Предлагаю читателям продолжение подборки цитат из эпистолярного наследия писательницы.
«Я вибираю собі не друзів
моїх друзів,
але друзів моїх ідей.»
Леся Украинка
ДОРОГОЙ УЧИТЕЛЬ! — ОБ И ИВАНУ ФРАНКО
Теперь меня люди начинают хвалить, например п. Франко, а я как раз и обленилась, — стыдно принимать незаслуженные комплименты.
Совет п. Франко, то есть об издании женского сборника отдельными выпусками, мне понравился, и я вовсе не думаю, что такой способ издания отнимал бы уважение к нам, совсем наоборот.
Вот я, наконец-то, подготовила к печати свои стихи. Вы были так добры, что вызвались осуществлять сие издание. Теперь мне остается попросить прощения у Вас за предстоящие хлопоты и поблагодарить за добрую волю, с которой Вы начали мне помогать выйти в мир с моими песнями.
По поводу сей повести «Жаль» расскажу Вам, какую она критику вызывала на себя, не будучи еще в печати. Павлик советовал мне уничтожить эту повесть, потому что она, говорил он, не добавит ничего к моей славе, а еще, может, и навредит; Франко же говорил, что сие — наилучшая моя вещь, и что грех было бы не выпустить ее в мир.
ИВАН ФРАНКО
В нашем контроверзе поразило меня лично только слово «недобросовестный», я даже хотела одно время против него протестовать. Теперь я думаю, что сие и лучше, потому что слово за слово, и мы могли бы еще и действительно рассориться — мы оба поэты, ранимый народ, как известно, я очень рада, что сего не случилось.
Читая письмо Франко, я не могла не подумать: «Пришла коза к возу». Но я ответила ему в очень уважительном тоне и послала два стиха. Конечно, я рада такому окончанию нашего «конфликта», потому что толку от него не было никакого, а Франко, как писателя и деятеля, я никогда не переставала уважать.
До сих пор я старалась забыть, что я поэт «с Божьей милости»! (как говорил Франко).
Когда увидите Франко, передайте ему мое приветствие и мое большое сожаление по поводу беды в его семье (тяжелой болезни жены Франко — Ольги), действительно, сердце терзается при одной мысли о том!
Была у Ольги Федоровны Франко (деньги отдала). Далеко очень тот дом, аж за городом. Место хорошее и хата ничего себе (я, конечно, сужу по виду, практически ли построено, того не знаю), они уже там живут, только утроились, в комнатах очень пусто. Ольга Федоровна не то, чтобы больна, но и не производит впечатления здоровой, и говорить с ней очень трудно, из-за ее раздражающего и неожиданного прыгания с темы на тему. С ее мужем мы говорили немало, все в рамках добронравия, ни к чему, конечно, не договорились. Заверяет, что, не принимая во внимание критику деталей, он остается все таким же сторонником, как и раньше.
Теперь о Вашем «Із дневника». Я понимаю Ваше чувство, что Вы словно стесняетесь немного за сии стихи, но не то понимаю, чтобы признавала правильность такой стыдливости, а только то, что по себе знаю сие чувство. Но я думаю, что, собственно, те наши мысли и чувства чего-то достойны, которые нам или страшно, или «трохи соромно» нести «геть на розпуття шляхове», — значит, те искренние, интенсивные чувства, или горячие, или до боли холодные, но не теплые. Я скажу просто: далеко не каждый Ваш стих отозвался так мне где-то аж в глубине сердца, как эти карточки «Із дневника». Я не знаю, что оно было с Вами в ту страшную дату, которой обозначены стихи, только понимаю, потому что слышу выразительно, что она была страшной, и я понимаю Ваши стихи широко — может, слишком широко, скажете Вы, но помните, что я ищу всегда в произведениях поэта не автобиографию (особенно, когда он не хочет мне ее дать), а такого чего-то, что не его одного касалось бы. И я, кажется мне, нашла сие вдруг, не ища.
И снова еще одно воспоминание: в позапрошлом году по пути в Италию я остановилась во Львове. Однажды я целый вечер проспорила с Трушем и Ганкевичем о Вас. Они говорили о Вашей «универсальности» и радовались, что у нас есть такая судьба — беллетристический, научный, публицистический, практический и так далее, все в одном лице. Я же сетовала, что наша жизнь требует от одного лица стольких «цнот» одновременно. Для меня, например, «Зів’яле листя» больше значит, чем все газетные заметки того же автора.
О моей афере с Трушем не буду Вам писать, потому что, на мой взгляд, она не имеет более широкого значения и не достойна Вашего внимания. Я ничего не имею против того, чтобы Вы, называя меня «дорогим товарищем» (в искренность Ваших слов я верю), относились с благосклонностью и доверием к п. Трушу. Относительно самого принципа: друзья наших врагов являются нашими врагами, то я считаю его достойным времен Монтекки и Капулетти, а не ХХ века. «Я вибираю собі не друзів моїх друзів, але друзів моїх ідей, хоч би случаймо і не всі ті друзі любилися межи собою». Со своей стороны, я скажу, что Вы для меня друг святой Поэзии, самого большого и самого постоянного из всех моих друзей. Для меня в Вас есть всегда что-то такое, что стоит выше всяких «кружкових, котерійних» и других дел.
