По вечернему Крещатику идут трое девочек-подростков. Напевают:
— В мокрой постели голое тело нашли...
«Мертвое тело!» — мысленно возмущаюсь, но они уже тянут непритязательное:
— Оее-еео, сине-белый самый первый...
На тебе. Секундная сценка, а количество культурных кодов зашкаливает.
О «мертвом теле» — это цитата из песни Егора Летова, сибирского панк-рокера, героя 1980-х. Жестко оппонировал власти — как коммунистической, так и демократической, песни писал безнадежные и яростные, имел панковское прозвище «Дохлый», а умер не по-рокерски тихо. Почему исправили на «голое» — понятно, дело молодое. Более интересно со второй песенкой. Очевидно, девушки — фанатки киевского «Динамо» — отсюда и «сине-белый». А вот мелодия — полная противоположность и Летову, и чему-нибудь с ним связанному, потому что создана слащавым поп-весельчаком Леонидом Агутиным — насчет авторства, впрочем, есть сомнения, так как с большой вероятностью этот мотив мог быть, по давней традиции (пост)советской эстрады, списан у кого-то из западных исполнителей.
Что же здесь такого, вообще? Увидел трех юных озорниц, в таком возрасте каша в голове вполне допустима. Однако для меня это слишком крутая смесь. Действительно, что-то очень изменилось с тех пор, как я сам бродил по улицам и напевал любимые рок-хиты. Тогда Летов и что-то наподобие Агутина — это были космически далекие миры, глубоко враждебные друг другу. Видимо, я и мои единомышленники представляли собой определенный показатель состояния общественного сознания, как и эти девицы сейчас. Но меня беспокоит не социология, а рок-н-ролл. Ведь именно в эти дни он, считается, и родился: 55 лет назад, 12 апреля, записана первая в истории рок-пластинка с песенкой «Рок вокруг часов».
История эта известна: довольно скоро рок стал чем-то наподобие философии, эпидемии, религии для молодежи по всему миру. Так длилось 25 лет, и также внезапно закончилось. На Западе финал наступил в 1980-м, у нас — в 1991-м. Но что именно, собственно, закончилось?
Недавно на телеканале CNN прошел прелюбопытный сюжет. Оказывается, в Исламской Республике Иран есть свой, весьма талантливый, богатый именами рок-андерграунд. Корреспондент приехал «на точку» к такой группе. Четверо волосатых парней бойко молотят по гитарам и барабанам, вопят в микрофон. Микрофонная стойка для надежности воткнута в бензиновую канистру 1942 года производства. Инструменты на ладан дышат. На облупленных стенах виднеется плакат «Биттлз». Под потолком — голая лампочка, прикрытая какой-то тряпкой. Двери закрываются хорошо, а открываются лишь после нескольких попыток.
Это репетиция, а вот и концерт, снятый дрожащей любительской камерой: полутемный подвал, крошечная сцена, те же ободранные стены, толпы джинсовых и длинноволосых парней и девушек, все скачут перед этой сценой так, будто их завтра расстреляют...
Ничего не напоминает? Ленинградский рок-клуб тех же 1980-х годов. Или любой другой самодеятельный клуб или Дом культуры, где все было так же бедно, на честном слове, дико, захватывающе, опасно. Такие же смельчаки с гитарами на сцене, преданные соплеменники в зале. Все, абсолютно все совпадает.
На Западе, в 1960—1970-е, рок задавал такой уровень свободы, что это шокировало старшие поколения до мозга костей. В СССР рок вообще представлял собой прямой вызов системе. Независимо от географии, рок обретает мощную, неистовую энергию, только когда стремится изменить мир (не больше и не меньше), когда перед ним — стена, вызов. Как только стена рушится — рок теряет свой конфликтный стержень, превращается в музыкальный «продукт», в шоу-бизнес, такой же всеядный и монотонный, как любой бизнес, которому все равно кого продавать и потреблять — Летова или Агутина, Джима Моррисона или Пугачеву.
Поэтому и хочется в этот день поздравить в первую очередь молодых людей в Иране, в Китае, в Беларуси — везде, где гитарный рык является синонимом восстания, где эта трехаккордная иллюзия вдохновляет совершать прекрасные безумства.
Рок-н-ролл жив!
