Умберто Эко — итальянский писатель и семиотик — является автором многочисленных эссе и четырех романов, среди которых «Имя розы» и «Маятник Фуко» являются наиболее известными. Недавно он выпустил в издательстве «Грассе» свою 45-ю книгу: сборник заметок, статей и выступлений за период с января 2000 по конец 2005 гг. под названием «Пятясь, как рак: горячие войны и журнальный популизм».
— Вы предупреждаете нас об опасности широкого распространения популизма, который, похоже, охватил уже всю Европу. Как Вы объясните это явление?
— Давайте остерегаться поспешных выводов. Так называемое возрождение националистических настроений, в частности, в странах Центральной и Восточной Европы, является логическим следствием распада советской империи. Кружась в вихре современности, мы забываем о вековой Истории. Я попросил Жака Ле Гоффа, отвечающего в издательстве за секцию истории Европы, чтобы он заказал книгу о том, чего стоит нам конец той или иной империи. Это настолько обширный сюжет, что никто, к сожалению, пока еще не рискнул его осветить. А ведь такая книга могла бы заложить основы для понимания современного мира. Балканские страны, к примеру, продолжают испытывать на себе последствия конца Римской империи. А Ближний Восток до сих пор переживает распад Оттоманской. Пройдет не одно десятилетие, пока наконец не сгладятся все негативные следствия краха советской системы. Современный западный национализм уходит своими корнями в тектоническую динамику империализма; после удара, провоцирующего распад, нередко проходят века, прежде чем стабилизируются национальные «тектонические плиты» и затихают ударные волны.
— В Вашей последней книге «Пятясь, как рак» Вы пишете, что современный популизм не имеет ничего общего с народом. Почему?
Да просто потому, что этого самого народа не существует! Или это просто языковой казус, обозначающий все население страны, мнением которого интересуются только в день выборов. Но здесь речь идет скорее не о народе, а об электорате, простой статистической единице. Популист опирается не на народ, а на идеальную, выдуманную проекцию некой совокупности людей, полностью поддерживающих его идеи. Их основной функцией является одобрение его действий. К тому же популист систематически избегает любого настоящего столкновения с народом. Берлускони никогда не выступал в парламенте, его речи предназначались исключительно для СМИ. Интерес, который французские СМИ и интеллигенция проявляют к «делу Берлускони» свидетельствует прежде всего о том, что они опасаются повторения такой же ситуации во Франции. Сейчас часто говорят о том, что на следующих президентских выборах сразятся Николя Саркози и Сеголен Руаяль, и их оружием скорее станет виртуозно выстроенная кампания в прессе, чем четко выстроенная программа. Пусть же пример Берлускони хоть чему-то научит французов!
— Избыток информации не вызывает у Вас доверия?
— Эта гипертрофированная публичность началась тогда, когда Кеннеди выиграл выборы у Никсона, опираясь не на свое бесспорное политическое превосходство, а благодаря приятной внешности, резко контрастировавшей с внешностью его соперника, не умевшего даже как следует побриться! Вот точка отсчета, когда все началось. Раньше, в мире без СМИ, у народа не было контакта со своими лидерами. Люди видели своего короля раз в жизни, когда после помазания на царство он объезжал свои владения и исцелял подданных от золотухи. Но как только политик стал появляться на людях, он превратился в актера. Честному политику сейчас очень трудно самому не быть обманутому системой.
Сегодня самые свежие свои идеи политики представляют на телевидении, а не в парламенте, хотя там они могли бы углубить и лучше аргументировать свои предложения. Здесь и начинается популизм. Отдавая предпочтение общению с прессой, политики сами сводят свои речи к одному единственному лозунгу. Такого рода упражнения стали обязательными. Отказаться от этих методов — значит поставить крест на своей политической карьере. На протяжении всего своего премьерского срока Берлускони постоянно противоречил сам себе, забывая о том, что обещал еще вчера. Но время в прессе несется так быстро, что подобная забывчивость даже поощряется. Именно для того, чтобы противостоять этой тенденции, я на всю свою жизнь остался в университете, ведь это особое место, где у молодежи воспитывают долгую память, неторопливость и чувство исторической хронологии.
— Чувство истории, которое, по вашим словам, сейчас не в почете по ту сторону Атлантики, особенно у неоконсерваторов...
— Современная Америка не понимает ни смысла истории, ни роли, которую должна играть страна-лидер. ООН тоже похваляется все более конформистским взглядом на вещи, отдавая приоритет праву на войну. Ее идея состоит в том, чтобы навязать престиж американской империи через локальные конфликты — все это мы уже слышали в XIX в. Современная Америка скатилась далеко назад как из-за острого недостатка культуры, так и из-за своей невоздержанности. Которая, впрочем, была характерна для всех крупных европейских держав эпохи Луи Филиппа. При Буше США сделали огромный шаг назад в идеологическом плане. Страшно подумать, ведь всего несколько десятков лет назад, в 1940 г., собираясь воевать с японцами, американское руководство выясняло у антрополога Рут Бенедикт особенности их менталитета. Сейчас они гонятся за величием бывшей британской империи, и не считают нужным беседовать о чем-либо с крупными востоковедами перед тем, как развязать войну на Ближнем Востоке.
— Чем же объяснить подобное бескультурье?
— Вспомним и о наших недостатках! Характерная для США эпидемия потери чувства истории, к сожалению, распространяется на все новые европейские поколения. Спросите у молодого англичанина, или француза, или итальянца, кто руководил их страной в 1950-е годы — он ответит не сразу, в отличие от школьника моего поколения. Раньше школа представляла историю как связь поколений. Самое тревожное, что симптомы этой эпидемии проявляются даже в университетах. На факультете философии в Принстоне один мой коллега предупредил своих слушателей, что запрещает посещать свои занятия «историкам философии» — этим все сказано! Американцам кажется, что мир был создан из ничего, и все предыдущие памятники слова, всю накопленную веками мудрость они считают чисто европейским извращением. Так же, как и нашу любовь к истории. Можно даже предположить, что американцам уже сейчас угрожает потеря коллективной памяти. Принципы энциклопедии, то есть совокупности знаний, которая в любом обществе играет двойную роль: сохранение памяти и отсеивание исторических анекдотов, в результате которых для потомков остаются лишь факты, в Америке уже не действуют. Царство интернета, предоставляющего нам доступ к куче никак не классифицированных элементов лишь ускоряет потерю исторической перспективы. Однако избыток информации так же опасен, как и ее нехватка. Борхес показал в своем рассказе «Фюнес — чудо памяти», что можно умереть от гипермнезии, что переполненная память делает жизнь невыносимой.
— И все же интеллектуальная жизнь в США богата и разнообразна!
— Но у этой интеллигенции нет никакого влияния! Она разделена на мелкие группки и кружки, живущие в роскошных гетто — университетских кампусах. На страницах крупных американских газет никогда не увидишь профессорских комментариев. А когда они решают заняться политикой, то забрасывают академическую работу, как Бжезинский и Киссинджер. Скандал вокруг Гюнтера Грасса, которого считали совестью нации, невозможно представить себе в США по той простой причине, что ни один мыслитель не обладает подобным статусом. Нельзя сказать, что в Европе всегда считаются с манифестами, подписанными интеллигенцией, но и просто проигнорировать их тоже нельзя.
