Между праздником в жизни и праздником в искусстве — дистанция ого! Последний только и ожидает удобного случая, пусть и сугубо календарного, чтобы взорваться очередным фейерверком (для которого нет препятствий и в повседневности). «Праздник по принуждению» — только дальний родственник «празднику по призванию». Скажем, рождественские выставки очень редко становятся событием художественной жизни, а не просто звеном культурной хроники, которое хотелось бы вспомнить через год, потому что на смену ему приходят новые разновидности петард, хлопушек и серебряных дождиков.
Фотосерия Екатерины Корнейчук «Письмо к Шекспиру» (для полноты картины добавлю, что ей сопутствуют в экспозиции эскизы костюмов Алексея Вакарчука к Гольдони) появилась на свет именно под прошлогоднее Рождество, но по-настоящему нам начинает «смаковать» со второго или третьего раза. Повторное появление ей — серии и красавице- автору — к лицу. В том, что сначала могло показаться карнавальным жестом, выступают смысловые сухожилья дня настоящего. Вновь расцветший культ «сэра Вильяма» — а почет ему отдали в последнее время Стоппард с Гринуеем, Бродский с Гвинет Пелтроу — что-то объясняет, но не все. (В конечном счете, якобы уже и нашли неоспоримые доказательства, что Шекспир — не Шекспир, а граф Ретленд — гениальный отшельник елизаветинской эпохи — и что из этого? Знакомое слово ласкает слух.) Он здесь следствие, а не причина; предлог, а не инспирация.
Предлог... для переодеваний, а в них заняты профессиональные модельки и любители- энтузиасты, порою более выразительные, нежели их «коллеги в законе». (То, что женского пола здесь втрое больше, чем мужского, толкований особых не требует: сдается, на дворе феминизм? А, может, равновесная «месть истории»: в XVII в. девчонок играли безусые юнцы и в XVIII в. это одобрял сам Гете, а в ХХ в. девчонкам и не нужно никого играть, кроме себя. Мужчина — что-то вроде пикантной подливы, а на жаркое избран «слабый пол»). Известный искусствовед и галерист — как обычно, оживлен и криклив — Т-ко на фотографии срежиссированной Корнийчук (исполнитель — В. Филин) превращается в какого-то монарха XVI в., который, смертельно устав от своей миссии, каждый вечер ложился в гроб, чтобы рассуждать о том, как дальше жить в этой долине слез. Может, такое уж это стечение обстоятельств, что похожая привычка в свое время овладела еще не старой Сарой Бернар, а в ее репертуаре Шекспир занимал не последнее место, и именно она умудрялась играть принца Датского на сцене и краткоэкранно. Круг замкнулся снова.
Метаморфоза, очень похожая на конфуз: поэтесса-журналистка Л. — известная творческой тусовке как «девочка в шляпке» (надевает ее в самую свирепую жару) — рискнула позировать с обнаженной грудью. Ох, и почему бы ей не засомневаться, не оценить трезво свои прелести. Поэтому и досталось ей амплуа — невеста, не желающая выходить замуж; хотел бы я краешком глаза поглядеть на самого «жениха»! Растрепанность иерархий — общее место в нашем быту, но лишь сегодня она достигла критического уровня. Раньше считалось грехом желание усидеть на двух скамьях — нынче двух маловато, давай — три, четыре, пять! «Я выглядела нынче женщиной-вамп, а то и постренесансной мадонной...» — мнит наша героиня, которой для эффекта ресницы покрасили в оранжевый цвет. Интересно, а мозги как-то можно «покрасить»?
Видимо, Корнийчук не желает тотальной иллюзии перевоплощений, недосягаемой и... неинтересной. И пусть себе блещут вермееровские одеяния, и пусть задиристо извиваются кружочки порезанного лимона (совсем, как в голачукских натюрмортах «золотого» века) — но в кадр попадают фрагменты современного кавардака, со штативами и проволокой: место съемки изменить нельзя. Сама же микросцена — хоть персонажи, собственно, предаются бездеятельности — организована вокруг текста шекспировского сонета. Точнее — одной литеры, футуристически выдернутой их грядки текста. И уже к нему (тексту) пристраивается персонаж, не наоборот. Но текст рассыпан, движения повторяются, голос сбивается — следовательно, и персонаж немного растерян, персонаж в поисках разборчивой фразы. Даже в том случае, если ему удается овладеть своей «второй натурой», хрупкость перерождения очевидна. Там, по курсу (отдельный стенд посвящен «кухне творчества») модельки нервно хохочут, хлебают воду со стакана и вообще стесняются. Без голубой помады очарование их снижается, как минимум, наполовину, что не с лучшей стороны характеризует современную моду, которая дает шанс не всем, а случайным избранницам (в отличие от, например, моды ХIХ в.). Конечно, в случае, если ними не займется художница-волшебница Екатерина Корнийчук.
