В «Дне» № 18 один из ведущих рубрики «История и «Я» Игорь Сюндюков обратился к весьма неоднозначным взглядам немецкого социолога Макса Вебера. Предлагаемый материал возник из желания подать иную точку зрения и ни в коем случае не является полемикой с уважаемым автором.
Карл Эмиль Максимилиан (Макс) Вебер (1864 — 1920) был воспитан на традициях позитивизма ХIХ века и искал рациональные толкования социальных фактов. Этим отличались и другие киты социологии того времени — Дюркгейм, Зиммель, Зомбарт. Этим страдает и современная социология, прикрывающая недостаточное понимание глубинной иррациональности выкладками математической статистики, применимость которой к социуму весьма сомнительна.
Вебер был вынужден отойти от рационалистической парадигмы — появляется знаменитая книга «Протестантская этика и дух капитализма». Он приходит к выводу, что капитализм, как и любая другая система хозяйствования, есть не только объективный, не зависящий от человека социо-экономический процесс, формирующий мировоззрение, этику, мораль, о чем говорил Маркс. Но и психология социума определяет экономику, о чем, вопреки расхожему мнению, также говорил все тот же Маркс, выводивший объективный социальный процесс из целенаправленной субъективной (!) деятельности. Государство, капитал, классы etc. есть система отношений; измени их — изменится все остальное. История показала, что к использованию этого Марксового тезиса человечество не готово, в первую очередь, психологически. Известно, что в ноосфере есть только два закона: космоса вокруг нас и психики внутри нас. Социальная жизнь объективна лишь настолько, насколько природа не зависит от человека, всем остальным правит психика социума.
Вебер не опроверг, а подтвердил выводы Маркса. Поэтому противопоставление Маркса и Вебера нелепо, как и их сравнение. Маркс — это харизма и гений, отказавшийся от уютной карьеры профессора университета, выбравший путь странника и бунтаря, создавший науку и религию одновременно; он стоит в одном ряду с Моисеем, пророками, Буддой, Фрейдом... Вебер — выдающийся интеллектуал и эрудит, но все же лишь академического толка.
Основной смысл «Протестантской этики...» Вебера часто трактуют так: капитализм — рациональная система свободного предпринимательства для извлечения максимума прибыли при минимуме затрат, поскольку он вырос из протестантской этики, которая объявляла угодными Богу как аскезу, честность, рвение в труде, бережливость, так и достижение успеха, в т.ч. экономического; общины пуритан строились на принципах демократии, веру в Бога они считали личным делом в противовес коллективной вере католиков. Но есть и другая сторона — капитализм уничтожает свободу предпринимательства в угоду монополиям и бюрократии, и эта проблема решается только нерыночными юридическими и административными мерами. Две мировые войны и балансирование на грани третьей, хищническое разграбление ресурсов дают мало шансов для веры в рационализм. Эксплуатация целых стран и континентов, как и само понятие прибавочной стоимости, не позволяют говорить о честности. Потребительское общество, гедонизм и меркантилизм делают бессмысленными разговоры об аскетизме, бережливости и трудолюбии. И вряд ли все это угодно Богу! А вот патологическая жажда денег и славы отбросила Бога и заменила его на идолов (см. Евангелие от Матфея).
Во времена Вебера монополии вели наступление на частный капитал, что вело к пролетаризации мелкого буржуа (среднего класса). Нарождавшееся массовое общество превращало людей в безликую манипулируемую массу. Аскетизм и частная инициатива периода первоначального накопления сменялись потребительством, приспособленчеством и бюрократизацией. Все это, кстати, имеет место и в современной Украине. Вебер пытается подавить сомнения и разочарование в истинности и богоизбранности цивилизации. Но Вебер отнюдь не превозносит пуритан, характеризуя их как бесцветных, упорных, послушных, работящих людей, единственной эмоцией которых было ощущение суровости жесткого, скучного, бесцветного, чуждого мира. Буржуазию он называет «ничтожествами, сластолюбцами и специалистами без точки зрения»; он говорит, что от «духа капитализма» остался один капитализм, когда ищут не спасения трудом во имя Бога, но лишь выгоды. В критике буржуазии Вебер сходится и с Марксом, и с жесточайшим ненавистником мещанства Ницше, и с русскими правдоискателями Герценом, Белинским, Достоевским; убийственную характеристику этической метаморфозы Запада дал и Бердяев: «Образ рыцаря сменился образом мещанина-лавочника». Вебер верно объясняет пороки капитализма тем, что буржуа изменили протестантской этике и Богу. Вот только в протестантстве он ошибся.
