Вторая мировая война по понятным причинам еще очень долго будет оставаться одной из главных, сквозных тем на постсоветском телевизионном пространстве. Снова и снова будут появляться на экранах как классические высокохудожественные и более-менее правдивые, с точки зрения реальных исторических коллизий, фильмы прошлых лет, так и сугубо пропагандистские творения сталинско-брежневской эпохи, которые кто-то снова присоединяет к своим арсеналам. А в придачу еще и новые, нередко тоже насыщенные пропагандой сериалы. Ведь эта война до сих пор является составляющей текущих политических процессов. Хорошо это или плохо — но это очевидный факт. А потому его следует учитывать, если мы хотим быть исторической нацией.
Тем более что в России в последнее время производство телесериалов на военную тему стало снова превращаться в эдакую «художественно-пропагандистскую» индустрию, только более грамотно устроенную, чем в советские времена. Деньги вкладываются не зря: народ смотрит, пипл хавает, немногочисленные разбирающиеся в вопросе интеллектуалы матерятся, а идеологическая работа идет на полную катушку. Катастрофические поражения Красной Армии превращаются в победы, бездарность командования приглаживается героизмом рядовых бойцов и средних командиров, куда-то исчезает провальная работа фронтовой разведки, количество погибших с советской и немецкой сторон показывается одинаковым, одним словом, история, которая еще, собственно говоря, и не исследована должным образом (все самые важные документы теперь надежно замкнуты в московских спецархивах), снова переписывается в нужном Кремлю стиле. В том числе — и история украинского участия в этой войне.
Более того, если в советские времена обязательным был показ на экране фронтовой дружбы представителей разных народов СССР, обязательно с включением в этих представителей украинцев, иногда даже в генеральских или маршальских чинах, то сейчас на телеэкране со стороны «наших» — почти сплошные этнические русские с вкраплениями представителей народов Российской Федерации. А если и мелькнет какой-то персонаж с украинской фамилией, то либо вороватый старшина, либо какой-то болван, либо изменник Родины. Одним словом, воевала русская армия с русским оружием; а то, что на разных этапах войны в этой «русской» армии хватало украинцев — от каждого пятого до каждого третьего, — теперь тщательно замалчивается. С другой стороны, замалчивается и то, что значительная масса украинцев (и вовсе не галичан, а от Донбасса до Винницы) не хотела воевать в Красной Армии, убегала из нее, пряталась от мобилизации или отступала с немцами, никоим образом не поддерживая идеологию нацизма...
Одним словом, эти два измерения правды о войне успешно игнорируются, тогда как в советское время игнорировалось только одно из них.
Ну, а «русская армия» — это, следуя советским идеологическим образцам, снова «спаситель человечества». Для доказательства этого тезиса, впрочем, используются более хитрые, чем в минувшие времена, средства: не патетические сцены с политруками и не напоминания об огромном количестве погибших солдат, а телерассказы о героических миссиях спецназа и разведки, которые то уничтожают немецкое чудо-оружие, то похищают крайне важные документы стратегического характера, то в который раз уже разоблачают предательские планы западных союзников подписать сепаратный мир с Гитлером (хотя на самом деле такие попытки делал именно Сталин, а автором принципа безоговорочной капитуляции Германии был Рузвельт...).
Впрочем, роптать на то, что кто-то не так делает телесериалы или искажает в них реальную историю, — это дело непродуктивное. Любое уважающее себя государство производит собственную кино- и телепродукцию, которой удовлетворяет спрос граждан на «нациоцентрическую» версию событий прошлого (наличие такой версии, кстати, вовсе не означает необъективность; просто из всей суммы фактов, понятное дело, на первый план выходит то, что для этой нации важно, что ее беспокоит, что ей нужно осмыслить или переосмыслить).
Даже Исландия, населения в которой столько, сколько в Днепровском районе Киева, регулярно делает фильмы «о войне». А вот Украина — практически нет, добровольно отдав свое телепространство российским сериалам и американским боевикам (иногда, между прочим, весьма неплохим, но...).
Я далек от мысли, что нужно преграждать кому-то путь на телеэкраны Украины (даже лентам известной эпохи о «сталинских ударах» и «предательском крымскотатарском народе» — необходимы только обязательные комментарии историков; было бы неплохо, кстати, с такими же комментариями показать и нацистские фильмы, особенно хронику, желательно вперемежку с коммунистической — эффект будет поразительным, гарантирую). Главное, как и во всяком деле, делать свою собственную конкурентоспособную продукцию. И такая в Украине существует — но только в жанре документального кино и телевизионной публицистики. С художественными же лентами значительно сложнее. Кинофильмы Олеся Янчука — это, скорее, лишь пристрелка к теме; тем более что абсолютное большинство украинских семей были связаны с «советской» стороной (при некоторой условности этого термина), поэтому эмоциональную реакцию здесь «стригут», прежде всего, российские сериалы...
