Я верю в либерализм. Но были времена, когда я был так глуп, что верил в либералов. Г.К.Честертон
О важных вещах надо регулярно напоминать. Искусство занимается «вечными темами» как философия «вечными вопросами». Оказывается, помнить о них сложно. И это понятно: важные истины были установлены на предельном напряжении духовных сил; чтобы держаться в осознании этих истин, нужно прилагать не меньше усилий. Если же мы ослабляем свою отдачу, то утрачиваем то, что было завоевано нашими предшественниками, либо нами самими. Поэтому один умный человек сказал, что цена свободы — вечная бдительность. Как только ленимся быть бдительными, постепенно — чаще всего это происходит именно постепенно, иногда почти незаметно — утрачиваем свободу, достоинство, любовь — то, что требует внутреннего труда. А если «свобода умирает в сердцах людей — никакие законы не в силах этому помешать». Эти важные вещи могут быть как будто невелики (по французской пословице, Бог прячется в деталях), или восприниматься как естественные, которые можно не замечать — но «весят» эти мелочи очень много. Маркс когда-то написал, что для установления общего национального рынка — вещи элементарной для капиталистического общества — понадобилась целая серия революций и войн.
Одна из таких важных вещей в политике — различение политики и политиканства. Разница между ними в том, что в то время как политика основана на определенных принципах, и соответственно этими принципами руководствуются политики, которые осуществляют ее, — политиканство лишено принципов, и политиканов часто упоминают с этим определением — «беспринципные политиканы». Сама эта тема — одна из классических. В свое время Августин Блаженный писал, что государства, которые не придерживаются Божьих законов, — это фактически большие разбойничьи шайки. И фактически то же говорит, уже в последнее десятилетие, известный французский социолог Ален Турен. Обращаясь к коллегам на одном из международных форумов, он отмечает: никто из нас сегодня не станет описывать демократию как власть народа. Все мы тем или иным образом будем характеризовать ее через отношение государства к правам человека. Таким образом, перед нами великая традиция политической мысли. Кстати, и Декларация прав человека ООН, влиянием которой отмечена вся политика второй половины минувшего столетия, начинается с фиксации урока Второй мировой войны: нарушение прав человека неминуемо ведет к насилию: или внутри общества, достигая форм гражданской войны, или к внешней агрессии.
Принципы, о которых речь, —это определенные идеальные модели, ориентиры, с которыми мы сверяем свои действия. Эту их природу очень важно понимать. Скажем, в физике используются модели абсолютно черного тела, либо идеального газа; или в геометрии применяют столь же идеальные модели прямой либо площади. В природе не существует ни абсолютно черного тела, ни идеального газа, ни идеальных прямых, плоскостей — либо идеального круга. Но использование этих моделей позволяет нам связно описывать мир, его законы, и строить эффективно действующие в нем устройства.
Подобный характер имеют и принципы, по которым мы понимаем и действуем в общественной жизни. Кант говорил, что даже если в истории не было ни единого абсолютно морального поступка, мы все же обязаны при рассмотрении человеческого долга исходить из его абсолютной природы безусловного (категорического) долженствования. Если же начать указывать на то, что нигде в мире такого идеального не существует, и на этой основе «опровергать» эти принципы, — то это просто свидетельство непонимания их природы как таких идеальных моделей. Представьте себе, что мы прилагаем этот абсолютный критерий ко всем людям вокруг (а еще Монтень писал, что нет человека, который, если рассмотреть все его мысли, не заслуживал бы того, чтобы быть несколько раз за день повешенным) и обнаружим, что абсолютно бескорыстного (честного, справедливого и т.п.) человека не существует. И на этой основе объявим все эти вещи «химерами»; как когда-то нацисты — совесть. То есть, раз таких абсолютно соответствующих этим критериям людей нет, все эти критерии — выдумка, и надо их отбросить. Это и есть то, что называется нигилизм. Фактически, тут с водой выплескивают ребенка.
Один из деятелей ООН хорошо говорил, что лучше иметь законы, которые нарушаются, чем не иметь никаких. Если даже у нас не хватило сил, чтобы исполнить закон в этот раз, то наработав сил, мы его все-таки реализуем, и наша жизнь будет соответствовать законам (а по давнему определению, быть свободным — это подчиняться только законам). Таким образом, мы можем быть не способны всегда отвечать абсолютным принципам, но мы должны принять их как несомненную основу, чтобы наши действия имели фундаментальное основание. Если даже нет ни одного человека, который бы всегда поступал по принципу «не делай другому того, чего не хочешь себе», мы все — и каждый — можем стремиться всегда придерживаться его; потому что если мы его отбросим как «недействующий» (мол, «все от него отступают») — альтернативой будет война всех против всех.
