В текущем году, в праздник Вознесения Господнего, минует 65 лет, когда пришло польское войско жечь наш родной Улюч. Сжечь лишь потому, что он был сознательно украинским.
Нелегко было преступникам в один день сжечь замечательный и большой Улюч. Только лишь на третий раз довершили свой позорный замысел. Когда начали его жечь, как говорили мои родители и семья, люди разбегались кто куда. Приведу цитату из стихотворения НАШЕГО Гения — Тараса Шевченко: «... ми розлізлися поміж людьми, мов мишенята...». Тот, у кого была семья в окрестных селах, пошел кочевать к родным. Другие в лесах и окрестных горах поделали себе крыивки, то есть временные землянки, в которых укрывались от дождей и злых людей, веруя, что там можно будет дождаться лучших времен. Не всем из моей семьи удалось убежать от того лихолетья. Как говорили мне родители, а затем родные и знакомые из Улюча, в те тревожные времена во время одного из нападений на село был убит поляками, точнее, польским войском, самый младший брат моей мамы — Мыкола, называли его Николё Кулыкив. Его убили в неполных двадцать лет.
Из рассказов родных и знакомых, в том числе Панства Софии и Ярослава Холявкив, которые родом из Улюча, знаю, что мой дядя Мыкола Кулык — моей мамы родной брат, писал стихотворения. Когда-то, когда я был в Улюче, когда еще была жива сестра отца София, она показала мне место на горе Дубник в Улюче, где около церкви похоронено тело убитого дяди Мыколая.
Эта церковь стоит и ныне. Она самая древняя деревянная церковь на территории Закерзонья, а сейчас — на территории нынешней Польши. В прошлом году отмечала она 500-летие.
Сгорел Улюч. При согласии тогдашней власти польское население из окрестных сел разобрало и разрушило новую церковь. В забвение отошли, вместе с улючанами, эпизоды пережитой трагедии, сгорели и стихотворения моего дяди Мыколая. В текущем, 2011, году улючане будут отмечать 65-летие гибели того нашего, украинского, села. Кто только сможет, у кого заиграет искорка любви к РОДНОМУ, приезжайте на те печальные празднования в НАШ РОДНОЙ УЛЮЧ. Особенно свое обращение направляю к живущим еще, разбросанным по чужбинам улючанам и к их потомкам. Приезжайте! Будем вместе хоть один день в году на пепелище родного села.
Здесь вспоминаю слова моего отца о том дне, когда был сожжен Улюч. Из того, что услышал от своего отца, — почитайте.
Случилось это поздней весной 1946 года.
Шел слух, что поляки жгут наши села. Кто же они были, эти поляки? Как говорил отец, это были люди из окрестных сел, которым помогало польское войско. Уже сожгли несколько украинских сел неподалеку от Улюча. В Улюче, как говорил отец, до войны жили мирно между собой поляки и украинцы, но и в войну, и во время оккупации немецкими фашистами никакой вражды в селе не было. Всегда друг другу в меру своих возможностей помогали пережить войну. Улючане не готовились к тому, что такая беда и в наше село может прийти. Вдруг в какой-то день до села дошли слухи о приближении польского войска. Поблизости уже были слышны выстрелы из карабинов. Тогда кто что мог, брал в руки и убегал. Тот — с коровами в лес, тот — с лошадьми, другие с пожитками убегали, лишь бы из села убежать. Также и отец со своей кобылой и жеребенком убегали в лес. Вместе с ними была моя самая старшая сестра Ольга, которой тогда было одиннадцать лет. Мама, беременная мной (я родился в августе 1946 года), и вторая моя сестра Ганя, которой было девять лет, уже раньше убежали в лес. Отцу убежать не удалось. Его вместе с лошадьми и сестрой поляки схватили где-то около леса и привели на площадь сожженного села, родного Улюча. На этой площади уже было много пойманных и много польского войска. Сестра моя Ольга стояла около отца и плакала, и просила жолнеров, чтобы отпустили отца. Но ничего не помогало. Один из жолнеров оттолкнул сестру, отца ударил прикладом карабина и сказал другому жолнеру, показывая на моего отца: «Wez go na bok и kropnij». (Отведи его в сторону и убей.) Сестра начала плакать и молиться, и кричала сколько у нее было сил. Тот ее плач и крик услышал кто-то из командиров, подбежал к сестре и отцу и спрашивает :
— Co sie stalo? (Что случилось?)
Жолнеры командиру говорят:
— Banderowca zlapalismy. (Мы схватили бандеровца.)
Тот спрашивает:
— A gdzie on? (А где же он?)
Те польские жолнеры показывают рукой на моего отца.
Отец стоял и молчал. По лицу стекала кровь от удара жолнера. Около него сестра и кобыла, и маленький жеребенок, который лизал руку отца.
Командир посмотрел на отца и спрашивает жолнеров:
— A mial przy sobie karabin? (Был ли у него при себе карабин?)
Говорят:
— Nie. (Нет.)
Тот дальше спрашивает: «A mial naboje?» (А были патроны?) Вояки отрицают, говорят:
— Nie. (Нет.)
Командир, уже нервничая, спрашивает:
— To moze mial chociaz luski od naboi? (Так, может, были у него хотя бы гильзы от патронов?)
Жолнеры отрицают и говорят:
— Nie. (Нет.)
Тогда командир еще больше разнервничался и дальше спрашивает, но теперь моего отца:
— Ten kon czyj? (Чей это конь?) — Moj. (Мой.)
— A zrebie czyje?(А жеребенок чей?) — Moje. (Мой.)
— A dziecko czyje? («А чей это ребенок?») — To moja corka. (То моя дочь.)
Тогда командир вынул из кобуры пистоль и подошел к тому жолнеру, который говорил убить отца, приставил пистоль ему к голове и сказал:
— My posylamy was, zebyscie pilnowali ladu и porzadku na tych ziemiach, а wy chcecie zabijac niewinnych ludzi? Jezeli jeszcze raz cos takiego bedzie mialo miejsce, to zabije kazdego z was jak zlego psa. (Мы посылаем вас, чтобы вы наводили порядок на тех землях, а вы хотите убивать невинных людей? Если еще раз повторится что-то подобное, то убью каждого из вас как свирепого пса.)
Отцу и сестре сказал пойти к своим односельчанам, которые были на той площади, а жолнерам, что стояли, потом со злостью и польскими проклятиями что-то громко объяснял. Так отец мне рассказал, когда я стал более взрослым парнем, который уже понимал, что такое ДОБРО, а что — ЗЛО.
— Знай, сын, что поляки убили твоего дядю. Как слышал ты от меня, также поляк хотел и меня убить. Но знай также, что другой поляк спас мою жизнь. И отец всегда повторял, что в каждом народе есть ЛЮДИ и есть «людцы».