А между тем украинское измерение истории Второй мировой войны невероятно богато нестандартными событиями и личностями. И это неслучайно. Потому что слишком уж нестандартным было место самой Украины в истории этой войны. Еще до начала всемирного побоища о ключевом значении контроля над нашей страной в предстоящей геополитической борьбе говорили такие известные политики, как Пилсудский и Троцкий. И, конечно, Сталин и Гитлер. Поэтому Украина закономерно стала одним из главных театров военных действий в 1939 — 1945 годах. Бои то затухали, то разгорались с новой силой; фронты прокатывались, исчезали в далеких пространствах и снова появлялись в украинских степях, горах и лесах. Главные европейские геополитические мощности стремились наложить лапу на Украину, не интересуясь, хочет ли этого она сама.
В этой ситуации одни украинцы пытались противостоять всем и вся, воюя на стольких фронтах, на скольких это было возможно. Другие молча шли в рабство. Третьи присоединялись к одной из геополитических сил, но все равно проявляли свой собственный характер, не вписываясь в стройные ряды советского, польского или немецкого войска. Четвертые активно избегали участия в войне на чьей бы то ни было стороне. Пятые просто спасали жизни — свои и близких... Одним словом, выбор очень большой, и сюжетное богатство значительно масштабнее, чем у американцев, россиян или поляков. Ведь украинцы (как этнические, так и выходцы из Украины) были везде, почти во всех армиях, на всех сухопутных фронтах и океанах.
И если бы только в Украине снимали телесериалы! Какие сюжеты пропадают, Господи!
Вот лишь три из них, которые могут быть использованы исключительно УКРАИНСКИМИ студиями. Почему — вы сами легко поймете. И это при том, что в них нет никакой пропагандистской основы...
СЮЖЕТ ПЕРВЫЙ: СТЕЛЛА КРЕНЦБАХ
«Тем, что я сегодня живу и всю силу моих 38-ми лет отдаю свободному Израилю, я обязан, очевидно, лишь Богу и УПА — Богу за то, что дал мне такие глаза, как васильки в украинских степях, и золотистые волосы необъятных полей пшеницы. Что не нарисовал на моем лице извечное клеймо Израиля, и я росла, не уподобляясь моим прапрадедам, Рахили или Ревеке, а, наоборот, ничем не отличаясь от Маруси, Орыси или Оли, девушек украинской земли. Я не раз удивлялась, почему захотелось Иегове создать меня совсем непохожей ни на мою мать, рыжеволосую, зеленоглазую Сару, ни на отца, черноволосого, с семитским носом и старозаконными пейсами, раввина города Б. в Западной Украине. Сегодня я понимаю это. Его Пресвятая Воля хотела, чтобы я работала еще на славу того Израиля, за свободу которого я молилась всю жизнь; той еще Моисеевой обетованной земли, которой принадлежит половина моего сердца, потому что вторая половина останется до смерти полна любви к той земле, на которой я родилась, на которой я выросла».
Это фрагмент из коротких воспоминаний Стеллы Кренцбах (в переводе с украинского). Очевидно, значительной части читателей известно об этой женщине, чья судьба может показаться вымышленной телесценаристом. Но нет, сценарист такого не придумает, он вряд ли сумеет настолько точно провести свою героиню кругами того ада, который был на западноукраинских землях с конца 1930-х и до середины 1950-х.
«В 1935 году я получила аттестат и хотела записаться во Львове на медицинский факультет. Но мое заявление отклонили вместе с заявлениями 38-ми украинцев. Я была одинокая жидовка, которую не приняли. Тогда я записалась на философию. В этом году выехали в Палестину мои родители, к которым я должна была приехать по окончании учебы. В июне 1939 г. окончила я учебу и получила докторский титул. 28 сентября должен был отплыть в Палестину корабль, на который у меня был забронирован билет. Но 1 сентября началась война, и я не успела уехать из Львова. Новые хозяева — большевики — сначала относились к жидам благосклонно. Я сразу получила работу в средней школе, умолчав, очевидно, о моем социальном происхождении. Но не прошло и года, как однажды утром появились в моем доме милиционеры и велели собирать вещи в дорогу. В какую дорогу? — спросила я спокойно, думая, что произошла какая-то ошибка. Я показала им паспорт, все необходимые справки. Но все было напрасно. Пришел приказ вывозить жидов в Сибирь, и все. И тогда я начала собирать все вещи, надела самый лучший наряд и решала покориться судьбе. Перед выходом я попросилась в туалет. Мне разрешили. Там ждало меня спасение. Я жила в партере, окно туалета выходило на двор, я выскочила в окно и через переходные ворота убежала на другую улицу».
Вот — садись и расписывай мизансцены, формируй диалоги!
