реставрационного совета. Если известны аналогичные завитки, орнаменты, могут поставить задачу — восстановить. Но дело в том, что в старинных вышивках обычно участвуют нити, которых у нас нет. Старая нить — совсем другого цвета и фактуры. Состаривать нити не годится, а новые будут рвать глаз. Если отстала вышивка — прикрепим, приклеим. Но исхитриться и выдать новое за старое никак нельзя. Ведь старая ниточка столько перенесла на себе.
Главный источник заданий для Инны Алексеевны — Национальный Киево-Печерский историко-культурный заповедник, где в группе тканей Научно-исследовательского отдела сохранения фондовых коллекций хранится, ни много ни мало, около шести тысяч экспонатов. Среди них, в том числе, дары Лавре гетманов Даниила Апостола, Ивана Скоропадского, царицы Елизаветы Петровны, художника Ивана Ижакевича и многих других выдающихся фигур украинской и российской истории. Львиная доля вещей находилась в ризнице Успенского собора. Взрыв храма им удалось пережить, но многие просто покалечены обломками, зноем и стужей пяти лет, прошедших прежде, чем руины разобрали. «Когда падали глыбы — сдирали куски тканей, все было придавлено огромной тяжестью. Часто было немыслимо выпрямить ткань, которая несколько лет пролежала под таким грузом. Вновь и вновь обрабатываешь паром, и кажется, все напрасно», — рассказывает Инна Алексеевна.
— Наверное, когда-нибудь у вас лопалось терпение?
— Единственно, досадно было, когда нечем было работать. Видишь, что и как бы сделал, а у тебя нет материалов. Наверное, как везде, нам не хватает материалов. Раньше были магазины химреактивов, сейчас же ничего не найдешь. Со временем я выработала свою методику — работать тем, что у меня есть. Иначе прожду Бог знает сколько времени, и не сделаю работу. Просто святое — это спирт. Добавляю в него дистилированную воду и тампончиками чищу вещи. Видишь, что недостаточно, повторяешь снова и снова.
Однажды действительно терпение лопнуло — написала заявление об уходе. Я тогда долго подавала заявки на материалы, объясняла, рассказывала, зачем и как сильно они мне нужны. Принесла очередную заявку директору музея Сопину. Жду в приемной, а он открыл дверь — и мою заявку мне прямо в щеку бросает. Я подняла эту бумажку и пошла к секретарю партийной организации. Вот, говорю, как меня встретили. Он при мне набирает номер телефона директора и ему говорит: «У вас была реставратор, надо немедленно подписать ее заявку». «Что?!! — слышно в телефон, — гони их к чертовой матери в шею!». И я написала заявление об уходе. Секретарь парторганизации узнал об этом, — а у него с войны ноги не было, на протезе ходил, — и вот слышу, топает с трудом, поднимается ко мне на второй этаж. Говорит: «Инна Алексеевна, заберите заявление». И я забрала. Для меня то, что человек без ноги поднялся по лестнице, чтобы меня отговорить, было важнее всего.
Реставрация тканей считается самой сложной. У меня были ученики. Они поработают немножко — и уходят. Прекрасно понимаю, что не каждому терпения хватит. Одного не приемлю: сейчас молодежь приходит и хочет все сразу получить. Первым делом спрашивают: «А сколько я буду иметь?». Меня коробит. Нет, чтоб спросить, интересная ли работа будет, какие вещи реставрировать. Ведь составляли композиции настоящие художники — очень красивые вещи, все продумано. Красоты много, но все очень трудоемко.
— Столько лет изучая и с лица, и с изнанки украинское церковное шитье, вы, наверняка, можете сказать, в чем его особенности.
— Элементы и русские, и украинские очень похожи. В России больше внимания уделялось церковному шитью. Например, в Строгановских школах так школили мастеров! Лицевое шитье там разработано отлично — постепенно вводятся ниточки другой тональности. У нас этого не было. Но наши вещи настолько симпатичные! У нас просто кусочки шелка вшивались в личико, потом на этот шелк наносили глазки, бровки, носики, ротики. Ну такие симпатичные типажи есть, вы бы только видели! Как то мне попалось оплечье, а на нем Печерские старцы вышиты — какие ж они замечательные! Каждое лицо — как будто прикасаешься к человеку — и бороды разные: и всклокоченные, и аккуратненькие, и глазки разные, и ротики, и выражение лица. Тот, кто вышивал, — просто мастер. Ниточка — тоненькая-тоненькая. Подыскиваешь ниточку для бровей — дырочки остались, хочется восстановить. Нашла тонкую — все равно толсто выглядит. Промышленность у нас, может быть, была и кустарная, но все равно — они молодцы, хорошо делали.
