В книге американо-европейского историка Роберта Дарнтона «Великое кошачье побоище» есть очень интересный фрагмент, стоящий того, чтобы процитировать его целиком:
«Готовя покойника к погребению, балийцы читают вслух разные истории, самые обычные истории из сборников разных сказок. Читают без перерыва, двадцать четыре часа в сутки, два или три дня подряд — и не для того, чтобы отвлечься, а для защиты от злых духов, охотящихся за душами умерших сразу после кончины, когда те наиболее уязвимы. Истории отгоняют демонов. Каждая история, как матрешка или как английская живая изгородь, содержит в себе несколько себе подобных. Погрузившись в одну историю, человек в то же время погружается в другую, наталкиваясь за каждым поворотом на новый сюжет, пока не достигнет сердцевины, спрятанной внутри повествовательного пространства, как покойник во внутреннем дворе. Духи туда добраться не могут, так как не умеют поворачивать за угол. Они беспомощно бьются лбом о выстроенный чтецами повествовательный лабиринт, и чтение становится крепостной каменной стеной вокруг балийского ритуала. Эта стена слов действует по тому же принципу, что и глушение радиопередач. Чтение не развлекает, не совершенствует пороки и не помогает скоротать время: соединением повествования и какофонии оно защищает души».
В седьмом и на сегодня последнем фильме из цикла «Кошмар на улице Вязов» на вечного Фредди Крюгера, убивающего своих жертв во сне, находится управа, придуманная с невиданными для фильма ужасов элегантностью и остроумием: оказывается, об этом бессмертном демоне нужно снять последний фильм, то есть рассказать последнюю историю, в которой закрыть его, как джинна в бутылке. Это — единственное средство, и оно в конечном итоге срабатывает.
Неизвестно, читал ли режиссер «Кошмаров» Уэс Крейвен книгу Дарнтона, но это не столь важно. Собственно, пример с балийским погребением в «Побоище» приводится для того, чтобы показать, насколько по-разному подходят к чтению разные народы, а также насколько разным делом оно было в различные эпохи. Дарнтон исследовал в своей книге эпоху Руссо, убедительно доказав, что восприятие текста кардинально меняется от века к веку.
Еще одно предположение может показаться слишком произвольным, но, определенно, во всем, что касается историй, линейного времени не существует, точнее, оно делится на множество параллельных потоков. И тогда, например, отношение к чтению как к магическому действу возникает у аборигенов тропического острова и прагматичного голливудского фильммейкера абсолютно взаимонезависимо.
Более того, лабиринт повествований потому и имеет такую силу, что позволяет делать со временем удивительные вещи: замедлять и ускорять, делить на безграничное число рукавов или вообще отменять, стирать, устраивать ахроническое белое пятно, лакуну, в которой обижено останавливаются все часы.
Возможно, так происходит потому, что история, рассказ сам по себе — независимо от того, изложен ли он музыкой, словом или изображением, — единственный среди лабиринтов, выстроенный не в пространстве, а во времени.
И именно здесь, наверное, только и может заблудиться самый могущественный из демонов — Хронос.
Потому мы рассказываем и рассказываем одни и те же сказки.