«Все время, до самого ухода большевиков, я скрывалась у моей приятельницы Оли, дочки священника из нашего городка... Когда вошли во Львов немцы, я была, наверное, единственной жидовкой, которая еще радовалась их приходу. Я думала, что они создадут Украину, а сами пойдут против большевиков. Но как я больно разочаровалась! Скоро моя радость превратилась в ужас. То, что стали делать немцы с жидами, а после — с украинцами, было не чем иным, как только продолжением большевицкой жестокости».
Ну, а дальше имеем колоссальное пространство для того, чтобы провести героиню по тогдашней Галичине, посмотреть ее глазами (случайной наблюдательницы) и на оуновскую верхушку (дискуссии — до какого предела идти с немцами, помогать им в истреблении евреев или нет, как соотносить легальную и нелегальную работу и так далее), и на обычный быт обычных людей (как ни парадоксально, иногда этот быт был лучше, чем при большевиках), и на оккупационную политику (ведь героиня хорошо знала немецкий), и, конечно, на лесовиков, воинов УПА. Без каких-либо восхищенных ремарок или пропагандистских установок, в очень жестком, но в то же время и трагично-драматичном стиле, который подсказывает сама автор:
«Каждый день я видела большие колонны жидов, которые безропотно шли на смерть в сопровождении нескольких полицаев. Меня бесила эта покорность. Я закрывала рот, чтобы не крикнуть им: «Бросьтесь и убейте тех нескольких полицаев, вас преобладающее большинство, умрете все равно, но как герои, а не как рабы!»...
Ну, а эпизод, когда Стелла Кренцбах уже после почти годового пребывания в УПА, после разведывательной работы уже в советском тылу попадает в тюрьму и получает смертный приговор — просто-таки готовая сцена для телефильма, причем во время которой слезы будут на глазах у всех зрителей:
«Меня посадили в камеру смертников. Нас было 24 в комнатке, которая с трудом могла вместить 12 человек. Среди осужденных были 70-летняя бабушка и 12-летняя девочка. Последнюю осудили за то, что пасла корову под лесом, будто бы затем, чтобы повстанцам доставлять молоко. Каждой из осужденных приписывали обвинение, которое было абсурдом. Когда погасили в коридорах свет, женщины решили всю ночь провести в молитве, чтобы достойно встретить утром смерть. Старая бабушка сняла с груди красивый крестик, на котором блестело серебряное знамя Распятого Христа. Все по очереди целовали крест, а потом начали шептать молитвы. Я молилась со всеми, искренне... Не знаю, сколько времен прошло у нас в молитве, как вдруг услышали мы выстрелы и суматоху в коридорах. Стрельба усиливалась, мы не знали, что случилось, но какая-то надежда вселилась в наши сердца. Через некоторое время двери нашей камеры открылись, а в них стояли ребята, которых я знала из леса. Тогда городок Р. был четыре дня в руках повстанцев».
А дальше — партизанская жизнь в карпатских лесах, бои, прорыв в Австрию... Потом — отъезд в Израиль и встреча с родителями. Затем — жизнь в Израиле, который был и остался, по сути, прифронтовым государством. И — воспоминания об Украине и попытки доказать всем, что Украина должна быть свободной.
«Родители с малых лет прививали мне любовь к Израилю, такой же порабощенной родине, как и Украина. И тогда, когда я уже начала углубляться в нутро своей души, я увидела, что мое сердце разделено на две равных части. В одной горит любовь к Израилю, в другой — к Украине...»
СЮЖЕТ ВТОРОЙ: ГЕНЕРАЛ НИКОЛАЙ ПОПЕЛЬ
Другой текст, который может быть основой для не менее интересного рассказа о судьбе по-своему не менее нестандартного человека, — это воспоминания генерала Попеля «Дни в пламени» и другие тексты этого танкиста, прошедшего войну с лета 1939 года (Халхин-Гол) по май 1945 года (Берлин).
На первый взгляд, генерал Попель — всего лишь советский политработник, убежденный коммунист. Служака, который в своих воспоминаниях всячески восхваляет руководящую роль партии и преимущества коммунистического строя. И в то же время человек, который описывает в своих воспоминаниях ситуации, прямо противоречащие его же декларациям, и проговаривается о таких вещах, рядом с которыми «отдыхают» известные исследования Виктора Суворова.
В июне 1941 года Попель — заместитель командира по политчасти или же комиссар 8-го механизированного корпуса, расположенного на Галичине. Корпус имел около девяти сотен танков, был неплохо подготовлен и по планам операции «Гроза» должен был действовать на острие главного удара Красной армии — на Краков, Познань, а дальше — на нижний Одер, до Балтийского моря. Позже он вспоминал:
«В апреле 1941 года в Ровно, в штабе армии, мы, как говорят штабники, «проигрывали» на картах начало войны. Исходным пунктом игры была вероятность, что враг не помешает нам отмобилизоваться, сосредоточиться и развернуться для боевых действий... В штабных играх и на учениях мы — упаси Господи! — ни в коем случае не допускали преимущества сил противника... Не предусматривали мы и оборонного варианта пограничных боев, не говоря уже об отступлении. Только вперед, только на чужой земле! У нас не было плана взаимодействия с пограничными войсками, плана взрыва мостов, минирования бродов и тому подобное. У нас не было даже удовлетворительных карт своей территории, только карты района к западу от границы...»