Церковное шитье — искусство весьма каноничное, так как вышивались вещи при монастырях. В Киеве в ХVII веке центром золотного и серебряного шитья был Вознесенский монастырь, игуменьей которого была мать Ивана Мазепы Мария Магдалина, — рассказала «Дню» старший научный сотрудник Национального Киево-Печерского историко-культурного заповедника Валентина Щербакова. В XVIII веке центр шитья переместился во Фроловский монастырь. Однако мастерицы все равно находили возможность придать каноничным композициям авторскую индивидуальность. В собрании Киево-Печерского историко-культурного заповедника — несколько работ монахини Фроловского монастыря Пиоры Глебовой. На светло-зеленой фелони то тут, то там притаились жучки и стрекозы — они ведь тоже Божьи твари.
— Что на самом деле представляют собой сканные нити золота и серебра — сухозлотица?
— Там очень мало и золота, и серебра, это одна видимость. Когда-то, лет сорок назад, на выставке висела плащаница с вышивкой золотными нитями по кайме. Что вы думаете — вырезали кусок. Искала потом, кто бы мог восстановить это шитье, и случайно вышла на женщину, которая выполняла такие работы для Лавры. Но не успела отдать ей плащаницу — мастерица умерла. К сожалению, сегодня в Лавре золотым шитьем никто не занимается. Шьют только черные облачения. Ничего похожего на те вещи, которые у нас хранятся, сегодня нет. В современном парадном облачении священников — не те цвета, не те ткани, не та работа.
— В вашей работе главное — сберечь, сохранить то, что осталось от старины, ни в коем случае ничего не добавляя от себя, чтобы не украсть у вещи ни ее индивидуальности, ни ее возраста. А как вы относитесь к популярной сегодня в Украине реставрации другого рода — восстановлению храмов?
— Зачем так много? Если люди проникнутся духом веры, им хватит места в наших храмах. Я бы построила столовые дешевые, чтобы люди, те, что победнее, могли прийти покушать не так дорого. Чтобы о людях думали. Ведь раньше думали о людях, пусть что угодно говорят.
Мои родители очень трудились и меня к этому приучили. Деньги просто так никому не давались, нужно было работать. Премии тогда очень редко давали. И никто не просил. Не дай Бог было на пять минут на работу опоздать! В администрации комиссия все фиксировала. Мы — дети войны, она нас такими воспитала. Когда война началась, мне было девять лет. Все эти годы мы очень страдали, но не жаловались! А на что было жаловаться, это была наша беда общая. Мама без денег ночи напролет сидела и шила белье для военных. Мы в эвакуацию в Мордовию единственное, что увезли — машинку швейную. А днем мама работала на почте.
Кроме церковного шитья Инне Алексеевне приходится реставрировать и «светские» вещи. Например, брюссельские гобелены с изображениями жизнеописания Дон-Кихота из Музея западного и восточного искусства, которые, пожалуй, более известны столичной публике, чем экспонаты из фондов Киево-Печерского заповедника, тоже прошли через руки Чернокапской. Когда обновленные вещи увидели московские реставраторы, не могли сдержать удивления: «У вас что, тридцать человек над ними работали?».
— Поначалу вообще не хотела за эти гобелены браться. В таком ужасном состоянии и огромные, расстелить негде. В конце концов, чистили мы их во дворе. Гобелены в разрывах, цвет такой, как будто их по грязному асфальту возили. В музее сознались, что вызывали сотрудников из химчистки, и они гобелены прямо в музее чем- то поливали. Мы подпороли подкладку — внутри столько грязи, как будто сажей вымазано. Подкладка тоже дырявая. В результате, мы нашли такую же ткань и подкладку поменяли. Сделали работу за год.
Как изнанка у любой вышивки, есть и в работе реставратора по тканям обратная сторона. Очищать красоту от грязи — небезопасное занятие. Раньше все вещи в фондах обрабатывали дустом. В результате у одной из уборщиц дуст нашли в крови. Инна Алексеевна от дуста тоже натерпелась — волдыри пошли по всему телу. Вещества, которыми раньше очищала экспонаты, — тоже далеко не безобидные: от толуола, говорят медики, даже группа крови меняется, а у Инны Алексеевны красные пятна долго не сходили с кожи. К врачам она не обращалась, но и бросать работу не думала. «Пыль веков» — еще один враг не только экспонатов, но и реставратора. Долго пришлось Инне Алексеевне лечить глаза после того, как в них попала пыль из-под подкладки одной из вещей. Потому-то и мечтает Чернокапская о хорошей вытяжке. Больше, говорит, ей ничего не нужно.
За десятилетия преданности своему делу, Инна Алексеевна и в прямом, и в переносном смысле научилась сводить концы с концами — сшивая разрывы и дырочки на экспонатах и изыскивая способы отреставрировать вещи с помощью нехитрого минимума подручных средств. Она не терпит проволочек в работе, но, говорят ее коллеги, никогда не пожертвует качеством работы ради быстроты. Она умеет радоваться вместе с посвежевшими фелонями, сакосами и подризниками, шитыми иконами и наверняка знает, как облегченно вздыхают ее «подопечные» после закрытия выставки, ради которой их чистили и реставрировали. «Когда, повисев в экспозиции, вещи лежат на специальной бумаге на полу фондов, они отдыхают», — говорит Инна Чернокапская.