Выдающийся мыслитель ХХ столетия сэр Исайя Берлин говорил, что политическая наука — это применение этических норм к политическому процессу (в самом деле: насколько государство в тот или иной момент остается государством, а не превращается в «большую разбойничью шайку»? можно ли определить ее как демократическую через ее отношение к правам человека?). Это ключевой вопрос. Ведь понятно — в ХХ веке мы были свидетелями массы подобных примеров — что законы можно принимать и такие, что права будут нарушаться. Поэтому, например, существует Европейский суд по правам человека, который рассматривает в том числе иски граждан против государств, которые эти права нарушают. Тут мы вновь возвращаемся к различению между политикой и политиканством. Бывший пресс-секретарь Маргарет Тэтчер, сэр Бернард Ингам блестяще сказал, что, к сожалению, современные политики думают о том, чего хотят люди, а не о том, в чем они правы. Так вот политики, которые заслуживают этого имени, будут опираться именно на то, в чем люди правы, и соответственно, на право, которое суть рациональное зерно этой правоты; и при необходимости не будут бояться так называемых «непопулярных» решений: при разумном объяснении необходимости этого решения общество примет его, — как приняло, например, обращение Черчилля британское общество, когда он, будучи премьер-министром, сказал в 1940 году, во время войны с нацистами, что он не может предложить ничего, кроме «крови, работы, слез и пота». Те же, кто основывает свои действия на том, чего хотят люди — или, как еще иногда говорят, являются «выразителем надежд и чаяний народа» (не уточняя, каких именно — ведь надежды как у отдельного человека, так и у целого общества могут быть неразумными), — кто, не спрашивая, есть ли тут правовой фундамент, обращаются к популистским решениям и обещаниям, те являются не политиками, а политиканами, и занимаются не политикой, а политиканством. Тут очень хорошо видна особенность явления, которое мы называем гражданским обществом. По формулировке римского права, «человек — это понятие естественное, личность — явление гражданского права» (буквально — juris civilis). Отсюда и понятие гражданских прав (civil rights). Таким образом, все, что направлено на разрушение правового поля, неправовые действия, к которым относятся и преступления, не принадлежат сфере гражданского общества (поэтому совершивших их лишают на определенное время гражданских прав — например, располагать определенными свободами, занимать те или иные должности и т.д.). Поэтому нельзя, например, отождествлять гражданское общество со всем множеством групп по интересам — это неверно по самому принципу построения данного понятия, основанного на праве. Кстати, по определению нельзя называть преступные группы «добровольными организациями»: это противоречит самому понятию доброй воли как воли, направленной к добру. Кроме того, известно, как трудно бывает человеку, что решил порвать связи с подобной группой, выйти из нее — как ему угрожают, преследуют; где уж тут вести речь о добровольности. С гражданским обществом в странах, где оно начало утверждаться сравнительно недавно, легко, ссылаясь на его несовершенство, камня на камне не оставить от каких-то его сегментов, в частности, тех или иных неправительственных добровольных организаций @TT нятно, правозащитные или природоохранные организации не станут на манер преступных группировок преследовать тех своих членов, которые решили из них выйти). Как было сказано, надо помнить о природе принципов, на которых основана общественная жизнь. Если они действуют в рамках права, то их деятельность отвечает принципам существования гражданского общества, если же нет — то такие спорные ситуации могут разрешаться через суды. Поскольку по самому принципу и государственная власть, и неправительственные организации имеют общую цель — всестороннее развитие общества, им стоит чаще сообща обсуждать важные проблемы, например организовывая форумы, регулярно действующие «круглые столы» с участием власти, неправительственных организаций и СМИ как на местном, так и на общенациональном уровне. Не имеет значения, будут ли они «без галстуков», но уровень доверия внутри общества не может быть меньшим, чем м ежду руководством государства и его внешними партнерами.
Сегодняшнее несовершенство «третьего сектора» легко объяснимо, что не отменяет его важности. Приниципиальные вещи осваиваются постепенно, должно пройти немало времени, заполненного как удачными, так и неудачными опытами, пока на собственной почве общества вырастет свое, что определит его неповторимое лицо. Рядовые граждане, сознающие эти базовые принципы — и настоящие политики, которые прокладывают свой курс, опираясь на те же принципы, а потому имеют в них естественных союзников, —готовы к кропотливому труду в этой сфере. Этим они отличаются от незрелых граждан, ожидающих мгновенных рецептов и панацей, становясь вследствие этого легкой добычей для манипулирования политиканов, у которых не бывает недостатка в таком товаре.
Под конец — короткая история. К настоятелю пришел прихожанин и сказал: «Падре, я очень собой недоволен» — «Что случилось, сынок?» — «Да вот, посещаю святую Мессу и причащаюсь чуть ле не каждый день; и так много лет. Другой на моем месте святым бы стал, а я — все тот же». Священник ответил: «Друг, ты лучше подумай: кем бы ты стал без Причастия?»