Этот фрагмент из воспоминаний Попеля после 1968 года был изъят. Ведь он прямо свидетельствовал о подготовке в 1941 году Сталиным войны против Германии. Войны ни в коем случае не оборонной. К последней, как засвидетельствовал Николай Попель, никто не готовился. Но произошло иначе. Гитлер успел первым, советское командование ставило перед танкистами сумасшедшие задачи — пройти за день полтысячи километров по грунтовым дорогам, а в Западной Украине вспыхнуло народное восстание против коммунистов:
«Когда в восемь утра 24 июня с мотоциклетным полком, в состав которого входили также танки и бронемашины, я въехал во Львов, нас встретила угнетающая, напряженная тишина. Улицы были почти безлюдны. За исключением центральных, по которым непрерывным потоком ехали и шли беженцы. Изредка гремели одиночные выстрелы. По мере того, как наши машины вступали в город, выстрелы раздавались все чаще. Никаких признаков городских властей нам обнаружить не удалось... Мотоциклетному полку пришлось выполнять несвойственные ему задачи — вести бои на чердаках. Здесь были оборудованы наблюдательные и командные пункты, огневые точки, склады боеприпасов... Противник контролировал каждое наше движение, а мы его не видели».
Скажите-ка, какой московский сериал покажет народное восстание во Львове в июне 1941 года, пусть даже его когда-то описал коммунист-политработник?
Ну, а дальше... Подвижная группа в составе трех сотен танков во главе с Попелем в конце июня 1941 года нанесла удар по Дубно. Это был единственный успешный танковый удар первого периода войны, и он поставил на грань срыва весь нацистский план «Барбаросса».
«Для гитлеровцев наш удар — полная неожиданность. Они и понятия не имели, что русские осмелятся полезть на коммуникацию, где денно и нощно фурчат немецкие колонны. В одних трусах — загорали на солнце — метнулись немецкие солдаты в окопы, к пушкам и танкам. С вражеским заслоном Волков покончил так быстро, что основным силам почти не пришлось притормаживать. На всю ширь шоссе шли наши мотоциклисты, а справа от них — танки, с пушками, повернутыми влево.
Когда я с холма увидел эту быстротекущую лавину, то почувствовал особую радость, которую дает осознание собственной силы. Но это было не все. Где-то на западе, скрытые негустыми перелесками, наступают танки Болховитина...
Бой разгорелся на широком ржаном поле, километрах в десяти на юго-запад от Дубно. Видимость очень хорошая. С небольшой высотки к северу от Подлужья, не выходя из танков, мы с Васильевым следим за боем...
Чего немцы абсолютно не ожидали, так это в своем тылу полка Болховитина. Как волчки, начали вертеться на поле жуки-танки, будто муравьи, забегали туда-сюда пехотинцы!.. Тем временем с флангов ударили мотоциклисты, в атаку перешел волковский полк.
С окруженной группировкой противника покончили еще до ночи. Пехота прочесывала поле: то вытащили из ржи начальника штаба 11-й танковой дивизии, то начальника разведки, то кого-то еще.
Входили в Дубно уже глубокой ночью».
Воспоминания звучат так, как будто это 1945, ну, 1944 год. Но это июнь 1941 года. Хочу обратить внимание: хоть этот удар и планировали 20 минут (!!!), но это был единственный успешный мощный удар. Наверное, потому, что здесь все планировали и решали сами танковые генералы, а не Генштаб во главе с Жуковым, не нарком Тимошенко, не лично товарищ Сталин и не штаб Юго-Западного фронта. Но группа Попеля не была поддержана другими мехкорпусами, а сам он не сумел сполна воспользоваться выгодами своего положения.
Оказавшись под Дубно в окружении, танкисты Попеля организованно вышли из него. Известный приказ Сталина №270 от 16 августа 1941 года, где пленные были объявлены предателями и было приказано всеми средствами уничтожать их и подвергать репрессиям их семьи, одновременно в качестве позитивного примера успешной борьбы в тылу врага приводил группу Попеля:
«Комиссар 8-го мехкорпуса — бригадный комиссар Попель и командир 406-го стрелкового полка полковник Новиков с боем вывели из окружения вооруженных 1778 человек. В ожесточенных боях с немцами группа Новикова —Попеля прошла 650 километров, нанося огромные потери тылам врага».