КОМУ-ТО ЛЮБИМОМУ, И ДОРОГОМУ, И СЛАВНОМУ! — ОБ И ОЛЬГЕ КОБЫЛЯНСКОЙ
Прежде всего, должна сказать, что мне очень понравилась «Лорелея» (Ольги Кобылянской), что-то есть в ней свежее, молодое и оригинальное, в сей повести я вижу правдивый литературный талант, а не дилетантизм «літерацький», что уже так надоел мне в нашей литературе. Пани Кобылянская — писательница новой школы, неоромантической, но ее неоромантический стиль не дошел еще до такой гармонии идеала с жизненной правдой, как это существует у некоторых новейших французских писателей. Как по мне, то красота сей повести не так в ее идеях, как в глубокой, тонкой, логической психологии героини Натальи. Читая историю «думки Наталчиної», я словно видела перед собой историю всех несчастливых наших интеллигентных женщин.
ОЛЬГА КОБЫЛЯНСКАЯ И ЛЕСЯ УКРАИНКА
Очень прошу (Михаилу Павлику), перешлите мое письмо п. Кобылянской. Если она не имеет понятия, кто я такая, то не откажите рекомендовать меня ей. Я уже давно слежу за ее литературным продвижением, и она меня очень интересует как судьба и как человек. Ее писания не дилетантство, а настоящая литература.
Жаль, когда книги не пойдут в Украину, потому что стоит, чтобы более широкая публика прочитала их. Особенно рассказы п. Кобылянской, сие просто украшение нашей литературы.
Критика упрекает Вас «німеччиною» (немецкое влияние), а я думаю, что в той «німеччині» было Ваше спасение, она дала Вам познать мировую литературу, она вывела Вас в широкий мир идей и искусства.
А на лето... выбираемся вдвоем с Лилей к Вам, на зеленую Буковину. Верьте или нет, а мы зеленой Буковины больше хотим, чем парижского спектакля, особенно, как начитались Вашей «Некультурной». Что это за пышный рассказ, та «Некультурная»! Я не умею рассказать Вам, какое прекрасное впечатление произвела она на меня. Какие типы, какие пейзажи! В нашей литературе нет пейзажиста лучше Вас, и я не знаю, как готова ценить Вас за сие, потому что очень люблю пейзаж в литературе, и всегда мне его недоставало в нашем писательстве.
Ваше «Під голим небом» очень мне нравилось, и не только мне, а всем нам. Это высоко поэтическая вещь и к тому же оригинальная.
Будьте мне здоровы, мой дорогой чудесный цветок! Мне кажется, что цветок папоротника, если бы он был, то был бы Вам подобен.
Но есть у меня еще одно желание, таки настоящее, сильное желание, это поехать к Вам на зеленую Буковину. Мне хочется Ваших тихих вещей, Ваших мягких взглядов, Вашей еще не слыханной для меня музыки, меня влекут Ваши неизвестные, но уже милые горы и вся Ваша страна, что издавна мечтой моей стала.
Живется мне здесь так, как можно было надеяться: п. Ольга — идеальный товарищ, из тех, что не лезут насильно в душу и не отталкивают холодом. Мать ее напоминает святую Анну на рисунках Леонардо да Винчи, отец, 75-летний патриарх, немного консервативного «староруського» направления (последние события в России совсем сбивают его со староруськой стези, и он уже, очевидно, сам не знает, что делать со своими «твердыми» симпатиями).
Все пройдет, одна правда останется, и как Вы станете высоко-высоко на горе, то оттуда Вам все «медведи» покажутся малыми (идет речь о бракосочетании Осипа Маковея — медведь — с Ольгой Кордубой и о его взаимоотношениях с Ольгой Кобылянской, которая тоже любила Осипа Маковея. — M.П.). Не все имеют то, что Вы имеете, Вы имеете искру в сердце, огонь в душе, сие, может, не дает счастья, но дает что-то больше и выше счастья, что-то такое, чему названия нет в человеческом языке.
ДОСТОПОЧТЕННЫЙ ПАН ТОВАРИЩ! — О ВАСИЛИИ СТЕФАНИКЕ
Будьте добры, поблагодарите (Ольге Кобылянской) Стефаника от меня за его «Синю книжечку» (зачем ее издали в зеленой обложке — es ist etwas komisch), я сделала бы это сама, но не знаю его адреса. Хорошие его очерки, только грустные неописуемо... в конечном итоге, вся наша литература веселостью не отличается, порою как начитаюсь ее (не исключая и собственных произведений), то так и хочется сказать с отчаяньем Гамлета: «Най дьявол носить смуткове убрання, а я надіну ясні кармазини» — и, наверное, я сие сделаю, только еще не сейчас, понемногу буду привыкать, вот же начала красные шляпы носить...
ВАСЫЛЬ СТЕФАНЫК
Цитаты произвели на слушателей наилучшее впечатление, особенно заинтересовала даже посторонних людей (не украинцев) «Синя книжечка», потому что она затрагивает тему, которая теперь живее всего занимает руськую публику, а собственно, дело пролетаризации крестьян. Вообще «мои буковинцы» начали симпатизировать киевлянам.
Видела вчера и сегодня Стефаника, приезжал на два дня в Черновцы. На вид очень здоровый («разбойничий вид», — говорит Маковей), а в действительности болен, сие даже видно по его настроению, грустный какой-то, будто бы что-то потерял и думает, где бы его искать. Написал вот драму, хотел, чтобы поставить здесь на сцене (здесь сейчас труппа Гриневецкого), но что-то не получилось из этого ничего. Ему теперь плохо приходится, — должен покинуть университет из-за нехватки денег, слоняется как-то без определенной работы, а к тому же болен, страдает какими-то нервными расстройствами. Жаль, что так как-то расточается. Я еще мало к нему присмотрелась, и потому определенного чего-то о нем сказать не могу.
Продолжение следует
