Сегодня — День памяти жертв голодомора. Без сомнения, многое будет сказано о том, «как это было». Однако нарастание левых и ностальгических настроений в Украине в последние годы показывает, что историческая память народа «дает сбой». В то же время в истории есть примеры, когда историческая память нации срабатывала в качестве мощного ресурса и в построении новых государств, и в создании процветающих обществ. Вспомните немцев, переживших унижение нацизмом, или евреев, прошедших через Холокост. Почему в Украине память о национальной катастрофе 33-го все еще не стала стимулом реформ?
Евгений ГОЛОВАХА, доктор философских наук:
— У той части стран, которые составляли ядро Советского Союза, много общего в восприятии прошлого, хотя, безусловно, есть и своя специфика. И дело не только в том, что у бывшего советского народа нет социальной памяти, которая могла бы предостерегать от возвращения к прошлому, как это было в Германии, Японии, Италии, где любые попытки консервативного реванша были обречены на неудачу.
У нас ситуация несколько сложнее. Почему у нас социальная историческая память не так мощно воздействует на массовое сознание? Это связано, во-первых, с тем обстоятельством, что страны с очень мощной исторической памятью об ужасах тоталитаризма пришли к трансформации после тотального краха своей системы, после очень тяжелого военного поражения. Это, например, Италия и Япония. Несколько иная ситуация с евреями, поскольку их память подкрепляется многочисленными историческими фактами преследования, которые в годы второй мировой войны достигли апофеоза. Все эти государства претерпели тяжелые поражения, после чего и на фоне этого происходило возрождение страны с обязательным учетом, к каким тяжелейшим последствиям может привести агрессивная тоталитарная система. У нас же была внутренняя перестройка. И в этом внутреннем изменении системы не нашла места четкая постановка вопроса о тотальном понимании того, что прошлая власть полностью ответственна за голодоморы, уничтожение целых социальных слоев, классов и просто людей по принципу «коллективной ответственности», как в Древнем Риме, когда просто уничтожался каждый десятый для консолидации армии. Поскольку общество само изменилось внутренне, вопрос об ответственности политически не был поставлен, он не обрел и юридического решения, как в Чехии, где была принята система люстрации. Все это привело к тому, что прошлое так и не подверглось осуждению: ни политически, ни по закону, ни даже в полной мере морально. А отсюда у людей сформировалось представление, что они жили, в общем-то, в более-менее нормальном обществе.
Второй фактор, который определяет ущербность нашей социальной памяти, — это отсутствие в наших социальных принципах ценности человеческого индивида как такового. Ведь не случайно героями нашего общества остаются люди, которые создавали мощные военные бюрократические машины. В России самой популярной фигурой до сих пор является Петр Первый. На Украине — Богдан Хмельницкий на Востоке и Степан Бандера на Западе. В развитых государствах, которые переживали подобные вещи, аналогичный период уже прошел. Это связано с тем, что у нас большой ценностью является идея целого, державы, консолидации на коллективной основе, а не ценность индивидуальных прав, свобод и личной экономической инициативы. Когда правозащитники или историки приводят примеры того, как физически, целенаправленно и сознательно уничтожались миллионы в период голодомора, это многими не воспринимается как трагедия каждого отдельного человека, сложенная в миллионы потерянных жизней.
Не случайно наши страны еще не пришли к тому, чтобы составлять списки жертв голодомора или репрессий, как евреи, которые составляют полные списки жертв Холокоста. Еще один фактор, связанный с особенностями нашей жизни в этом обществе, — для того, чтобы у человека крепла социальная память и он проникался идеей того, что прошлое ни в коем случае нельзя возвращать, нужно, чтобы настоящее приносило позитивные результаты. Мы слишком затянули процесс позитивных изменений. Уже десять лет, а все еще очень слабо видны позитивы нового. Программы модернизации всех посттоталитарных государств, в которых хорошо развивалась историческая память, были достаточно четкими и последовательными: терпение на протяжении нескольких лет, затем начинается определенный положительный сдвиг, потом он закрепляется и начинается экономическое чудо. На этой основе вымываются элементы идеализации прошлого.
На Западной Украине антикоммунистическая идеология четко сформировалась на основе мощного шока столкновения с коммунизмом. Восточная Украина, которая была исторически интегрирована с Россией, такого шока не испытала. В итоге, постепенное уничтожение тех, кто сопротивлялся этому режиму, привело к тому, что уже в период относительной стабильности сформировалось достаточно терпимое отношение к коммунистическому режиму.
В психологии есть термин «амнезия» — после какого-то шока или травмы люди просто забывают, что с ними происходило до этой травмы. И именно нынешний шок ухудшения жизни, особенно в Восточной Украине, привел к такой «исторической амнезии». Люди стали забывать, что тот период, который они сейчас считают относительно стабильным, а именно период застоя, тогда воспринимался весьма критически. В памяти остался какой-то абстрактный розовый рисунок стабильной устойчивой жизни.
Если говорить о будущем, то я думаю, что свое негативное влияние на формирование исторической памяти и исторической перспективы нашего народа еще долго будут оказывать два первых фактора, о которых я говорил. Но в этом неустойчивом балансе общество не сможет долго существовать. Либо будут первые признаки улучшения ситуации и тогда начнет формироваться представление о том, что не зря мы все-таки отказались от старого. Либо будет ухудшение ситуации, и тогда все большее число людей будет склоняться к тому, что ужасы прошлого меркнут перед ужасами настоящего. Рациональных оценок прошлого от людей, живущих в нечеловеческих условиях ждать не приходится.