Но ни один человек не получил награды — ни за контрудар под Дубно, ни за рейд по вражеским тылам. Почему? Одна из загадок войны. И одна из примечательных деталей биографии генерала Попеля, который открыл свой боевой счет 25 июня 1941 года, — в те дни, когда значительная часть советского генералитета либо отсиживалась подальше от передовой, либо «перебазировалась» в тыл.
«Я выскочил следом за Бурдой, но уже не увидел его. По грохоту догадался: командир повел свой танк. Я крикнул Коровкину: «Заводи!«— и влез в «тридцатьчетверку». Хорошо, что на этот раз прихватил ее с собой, не полагаясь на один «Хорх»... В запале боя теряется ощущение времени и места. Не заметил, как мы, маневрируя, вышли к околице Цибулева... Танк Бурды, не отвечая, мчал впереди. Вдруг резко затормозил. Я приказал Коровкину приблизиться, прикрывая огнем «тридцатьчетверку» командира бригады. Из переднего люка машины Бурды вывалился механик-водитель. Размахивая руками, он бежал нам навстречу. Я откинул верхний люк и услышал:
— Командира, командира убили!..»
Это — уже февраль 1944 года. Никто не заставлял генерала, теперь уже члена Военного совета 1-й гвардейской танковой армии, самого идти в атаку. Таким образом, было бы что показать в военном сериале, не отступая от канвы событий...
А теперь к слову о Николае Попеле пригласим свидетелей и участников тех событий. Вот что о нем пишет в воспоминаниях Никита Хрущев:
«Не помню, по нашей инициативе на этот раз или это была инициатива Ставки, снова мы приехали в Москву, встретились со Сталиным. Для одной из наших армий я попросил дать членом Военного совета генерала Попеля. С ним я познакомился в первые дни войны, когда он был комиссаром в корпусе, которым командовал генерал Рябышев. Попель очень понравился мне своими спокойствием, рассудительностью и мужеством... Теперь же я попросил Попеля снова к нам. Сталин согласился».
Из партийных верхов — к солдатским низам. Яков Макаров, радист-пулеметчик танка, участник парада Победы:
«Эту военную грамоту мне, как и моим однополчанам, вручали в Берлине в день Победы. Подписали ее наш командарм гвардии генерал-полковник Михаил Ефимович Катуков (было ему тогда 45 лет, красивый крепкий мужчина) и член Военсовета армии гвардии генерал-лейтенант Николай Кириллович Попель. Мой отец был немного старше их по возрасту, и мы с ним пошли в армию почти в один день. Взяв в руки грамоту, я как будто в отцовские глаза глянул».
И совсем иного мнения о генерале была Екатерина Катукова, жена командующего 1-й гвардейской танковой армии:
«Николай Попель — невысокого роста, коренастый, с красивым лицом, глаза черные, с огоньком. Не глуп. Несмотря на внешнюю привлекательность, он был мелким себялюбцем, трусливой душонкой. Канцелярист, без сердца и совести... Нужно отдать должное Николаю Кирилловичу — он был очень талантливым специалистом, умел прекрасно ориентироваться в обстановке. Но вот принять свое, оригинальное решение не умел, не было у него такого таланта.
Николай Кириллович был красноречивым, любил говорить красиво, и это ему удавалось. Он имел хорошую память, но произносил не свои слова, которые шли от души и таланта, а чужие, и все очень хорошо это чувствовали и понимали. Был он большой формалист. В костюме — модник, выхоленный, выбритый, чистый. Ему было очень сложно угодить. Несмотря на приказ не писать дневники, не возить документы и архивы, он собирал такие документы, отсылал их в Москву. После войны он написал три книги...
Вскоре по окончании войны Пепелю предложили уехать в Москву. К нам приехал новый член Военного совета Семен Иванович Мельников. Это был совсем другой человек, не похожий на Попеля, как день и ночь. Семен Иванович был действительно политработник ленинского типа. Он стал настоящим помощником в новом, тяжелом деле создания и становления социалистического государства на земле Германии».
И в самом деле, какой там работник ленинского типа из генерала Николая Попеля! Пример: когда нужно было наладить жизнь в занятых танкистами пригородах Берлина, начали искать специалистов, но Пепелю докладывают, что они почти все нацисты. Реплика на устах высокопоставленного комиссара неожиданная: «Черт с ними, что нацисты. Главное, чтобы дело делали».
Прибавим к этому, что еще худшие слова Екатерина Катукова нашла для другого известного украинца-танкиста — генерала Андрея Гетьмана. Конечно, быть чистым и выбритым на войне — это, возможно, для кого-то и грех. Так же, как и бороться с пьянством в армии. Но так уж ли была товарищ Катукова неправа, когда речь шла о казенных словах, которыми комиссар Попель агитировал бойцов? Вот фрагмент из его мемуаров, диалог со старым священником на Буковине:
«Старик отпер шкатулку с гуцульским резным орнаментом.
