Миллионы людей в разных странах выходят в эти дни на улицы, демонстрируя неприятие планов Дж. Буша начать войну в Ираке. 1 февраля несколько сот человек прошли с антивоенными лозунгами и по улицам Киева. Всего лишь несколько сот. Коммунисты с «витренковцами» и ностальгирующими по советскому прошлому пенсионерами, да еще пять-шесть десятков молодых «зеленых», пришедших на демонстрацию явно не бескорыстно. Я нес плакат «Демократы против войны» и чувствовал себя обманщиком. Не было у меня оснований говорить о демократах во множественном числе — я был один. Не пришли наши либералы и демократы на антивоенный митинг, а главное — очень мало там было тех, кого мы привычно называем интеллигентами. Я имею в виду не «людей, для которых умственный труд является источником существования» (так определяла интеллигенцию советская энциклопедия), а тех, кто интеллигентность определяет по Канту — как способность познавать мир и жить в нем, совершенствуясь не только интеллектуально, но и нравственно. Таких интеллигентов на киевском антивоенном митинге почти не было, и качестве единственных поборников мира предстали коммунисты (которых, напомню, вполне устраивало советское вторжение в Венгрию в 1956-м, в Чехословакию — в 1968-м, в Афганистан — в 1979-м и которых пугает не сама война, а то, что ее намерен развязать бывший соперник СССР — Соединенные Штаты Америки). Почему же все- таки на митинге против войны отсутствовала киевская интеллигенция? Вопрос — не риторический. Пока я шагал со своим плакатиком в окружении «красных» и «зеленых», я пытался найти на него ответ. Хочу поделиться своими размышлениями.
Наша интеллигенция, ничуть не в меньшей степени, чем коммунисты, — порождение советской эпохи с ее ориентацией исключительно на коллективные ценности. Интеллигент у нас не привык отстаивать собственное мнение, не чувствует личной ответственности за происходящее в стране, а тем более — в мире. Советская жизнь приучила его считать себя человеком маленьким, от которого ничего не зависит. Помните, у Маяковского: «Единица — вздор, единица — ноль».
В годы перестройки интеллигент попытался было вырваться за пределы привычного круга представлений, но когда выяснилось, что новое время не очень-то благоприятно для выживания «работников умственного труда», он не только вернулся в свою нишу, но и плотно захлопнул за собой двери. Хуже всего, что он не знает, чем все это закончится. То, что сейчас происходит, вполне можно назвать самоубийством интеллигенции. Это, опять-таки, не пустые слова. Очевидно, вчерашним интеллигентам сегодня приходится выживать в очень трудных жизненных ситуациях. Надеюсь, что большинство из них все же адаптируется к новым условиям, но, боюсь, уже не в качестве интеллигентов. И кое-кто из них это сознает. Один известный киевский режиссер, из тех, кого причисляют к элите интеллигенции, открыто заявил недавно о своем желании навсегда распрощаться с рефлексией и заняться «делом».
Но прощание с рефлексией равнозначно расставанию с интеллигентностью. Ибо рефлексия — основная, если не единственная, форма познания собственной сущности и конструирования на этой основе своего микрокосма — мира своего Я. «То, что лишь потенциально содержится в принципе, называемом «истинная субстанция души», прежде, чем проявиться в своем высшем напряжении, должно быть доведено до подлинной рефлексии — в уме или в духе» (Шеллинг). Правда, у советского интеллигента рефлексия очень часто не завершалась волеизъявлением и, соответственно, поступком. Вполне возможно, именно поэтому наш режиссер и решил в дальнейшем обходиться без рефлексии, видимо, не подозревая, что в таком случае поступки ему придется совершать не по своей, а по чужой воле. И никак не иначе.
Очевидно, интровертность советского интеллигента была обусловлена внешними обстоятельствами. Проявлять свою волю в условиях тоталитарного режима было небезопасно. Страх. Постоянное чувство страха, видимо, тяготило больше всего. Но этот груз интеллигент как раз всегда хотел сбросить. Чуть-чуть свободы — и он тут же пытается избавиться от страха. На хрущевскую оттепель интеллигенция ответила «шестидесятничеством»; на горбачевскую перестройку — гласностью.
Но от общественной деятельности советского интеллигента отваживал не только страх. Всем был памятен неудачный опыт слишком активного социального экспериментаторства в относительно недавнем прошлом — опыт, завершившийся кровавыми революциями и террором. Испугавшись еще в 1905-м, значительная часть интеллигенции отказалась от какого-либо участия в социальных проектах и увлеклась религиозным обновленчеством или «чистым искусством». А социальные проблемы взялись решать (по-своему, разумеется) полуинтеллигенты или же совсем неучи. Детский восторг перед философствующим и эстетствующим «серебряным веком» в интеллигентской среде сохранился до сих пор. На критику «Вех» со стороны русских либералов (половина из которых, кстати, убежденные украинские автономисты — Максим Ковалевский, Дмитрий Овсянико-Куликовский, Максим Славинский и Михаил Туган-Барановский) никто не обратил внимания. Никого, по сути, не волновало и не волнует почти полное отсутствие у русской (и украинской) интеллигенции серьезного интереса к правовым и политическим вопросам.
