При первом же знакомстве он произвел на меня впечатление ярого мизантропа. Я пришел к нему не в его ректорский кабинет, а на кафедру, где он работал вечерами. Как сотрудник академического института должен был попросить у него разрешения на пользование университетской библиотекой. Имелись письма от моего директора, его коллеги, в поддержку своей просьбы (такие письма называются почему-то «отношения»). Войдя, поздоровался, изложил дело, а «отношение» положил на стол. Он не ответил ничего, даже на мое «добрый вечер», лишь очень скривился и кончиками двух пальцев, и то даже не кончиками пальцев, а ногтями, подцепил бумажку, придвинул ее к себе и с величайшим отвращением на лице, которое я только мог себе представить, вперил в нее свои глаза. Молчание длилось довольно долго, чтобы мое удивление не помешало мне добыть из хлама подсознания бессмысленную строку ультрамодной тогда песни: «Первый верблюд о чем-то с грустью думал, а остальные вторили ему». Я подумал, что и я молчу, как те остальные верблюды, и это как-то неудобно, но не знал, что в такой ситуации можно было сказать, а посему мысленно забавлялся следующими строками, не менее бессмысленными: «И головами так они качали, будто о чем-то знали, но молчали, будто о чем-то знали, но не знали (вот это авторская находка!), как рассказать, когда, зачем, кому».
Я уже начал вспоминать и начало этой песни, как вдруг хозяин кабинета заскрипел стулом, протянул руку за авторучкой и медленно и брезгливо написал в левом верхнем углу свое начальническое «Разрешить». Потом ногтем пальца подвинул бумажку по направлению ко мне и закрыл глаза. Я взял то, что стало теперь документом — «видом на пользование», поблагодарил и ушел. Само собой, он не вымолвил ни «пожалуйста», ни «до свидания».
Своими впечатлениями я поделился только со своим другом Юрием, работавшим тогда в университете профессором математики.
— А он такой и есть! — сразу ответил Юра. Потом тень набежала на его лицо, и он добавил задумчиво: — Но кто ж его знает, как живется тому, кого заставили публично отречься своего отца, осужденного как врага народа!
Я вздохнул, и мы в который раз завели разговор о политике. На кухне, наедине да еще с верным другом это казалось безопасным.
Как бы там ни было, а жизнь есть жизнь, но и от труда никуда не убежишь. Тем более научного. Наука — я верил тогда в это — единственное, что никогда не предает. Так что по вечерам зачастил в университетскую библиотеку.
Стояла холодная осень. Я шел по длинным пустым коридорам четвертого этажа главного корпуса университета. И вдруг едва не столкнулся с ректором. Он, глянув на меня и опережая возможное приветствие, с отвращением и презрением сказал:
— Ммоллоддой чеаек, это университет или ббаррдак?
Признаться, я не ожидал такого вопроса, но на то ведь мы и ученые, чтобы быстро соображать, что к чему. И я быстро снял с головы свою шляпу и, ни на миг не замедляя шаги, молча прошел мимо ректора своей дорогой. Но какое-то подобие сардонический усмешки все-таки успел уловить на его лице. Хоть на секунду, но он все же получил наслаждение, — как по мне, весьма сомнительное. Впрочем, по сути дела был прав. Порядок в храме науки должен быть, хотя в это вечернее время я никогда не встречал там никого и о шляпе забывал.
Этот случай, наверное, недолго продержался бы в моей памяти, если бы через какой-то месяц не случилось нечто неожиданное.
Как всегда, я шел обычным маршрутом в библиотеку, когда вдруг снова встретил ректора. Конечно, на этот раз свою шляпу я держал в руке вместе с папкой. Но ведь ректор был в шапке! Я механически сказал ему «Добрый вечер», на что он, естественно, ничего не ответил, и мы счастливо разминулись. Но я был поражен. Та же ситуация, только наоборот! Мы, физики, любим всякие симметрии, транспозиции или — собственно — перестановки. И, еще не дойдя до дверей библиотеки, я составил в голове своей план. Нужно было лишь найти исполнителя. Где же его взять? Не идти же мне самому к ректору на прием ради глупого разговора!