— Взгляните, прошу вас.
И вытрусил на полированный стол несколько тонких книжечек в разноцветных обложках.
— Вот паспорта и удостоверения, которые я получал за свою семидесятилетнюю жизнь. Австро-венгерский, польский, русский, прошу прощения, советский, а это вот германа... Одного только нет и нет.
Я вопросительно посмотрел на старика.
— Украинского...
— А украинский существует, — перебил я моего собеседника. — Советский — это и есть украинский. Правда, он свидетельствует не только о национальной принадлежности, но и о том, что его владелец является гражданином первого в мире государства рабочих и крестьян, которые добровольно объединились в большом Советском Союзе, независимо от национальности, и вот сейчас своей кровью, сообща, борются за свое счастье, свою свободу. Народы великого Советского Союза и выбрали советскую форму общественного устройства потому, что она не унижает национальное достоинство, а, наоборот, поднимает его. Эту форму выбрал и украинский народ, один из представителей которого сидит перед вами».
С чего бы такое многословие? Почему такая казенщина на устах комиссара? Не кажется ли вам, что генерал Попель сам не очень верит в свои слова?
...В отставку Николай Попель вышел с тем же званием, с которым окончил войну, — генерал-лейтенанта. Невзирая на то, что его книги имели и имеют значительную популярность среди всех интересующихся историей Второй мировой войны, во всех справочниках вместо даты его смерти стоит вопросительный знак. Удалось узнать лишь, что дожил он до наших дней, до украинской независимости, был человеком коммуникабельным и непарадным, очень любил рыбачить и что в его честь в Николаеве названа улица. Вот и все.
Так кем же он был, Николай Попель, — танкистом и политработником, коммунистом и украинцем? Человеком, которого за собственный взгляд на вещи всю жизнь ненавидел маршал Жуков и который в июне 1941 года чуть не сорвал весь план «Барбаросса»? Не знаю. Наверное, не только я не знаю, как оценить моего героя, потому что молчат о нем и «Украинская советская энциклопедия», и диаспорная «Энциклопедия украиноведения», хотя пишут о значительно более мелких по масштабу действий военных. Одним словом, — чужой среди своих...
И идеальный герой для того, чтобы в телесериале показать всю неоднозначность «советской» стороны войны, где украинцу — даже генералу! — было нелегко только потому, что он сознательно оставался украинцем, хоть и «красным»...
СЮЖЕТ ТРЕТИЙ: ФЕДОР ПИГИДО-ПРАВОБЕРЕЖНЫЙ
Другие прекрасные возможности для развития незаурядных сюжетных линий дают воспоминания человека гражданского и совершенно не «красного» по взглядам, хотя на момент начала советско-германской войны — гражданина СССР. Человека, который смотрел на все те события вовсе не с точки зрения борца и который не был симпатиком ни одного тоталитарного режима.
«Уже в первые дни июля самые значительные партийные рабочие Киева начали вывозить свои семьи на восток, за ними — менее важные, а там — и мелкота из партийных комитетов потянулась за ними... Эта паника руководящих верхов не могла не отразиться в массах, и действительно, усилив те настроения, которые господствовали в широких кругах населения, она лишь приобрела другие формы, а именно: небывалое массовое дезертирство. Неявка призванных мобилизацией резервистов приобрела массовый характер. Я хорошо помню японско-российскую войну, которая, как известно, была очень непопулярна в народе; не менее хорошо помню Первую мировую войну. Пробыв три года на фронте, я прекрасно знаю настроения солдатских масс, но чего-то хотя бы отдаленно подобного мне не пришлось ни наблюдать, ни слышать».
Это — фрагмент из книги «Великая Отечественная война». Именно так, в кавычках. Написал ее Федор Пигидо-Правобережный (1888 — 1962). Его биография была стандартной для большинства интеллигенции Надднепрянщины. Крестьянин из села Стайки на Киевщине, он получил среднее медицинское и высшее экономическое образование, потом работал в советских производственных структурах, преподавал в вузах. Во времена войны пребывал на занятой нацистами территории, потом, как и сотни тысяч украинцев, эвакуировался на Запад, не желая снова оказаться под властью Сталина. Работал в украинских эмигрантских изданиях, в научных центрах, был активным деятелем Украинской революционной демократической партии. Впервые книга его воспоминаний опубликована в Канаде в 1954 году, переиздана в Украине в 2002 году. Она описывает картины, совершенно не похожие на то, что до сих пор пишется в отечественных учебниках истории...