В конце Средневековья происходит переворот не только в производстве, но и в психологии: возникает осознание личностью своей обособленности и стремление к свободе, что вело к изолированности индивида, ощущению бессилия и ничтожности перед социальными силами. Возникают две противоречивые тенденции: Возрождение и Реформация. Возрождение было культурой олигархии из числа клерикалов, аристократов и бюргеров, для которых свобода означала уверенность, власть, инициативу, богатство, силу, честолюбие, блеск. Крестьяне были бесправной массой, платили подати государству, барщину и оброк землевладельцам, вместе с городским люмпеном были социальной базой непрерывных восстаний; они искали в новых учениях Реформации возрождения первоистоков христианства с его надеждой на свободу, братство и справедливость. Среднему классу из числа торговцев, ремесленников, фермеров, из которых в значительной мере и вырос европейский капитализм, новые веяния давали надежду на богатство и свободу, но экономические реалии (капитал, монополии, рынок, конкуренция) подавляли волю индивида, порождали сомнения и тревогу, заставляли искать опору в Реформации.
Считается, что Мартин Лютер сделал человека независимым от церкви в его вере в Бога, освободил его от ряда догм, перевел Евангелие с непонятной латыни на народный язык; его идея об ответственности за судьбу и спасение в вере, лежащей на самом человеке, но не на власти и церкви, стала основой политической и духовной свободы общества ряда стран Запада. Но Лютер считал, что человек не способен на добро, ибо его природа есть грех и зло. Только убежденность человека в своей беспомощности и порочности есть, по Лютеру, главное условие благодати Божьей; лишь унижение, отказ от собственной воли, внутренней свободы, гордыни и страсти дает шанс на спасение. Это — сомнение и тревога изолированного, слабого, ненавидящего мир индивида. И Лютер находит выход в рабской покорности внешним силам — Богу и власти.
Жан Кальвин идет дальше и говорит, что судьба человека зависит не от деяний его, но от предопределения Божьего, которое избранным дарует спасение, а отверженных обрекает на проклятие. Избранными кальвинисты считали именно себя, а остальных — проклятыми. Это — попытка подавить сомнения и тревогу превращением в безвольное орудие высших сил. Здесь же — принцип прирожденного неравенства, из которого берут начало расовая дискриминация, нацизм, американский гегемонизм, «благородная миссия» белого человека и прочие бредни. Никакими усилиями, по Кальвину, человек не способен повлиять на свою судьбу, но сам факт таких усилий есть знак принадлежности к избранным. Из кальвинизма выросли современные демократии англосаксонского образца со всеми их противоречиями.
Реформация стала идеологией, в первую очередь, среднего класса, т. к. в наибольшей степени соответствовала психическому состоянию и экономическому положению мелкого буржуа. Вопреки расхожему мнению, средний класс в массе свой всегда страдает от нарастания капитализма, и времена Реформации не были исключением. Крупный капитал и монополии вытесняли из экономического и политического поля средний класс, который лишался уверенности и привилегий времен Средневековья. Приходилось защищаться и от бунтов бедноты, направленных на уничтожение любых привилегий. Формально будучи свободным, но чувствуя себя игрушкой враждебных сил социума, средний класс ищет разрешения сомнений и тревоги в догматах Реформации о необходимости слепого подчинения порочного человека Богу, власти, делу для спасения. Аскеза, бизнес и успех — это не только способ выжить и поиск спасения, но и подавление тревоги и сомнений. В наши дни этот психотип продолжает работать как аффективно-нагруженное бессознательное содержание (Юнг). Современные приступы потребительского и масскультового вожделения, а также тяга к успеху и славе любой ценой, которыми кичатся «элита» и «звезды», есть лишь попытка скрыть ущербность, подавить невротичную тревогу и сомнения.
Ряд западных авторов считает, что Вебер создал миф, и с этим следует согласиться. Из обширной библиографии на эту тему у нас доступны книги Сержа Московичи «Машина, творящая богов» и Эриха Фромма «Бегство от свободы». «Веберовский ренессанс» 1970-х годов в среде европейской интеллигенции объясняется достаточно просто: это было время краха идеи коммунизма как формы поиска смысла жизни под влиянием банкротства «соцлагеря», и, в основном, левая интеллигенция Европы начала искать выход в либеральной идеологии. Хиппи превращались в яппи; Йошка Фишер из левого радикала превратился в добропорядочного политика... Но это уже другая история.