Свое желание закрыться в «башне из слоновой кости», а для большинства — просто в своей «нише», интеллигенту необходимо было каким-то образом оправдать — иначе замучит комплекс неполноценности. Так родился своеобразный интеллигентский снобизм, маскируемый под нежелание свободной личности быть растоптанным толпой. Смешно, но факт: блестящий лингвист и философ Ноам Хомский, к примеру, регулярно демонстрирует вместе с тысячами людей различных политических взглядов и различного уровня образования против чего-то, что, с его точки зрения, мешает реализации гуманистических идеалов. А наш еле- еле «выживающий» провинциальный экс-интеллигент стесняется появиться в «неподобающей ему среде» и гордится тем, что никогда ни в каких общественных акциях не участвует. Напрасно гордится. Прежде всего, потому, что жизнь в изоляции от общества обедняет наш внутренний мир. Дзэн-буддисты, возможно, с этим выводом не согласятся, но зато его подтвердят те современные философы, которые знают: внутренний микрокосм человека расширяется, прежде всего, за счет интерсубъективных связей, т.е., проще говоря, путем взаимного прямого или косвенного (через книги и т.п.) обмена опытом между людьми. Впрочем, понимают это и наши интеллигенты. Потому и предпочитают они келье отшельника довольно тесный круг кухонного общения. Очень ограниченный свой круг «кухонной ниши» спасает и от одиночества, и от грубоватой, не очень образованной массы. Но он же ограничивает наше восприятие мира необходимой, но недостаточной рефлексией, лишает возможности действовать активно и эффективно на общественном поприще. Так и общались интеллигенты на московских и киевских кухнях до самой перестройки, а после нее, вытесненные на периферию социальной жизни, они вновь попрятались по своим норам. Почти нет уже и кухонного общения — времени у «выживающих» не хватает, да и интереса к «вечным проблемам» поубавилось. Если так и дальше пойдет, интеллигенция как таковая, боюсь, обречена на вымирание. Пугает это не всех. Один немецкий дипломат как-то сказал мне, что исчезновение интеллигенции — не такая уж большая плата за переход к рыночным отношениям. Неужели он прав?
Все это теория, а что в результате может выйти на практике? Не будет общественно активного интеллигентного слоя — не будет и гражданского общества. И, соответственно, не будет демократии. Потому что у тех, кто обладает властью и большими деньгами, есть немало возможностей манипулировать настроениями масс припомощи различных, выгодных им, PR-акций. Только аналитический ум склонного к рефлексии интеллигента способен связать конкретное и общее, определить, где речь идет о сиюминутном, а где — об универсальном. Только интеллигент может помочь людям разобраться в том, что выгодно всем или большинству, а что — только маленькой группке тех, кто это большинство обманывает.
В толпе граждане не рождаются. История убеждает нас, что все более или менее общественно значимые идеи сначала возникали в головах интеллектуалов и только потом распространялись в массах. Правда, распространялись они по-разному и очень часто просто навязывались. Но так можно формировать психологию масс, а не граждан. Нравственная составляющая интеллигентности потому и является социально необходимой, что интеллигент (в идеале, естественно) хочет не обмануть, а убедить других — путем взаимного с ними сопереживания. Взаимность, подчеркну, должна быть обязательной: чтобы поверили вам, нужно самому уметь сочувствовать. Для этого надо пытаться преодолевать разъединяющие людей барьеры, а не создавать их искусственно. Т.е., как минимум, нельзя закрываться в своей нише. А интеллектуальный элемент интеллигентской рефлексии имеет общественное значение потому, что человек, желающий познать истину, должен знать позицию своих оппонентов. Иными словами, интеллигент всегда заинтересован в диалоге, в честных дебатах. Если такие дебаты будут публичными, наш сегодняшний обыватель научится сопоставлять аргументы сторон и делать самостоятельные выводы. Когда ему придется принимать общественно важные решения (во время выборов, например), он это сделает уже не как обыватель, а как гражданин. Заморочить ему голову PR-кампаниями будет совсем не просто.
Здесь я коснулся лишь одного из многих вопросов формирования гражданского общества. У нас этот процесс, несомненно, связан и с проведением политической реформы, и появлением хотя бы относительно самостоятельных (не только от власти, но и от тех, кто платит) средств массовой информации. В частности, очень важно, чтобы какое-то влиятельное издание согласилось предоставить страницу для обсуждения общественных проблем в режиме диалога между интеллигентами, независимо от их политических взглядов. Многие редакторы газет и журналов будут утверждать, что так и делают, но на практике задолго до каких-либо выборов они начинают выполнять заказ той или иной партии, того или иного политика. И, соответственно, меняют свою редакционную линию. А общественный диалог интеллигентов нельзя прерывать. Читатель должен привыкнуть к нему, поверить в то, что, по крайней мере, эту страницу он будет читать всегда, независимо от того, какая сейчас политическая погода и на кого работает в данный момент газета или журнал. В советские времена роль посредника между интеллигентами огромной империи выполняли «толстые» журналы. Сегодня это место вакантно, во всяком случае — в Украине.
Вот к чему свелись размышления человека, марширующего — сам по себе — в толпе.
