В наш быт прочно вошли мобильные телефоны, компьютеры, которые невозможно представить без лазерных дисков, Интернет, который не существовал бы без волоконно-оптических линий связи. Все эти привычные вещи существуют благодаря фундаментальным исследованиям в области полупроводниковых гетероструктур, за которые академик, вице-президент Российской Академии наук, директор Физико-технического института им. Иоффе, депутат Государственной думы России, выдающийся физик ХХ века Жорес Иванович Алферов получил в 2000 году Нобелевскую премию. Сегодня он ведет исследования в новой перспективной области — нанотехнологиях. На прошлой неделе в Киеве прошел очередной, четвертый, украинско- российский научный семинар по этой тематике, на котором академик Алферов был сопредседателем. По его словам, нанотехнологии способны произвести революцию в электронике и вычислительной технике, материаловедении и многих других отраслях. Алферов осторожен в конкретных прогнозах, но уверен, что нанотехнологии изменят жизнь людей уже в ближайшие десятилетия. Несмотря на то, что программа пребывания ученого в Киеве была крайне насыщенной, он согласился ответить «Дню» на несколько вопросов. Беседу с Нобелевским лауреатом Жоресом Алферовым мы предлагаем вниманию читателей.
— Жорес Иванович, каков нынешний уровень сотрудничества российских и украинских ученых? Почему семинар по нанотехнологиям проводится именно в Киеве?
— Что там говорить — Киев есть Киев. Это старый научный центр с богатыми традициями. Создание школы физики и в России, и в Украине было связано прежде всего с именем академика Абрама Федоровича Иоффе. Это была в общем-то одна научная школа, не разделенная на украинскую и российскую физику. В Киеве выросли талантливые ученые. Скажем, Антон Григорьевич Наумовец, выдающийся физик, воспитывающий здесь научную молодежь, и взаимодействие с которым полезно, безусловно, для нас обоих.
У нас с Украиной вообще очень тесное сотрудничество — нынешний семинар уже четвертый по счету, три года продолжается совместная программа исследований. Уровень исследований украинских коллег неплохой, а за последние годы, на мой взгляд, он повысился.
Между прочим, с Украиной меня связывают и личные обстоятельства: здесь в 1944 году на Корсунь-Шевченковщине погиб мой родной брат. Я регулярно езжу в Корсунский район в деревни Комаривки и Хитки, поддерживаю комаривскую сельскую школу.
— Как, на ваш взгляд, можно решить проблему хронической нехватки средств на научные исследования?
— Я прежде всего специалист в области физики полупроводников и полупроводниковой электроники, а не экономист. Хотя наука и экономика — вещи взаимосвязанные, и не только в плане выделения средств на научные исследования. С моей точки зрения, сегодняшняя ситуация и в науке, и в экономике почти катастрофическая. И наша беда не только в том, что мы практически не имеем средств на обновление приборов и научно-технологического парка. СССР в свое время имел третью в мире электронную промышленность. Сейчас в России и в Украине она практически уничтожена, в Беларуси осталась, но на технологическом уровне середины 80-х годов.
Востребованность науки, в том числе и фундаментальной, определяется высоким технологическим уровнем экономики. Раньше процесс внедрения новых технологий начинался у нас с обучения инженерного персонала новым физическим принципам, новой идеологии. Например, из фундаментальных исследований нашей лаборатории зародилась целая новая отрасль промышленности — полупроводниковая силовая электроника. И я ездил туда, где осваивалось промышленное производство, прежде всего читать лекции, а не передавать чертежи или технологические карты. По моему мнению, нужно в первую очередь поддержать высокотехнологичные производства, которые востребуют фундаментальную науку. А это, в свою очередь, приведет к дальнейшему росту экономики.
— Отличается ли ситуация в сфере высоких технологий в России и в Украине?
— Ваш президент Леонид Данилович Кучма свою книгу назвал «Украина — не Россия». Это действительно так. Россия отличается от Украины прежде всего тем, что в России больше природных ресурсов. И нынешний рост ВВП в России на 6% связан прежде всего с благоприятной ситуацией с ценами на нефть. В некотором отношении богатые природные ресурсы России уже сыграли некую отрицательную роль. Когда в свое время были открыты месторождения нефти и газа в Сибири, советское руководство почему-то решило, что с их помощью можно решить все проблемы. И поэтому в последние 10—15 лет развитие новых технологий в России в значительной степени было приостановлено. То же произошло и в Украине, с той только разницей, что украинцам значительно тяжелее, поскольку таких месторождений у них нет .