Когда я утром открыл глаза, исполнитель предстал в моем воображении мгновенно. Это был только он, всем известный Димочка, наш развлекатель и любимец. Довольно неглупый от природы, он при выпуске из университета считался многообещающим. Но самих лишь способностей в науке мало. К ним нужно добавить волю к труду. А это уже не шутка. У Димочки этого не было. И так он ничего не делал, разве только занимался репетиторством, «натаскивал болванчиков», как принято было говорить в его кругах. Коллекционировал пластинки классической музыки, читал интересные книги, а главное — поощрял к этому всех вокруг себя. Знал всех, и все знали его. Ректор для него был «Володечка», собственные научные руководители «Мусик» и «Валечка».
Так что я поведал ему всю историю. Но с прекрасной концовкой, которую воскликнул искренне и даже взволнованно:
— Понимаешь, какой я все-таки глупый! Не понял, что в ту нашу первую встречу в коридоре ректор действительно не знал, что это: университет или бардак. Человека, видишь ли, терзали сомнения, он нуждался в чьей-либо помощи, жаждал ответа на свой болезненный вопрос: чем он, собственно, руководит. Обратился ко мне, к первому встречному. А я... вместо ответа безразлично прошел мимо него... Ну, а дальше он решил эту альтернативу уже самостоятельно. И понятно как — бардак. Поэтому и начал ходить по университету в шапке.
Димочка был в восторге. Какая парадоксальная ситуация! У меня не было ни малейших сомнений, что в тот же день ректор будет знать обо всем. Так оно и случилось. Уже через несколько дней «Валечка» подошел ко мне, с упреком сказал:
— Зачем вы так, история получила огласку.
Но с ректором я уже не встретился, а вскоре произошло так, что вообще выехал на постоянное место проживания в Крым, перевернув новую страницу жизни.
И все-таки история имела завершение. Произошло это еще до «перестройки», хотя близость перемен уже была ощутима. В Киеве собиралась какая-то конференция, педагогов, кажется. Каким образом меня туда занесло, не припоминаю. Во время перерыва, слоняясь по вестибюлю, я наткнулся на двух ее участников. Один, мой знакомый, поздоровавшись со мной, сразу представил меня своему собеседнику:
— Знакомьтесь.
Почти одновременно мы проговорили, он и я:
— А мы уже давно знакомы.
Хотя среагировал я на фамилию, не на образ. Ведь прошло лет десять с хвостиком, и я не сразу узнал в очень пожилом и, очевидно, больном человеке бывшего ректора, ныне член-корреспондента Академии наук УССР. И в обхождении он был совершенно другим: корректным и любезным.
— Как же, хорошо помню. Мы познакомились, когда я подписывал вам разрешение на пользование библиотекой. Ваш директор как читатель — очень неаккуратный, не отдавал книги годами, и я даже имел сомнения относительно вас... Говорят, вы теперь в Крыму?
— Правда, — ответил я, — с 1975 года... Иногда скучаю. Те времена и город Харьков — неповторимы.
— А я помню вашу шутку в связи с тем, что встретили меня в университете в шапке.
— Извините, я был тогда такой... слишком насмешливый.
— Ничего, молодость.
— Знаете, вы мне казались тогда каким-то мизантропом.
— Эх, что вы знали, — вдруг вырвалось у него. — Вы не знали, вы не могли себе даже представить, какой была моя жизнь. — Его лицо болезненно скривилось. — Не людей, себя я ненавидел больше всех. Впрочем, и людей тоже. Моя жизнь была мукой каждый день, каждую минуту...
Губы его задрожали, из глаз старого человека потекли слезы. Я растерялся. Знал, о чем он говорит, знал, какой грех на душе носит, не знал только, как утешить. Взял его под руку:
— Дорогой мой, не идите на эту глупую конференцию. Сядьте здесь в углу, успокойтесь. Все уже прошло. Новая жизнь у нас на пороге.
— Это правда, — вдруг сказал он. — Будут перемены, большие перемены, я не имел надежды, страдал, но все-таки мечтал... Нет, теперь не страшно и умирать. Я верю, что и мой отец будет там счастлив, он любил Украину.
Сел на стульчик, закрыл глаза ладонями, а я заслонил его собой от посторонних глаз. Звонок с перерыва зазвенел в последний раз. Он встал.
— Пойду, прощайте, — сказал тихо. — Мы не увидимся уже больше, я это знаю, но это ничего. Спасибо вам за все.
Я отпустил его руку. Сердце мое безумно колотилось.
— Прощайте, — тихо сказал ему.
