Если ровно в 21.00 в районе моста Риддарсхолмс посмотреть на светофор, а потом быстро перевести взгляд, то в воздухе появится рубиновый человечек, который с равномерным щелканьем повисит немного над мостом, над каналом, над поездами подземки, которые здесь выходят наружу, и постепенно потеряет цвет. Тогда можно согласно этому указателю перейти на другую сторону и там увидеть собор, где поверх креста — пятиугольная звезда — задевает острой верхушкой темно-синее небо, усеянное аккуратными серебристыми бляшками. Стокгольм похож на старинную медаль — чинно, благородно, немного нечетко вписан он в окантовку островов и каналов, но по-настоящему предстанет, если его хорошенько начистит, обмеряет и выдаст солнце.
Солнце — великое сокровище. Однако зима настолько долгая и темная, что ее просто не замечают, трогательно увеличивая количество света. Почти на каждом подоконнике — лампа, пусть даже небольшая, иногда даже две, или целый канделябр. Каганцы — перед любым публичным зданием, или рестораном, или кофейней, магазином или отелем — обязательно, прямо на тротуаре, в черных плошках чадят живые огоньки. Свечи везде, даже в каком-то бюрократическом учреждении прямо на рецепции стоят два мастерски обработанных камешка, в которых горят фитили.
Самая главная набережная — напротив парадно-исторического острова Гамла Стан с его парламентом-Риксдагом и королевским дворцом. Под одним из мостов — порог, там, в самом глубоком месте, гремит вечный водоворот. Даже вездесущие утки и чайки не заплывают на этот участок необузданной, страшной воды. Темное подсознательное Стокгольма, бурлящее прямо в его спокойном сердце.
Немного дальше — птичья резервация. Лебеди и утки в этой довольно оживленной и шумной части города превосходят числом других двуногих, которые без перьев. Но больше всего поражает большой деревянный помост на воде для всех этих птиц: любовно посыпанный сеном.
Прямо посреди зала в Национальном музее, на возвышении, сидит абсолютно голая дама. Весьма тучная, рубенсовских форм. Сидит, слегка раздвинув ноги, в классической позе, уставившись в зеркальце в ее руке. Посетители проходят мимо без особых эмоций. Внимательно смотрят только те, кто расположился по кругу, на переносных стульях, человек тридцать разного возраста с кистями и карандашами. Практикум в местной студии живописи.
Уже поздно вечером, в витрине очередной ресторации, какой-то парень непринужденно переодевает штаны.
Люди, дома, деревья, машины и птицы, одна из которых элегантно гадит мне на куртку, как-то странно расположены и передвигаются — друг другу не мешают вообще. Ни одного локтя в бок или лишнего крика.
На Гамла Стане — кофейня с невыразительным названием: то ли «У Стэна», то ли «У Джона». Глубоко под землей. В тюрьме XIII века. На стене, прямо над столиками, — настоящая дыба, испанский сапожок и другое древнее, но вполне пригодное к употреблению железо.
Уже почти полночь, в моем номере, на белой стене появляется настоящая и бодрая божья коровка. Проползает, секунда за секундой, по белой стене и исчезает за высоким узким зеркалом, стрелки смыкаются.
До весны остается пять дней.