Вообще, люди портят многие хорошие идеи. Я, например, считаю одним из гениальных экономических изобретений советских времен наши профильные промышленные министерства. При разумном подходе каждое из них могло стать весьма эффективной транснациональной компанией. Что плохого в том, если бы у нас были государственные ТНК? Разве какой-нибудь наш олигарх знает, как нужно работать в тяжелом машиностроении? Ведь не форма собственности, а механизм управления определяет эффективность экономики.
— Вы открыли в Киеве представительство своего фонда, деятельность которого направлена на поддержку молодых ученых. Не получится ли так, что он станет очередной «кузницей кадров» для Запада? И как вообще, на ваш взгляд, можно бороться с «утечкой мозгов»?
— Не стоит переоценивать значение моего фонда. Это действительно конкретное дело, но наши финансовые возможности крайне ограничены. Ведь «кузница кадров» здесь и так имеется. Наличие научных школ — это отличительная черта и советской, и нынешней российской науки (это между прочим, гораздо слабее выражено на Западе). Открытие представительства нашего фонда в Украине принципиально очень важно. Ведь сегодня украинским ученым тяжелее, чем российским. Фонд способствует в России и будет способствовать в Украине поддержке молодых ученых, начиная с помощи школе, учителям, которые находятся в еще более бедственном положении, чем научные работники.
Почему сейчас многие ученые уезжают на Запад? Не только потому, что здесь ниже зарплата. В конечном счете, я думаю, большинство из них уровень зарплаты в $500 в месяц вполне бы устроил. Они уезжают потому, что там больше возможностей для занятий современной наукой. Сегодня и мы, и наши украинские коллеги получаем гораздо более ощутимую помощь от международного научного сообщества, нежели от наших властей. К примеру, у нас в институте хорошо работает, так сказать, «вахтовый» способ, когда наши сотрудники на время едут работать в западные научные центры, лаборатории. Я все время стараюсь проводить линию, что главное для нас — не гранты, а совместные проекты. А рецепт против «утечки мозгов», с моей точки зрения, только один — экономика, основанная на наукоемких технологиях. Я это не устаю повторять, в том числе и нашему политическому руководству.
— Кстати, о политическом руководстве. Вот два примера отношения политиков к новым технологиям. Во-первых, клонирование, результатов которого по-настоящему никто не знает, но которое уже успели запретить. Во-вторых, в свое время широкое внедрение АЭС, без заботы о возможных негативных последствиях... Можно ли вообще в новых технологиях прогнозировать риски?
— Человечество всегда реагирует с известным запаздыванием. А вот запретить научные исследования невозможно. Что же касается клонирования, то исследования продолжаются в странах, где нет на это запрета. Конечно, всякое бывает, в конце концов, в средние века ученых бывало сжигали на кострах... С примером же по АЭС я не согласен. Прежде всего, вся атомная энергетика реально возникла из программы создания ядерного оружия. Если бы ее не было, об атомной энергетике и по сей день говорили бы даже с более фантастическим уклоном, чем сегодня говорится об использовании солнечной энергии. Потому что атомная энергия была бы, несмотря на теоретическую возможность, практически недоступной из-за необходимости огромных затрат. А в программу создания атомных и водородных бомб были вложены огромные инвестиции. И ядерная энергетика появилась как побочный продукт этой гигантской милитаристской программы. Уже с самого начала в атомных реакторах в определенном смысле была заложена возможность катастроф и крупных аварий, и создатели это понимали. Если же говорить конкретно о Чернобыльской катастрофе, то здесь сработал, прежде всего, так называемый человеческий фактор, который, вообще-то говоря, в любой технологии может сработать. Ведь ваш земляк Анатолий Петрович Александров (тогдашний президент АН СССР. — Ред. ) до конца дней своих не мог себе простить, что не добился запрещения передачи Чернобыльской АЭС из системы Минсредмаша в ведение Министерства энергетики и электрификации. Десятки ректоров такого типа (для наработки плутония) работали в Минсредмаше с незначительными происшествиями, в том числе и более мощные, и более старые станции. А в случае с ЧАЭС сработал человеческий фактор — технология попала в неквалифицированные руки.