«Попытки применить «приказ тов. Сталина от 3 июля» в селах — припахивание тракторами хлебов в поле на корню, вытаптывание полей пшеницы табунами скота, который со всего Правобережья сгоняли за Днепр, попытки вывезти запасы зерна из колхозних зернохранилищ и свиней и скот из колхозных ферм — приднепровское крестьянство встретило открытым сопротивлением. Уже в первой декаде июля подавляющее количество колхозов в приднепровских селах было разгромлено, а зерно, свиньи, мелкий скот и птица разобраны крестьянами... Местная власть была бессильна прекратить этот произвол. В поле и по вечерам по углам, не прячась, велись разговоры, что вот, наконец, «пришел конец советам», что с немцами идет «украинское правительство во главе с Винниченко», что «когда придут немцы, сразу же будет создана украинская армия» и что народ, «как один», станет на защиту своих границ»
Вот такие настроения зафиксировал Федор Пигидо в селах вокруг Киева, когда советско-германская война только началась. Вермахт подходил к столице УССР — и настроения становились радикальнее. При этом рассказчик так рельефно описывает носителей этих взглядов, что хоть вставляй эти фрагменты, не переписывая их, просто в сценарий телесериала:
«Степенный крестьянин X. говорит, что в Ржищеве он сам читал листовку, сброшенную немецким самолетом, где Гитлер призывает население оставаться на месте и помочь в борьбе против Сталина и коммунистов. Там же он обещает упразднить колхозы и передать землю крестьянам.
— Амба колхозам. Повластвовали, ироды! — закончил он свой рассказ.
Листовок, о которых рассказывал X., мне не довелось видеть самому. Зато в начале августа мне попала в руки другая листовка, тоже сброшенная немецкими летунами. Была она напечатана безграмотно, на русском языке. В грубом «похабном» стишке, рассчитанном, очевидно, на «нового сталинского человека», рассказывалось, как Ворошилов со своими командирами убегает от немцев».
«На следующий день грохот канонады еще усилился. Вслушиваются люди в него, крестятся, и радость на лицах сменяет грусть:
— Там же где-то наши дети...
Во время работы в поле я имел возможность наблюдать «энтузиазм» украинского народа — за эти дни довелось мне увидеть, буквально говоря, сотни так называемых дезертиров, все это по тропкам, по балкам пробиралось в родные села. Здесь и дезертиры из войска, и мобилизованные резервисты, и те, кто убегал от окопных работ. Идут по одиночке, идут группами...
На Киевщине разворачиваются бои между советскими и немецкими войсками, и Федор Пигидо, который выбрался из Киева в село к своей семье, наблюдает вблизи за действиями Красной армии:
«Среди командного состава выделялся один старший лейтенант — типичный красный командир времен гражданской войны 1918 — 1920 годов: дерзкий, хамоватый, типа «даешь-берешь». Он всегда вертелся около молодых женщин, и его все знали. Звали его Петька, фамилию никто не знал. Как-то приходит моя жена от соседей и говорит, что этот Петька — «даешь-берешь», хвастался на улице девушкам, что завтра он сам отгонит немцев «аж за село Стритовку». И в самом деле, второго дня на юго-западном отрезке нашего фронта поднялась значительная стрельба: за автоматами завизжали минометы, а дальше и пушки. Через час все стихло. Вечером рассказывали, что это тот самый Петька, не предупредив свой штаб, даже смежные участки фронта, повел атаку на немецкие позиции. Я не могу сказать, чем руководствовался этот горе-командир: приспичило ему получить орден за «проявленную в бою с противником инициативу» или просто доказать девушкам, что и он чего-то стоит... В результате этой операции после боя «не вернулись» назад 25 красноармейцев. Мне потом рассказывали учителя, что вечером в штабе (школа) этого Петьку «даешь» распекал командир, причем была пущена в ход вся советская терминология, по седьмое колено включительно. На этом и закончилось. 25 красноармейцев «не вернулись» назад, а Петька продолжал развлекать девушек».
Красная армия реагирует на действии «петек» всех уровней тем, что не хочет воевать «за Родину, за Сталина». Оно и неудивительно: значительное количество бойцов пережили Голодомор, родственники других были раскулачены или выселены из больших городов во время их «очистки от нетрудовых элементов». Следовательно, имеем закономерное зрелище:
«Сколько их так «отступало», трудно сказать. Они сторонились больших дорог, шли тропками, расспрашивали о более глухих дорожках — на больших дорогах, наверное, были заставы. Немало их «осідало» по селам — пользуясь гостеприимством населения... Все время, до прихода немцев, можно было наблюдать этот поток дезертиров. Шли красноармейцы всех национальностей — татары, казахи, кавказцы, сибиряки, даже москали, шли и наши, украинцы. Все они были невероятно уставшие, изможденные, голодные, очень много босых, ноги в язвах. Бесконечной вереницей ходили они от дома к дому, прося поесть».