— Получается, защита от «неквалифицированных рук» не была реализована на высоком уровне?
— В общем, близко к этому. Кстати, и по сей день одна из самых сложных проблем для человечества — энергетическая. Очень важно, чтобы политики прислушались к ученым, прежде всего, относительно создания соответствующих международных программ. Разве ученые ответственны за негативные последствия использования технологий? Ведь не они, а политики принимали решения о бомбардировке Хиросимы и об испытаниях на Новой земле. Я не хочу сказать, что ученые должны брать политическое руководство в свои руки. Ведь ученые в этом случае не будут существенно отличаться от профессиональных политиков. Скорее, они станут такими же «сучьими детьми», как и ныне существующие.
— И это говорите вы? Вы ведь тоже профессиональный политик, член думской фракции компартии...
— Нет. В Государственной Думе я работаю в комитете по науке и образованию. Да, я член фракции КПРФ, но я, между прочим, не член партии. Я думаю, что нет такой партии, которая меня бы устраивала, отвечала моим взглядам. Стараюсь не участвовать ни в каких политических дискуссиях, мероприятиях. У меня есть своя точка зрения и политические убеждения, но я не профессиональный политик. Я согласен со своим близким другом, профессором Холоньяком, который еще более 30 лет назад при обсуждении политических проблем сказал мне: «Жорес, запомни: все политики — сукины дети». И это правило без исключений. Тут никакого особого оптимизма у меня нет.
— Когда в 60-е годы вы вели фундаментальные исследования, то представляли, что это в результате приведет к созданию многих привычных сегодня технологий и устройств?
— Многое я, конечно, не представлял, но кое-что представлял совершенно четко. Я могу привести очень простой пример. Интегральные схемы, за изобретение которых Джек Килби разделил с нами Нобелевскую премию, на ранней стадии вообще не содержали в себе, так сказать, новой физики — они преследовали цель миниатюризации электронных компонентов, не более того. И мы, в том числе и изобретатели, абсолютно не могли себе представить тогда, что это приведет к рождению мощнейшей технологии микроэлектроники с массой последствий. Через несколько лет после изобретения интегральной схемы уже появились представления, как это изменит компьютеры, стали понятны многие другие области применения. Некоторые из них я могу назвать сразу же, а некоторые не представляю. Например, у нас было конкретное предложение — как надо делать полупроводниковые лазеры на основе гетероструктур, которое сразу же реализовалось. Идеи волоконно-оптической связи очень старые, и я точно знал, что это может работать именно так. Некоторые же применения я, естественно, не предвидел.
— А сейчас вы с вашими исследованиями по нанотехнологиям снова у истоков нового витка научно-технической революции...
— В общем, можно сказать и так. Вообще нанотехнологии — очень перспективное направление, это новый, более высокий этап развития. Хотя переход к атомарному уровню в искусственном строительстве материалов пока находится на самом начальном этапе. В то же время — это развитие более ранних идей, ведь структуры с «квантовыми ямами», «квантовыми проволоками», «квантовыми точками» родились из исследования гетероструктур.
— А вы можете спрогнозировать, как нанотехнологии изменят нашу жизнь, скажем, лет через двадцать?
— Нет, писатели-фантасты предсказывают будущее гораздо лучше и точнее. Ученые же обременены грузом специальных знаний и зачастую просто не могут выйти за их пределы. Но то, что нанотехнологии изменят жизнь, — безусловно. Посмотрите, как электронная техника и технологии изменили всю нашу жизнь, изменили по сути социальную структуру общества. Ведь сейчас мы говорим о постиндустриальной эпохе, об информационном обществе. Информация сегодня является продуктом, и мы с этим продуктом справляемся благодаря микроэлектронике, волоконно-оптической связи, Интернету. Между прочим, в каком-то смысле микроэлектроника уничтожила лидирующую роль рабочего класса (смеется), и основным тружеником — его ведь тоже можно назвать рабочим классом — стал «белый воротничок», а не «синий». Это ведь и коммунисты признают, и антикоммунисты.