Битва за Киев оканчивается окружением почти миллионного Юго-Западного фронта во главе с генералом Михаилом Кирпоносом, и это окружение превращается в полную катастрофу:
«На второй дня перед вечером привели с левого берега группу пленных, человек 400 — 500, полный Интернационал: русских, украинцев, кавказцев и так далее; в основном это были обычные бойцы, десять сержантов и значительная группа шоферов. Караульные словаки — люди покладистые. Пошли мы к этим пленным поговорить. Рассказывают, что киевскую группу обошли немцы, и она оказалась в «мешке». Киевская группа войск, состоявшая из нескольких армий, полностью уничтожена. Сотни тысяч бойцов и командиров, все вооружение и запасы попали немцам в руки. Советские армии, отступавшие из Киева, заполнили все дороги Левобережья. Автомашины, конные обозы стояли в два-три ряда так, что не только артиллерия и танки не имели возможности двигаться и были полностью парализованы, но и пехота не могла перемещаться по дорогам. Все это беспощадно бомбардировала немецкая авиация. Кое-кто из комиссаров и старших командиров пытался организовать ударные группы, чтобы пробиться на восток, к своим. Позже мне довелось слышать от участников этого позорного отступления, что немецкие заставы были такие незначительные, что достаточно было малейших усилий, чтобы сбить их, и миллионная армия с огромными запасами военного снаряжения была бы спасена от полного уничтожения, но подавляющее количество бойцов не желало сражаться с врагом».
В плен тогда попали 665 тысяч советских воинов, 100 —120 тысяч разбежались по селам, и только 21 тысяча пробилась из окружения. Цифры слишком красноречивые, поэтому настроения красноармейцев, зафиксированные в книге Пигидо-Правобережного, можно считать типичными:
«В нашем полку, — вмешался в разговор высокий, дородный красноармеец, — комиссар дивизии собрал бойцов и командиров и стал призывать людей идти, чтобы пробиться на восток. Он уверял, что немцев очень мало и что пробиться очень легко. Красноармейцы насуплено молчали. Командиры — тоже. Тогда комиссар дал команду строиться в ряды. Красноармейцы заволновались. Командир нашей роты крикнул бойцам:
— Кого вы слушаете? Гнать проклятого чекиста! — Комиссар вмиг выхватил наган и выстрелил. Ротный упал. К комиссару бросились наш старший лейтенант и толпа красноармейцев — через минуту его разодрали на куски...
— Да вот же бойцы из нашего полка — не дадут соврать, — в заключение прибавил он.
— Да, правда, убили проклятого сталинского собачника.
— Собаке — собачья смерть! — отозвалось еще несколько голосов».
Федор Пигидо не только фиксировал то, что видел вокруг. Он глубоко осмысливал трагические события, происходившие со страной и народом. Конечно, надежды украинцев и других народов СССР на то, что Германия может принести освобождение от ужасов сталинизма, были иллюзией, поскольку не существует «хороших» тоталитаризмов, следовательно, только изменились формы террора, но не изменилось их содержание. Федор Пигидо таким образом объясняет природу этих иллюзий, которые ярко проявились во время финальной стадии битвы за Киев:
«Значительная часть подсоветских людей знала о существовании гитлеровского «Майн Кампф» и больших иллюзий не питала, но в то же время самые широкие круги подсоветских народов знали кровью высеченные на народном теле двадцать пять лет сталинской тирании... Следовательно, бросали оружие не потому, что гитлеровский режим был хорошим, а потому, что истощенное почти двадцатипятилетним террором население Советского Союза не видело для себя другой возможности свергнуть кровавый сталинский режим. Из двух зол люди выбрали меньшее. И пусть это никого не удивляет: такой ужасной, такой невыносимой была советская действительность, в частности и особенно для крестьянства, что мысль попасть хотя бы к Гитлеру была так привлекательна, что подсоветские народы слепо, стихийно отдали свои симпатии немцам. И нужна была безграничная тупость гитлеровского окружения, чтобы так фатально для себя не учесть эти настроения и не использовать их».
Как ни парадоксально, с противником советской власти Пигидо-Правобережным в этом был согласен глава этой власти Джугашвили-Сталин, который то ли случайно, то ли с каким-то далеко идущим расчетом, но проговорился осенью 1941 года, что главной причиной катастрофы нацистов станет «глупая политика Гитлера, превратившая народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии». Интересно, что практически то же, но уже после войны, написал в воспоминаниях танковый гений Гейнц Гудериан — немецкий полководец, во время войны строго запретивший своим танкистам расстреливать комиссаров и совершать еврейские погромы... Таким образом, для того, чтобы сделать украинские военные сериалы, которые будут одновременно и правдивыми, и национально «отцентрированными», материала достаточно. Перед нами прошли эпизоды, связанные лишь с тремя неординарными судьбами, — а сколько же их! Слово за продюсерами. За финансистами. За менеджерами. Наконец, и за политиками, — если последние хотят иметь под ногами крепкую почву в виде страны, укоренившейся в свое собственное неповторимое прошлое.
