Добрый день, многоуважаемая Лариса Алексеевна!
Прошу прощения за то, что опять тревожу Вас. Если у Вас найдется время и хватит терпения прочитать то, что я здесь пишу, буду Вам очень благодарен. Используете ли этот материал для печати в газете, решать Вам. Совсем не настаиваю на этом. Буду доволен и тем, что Вы его прочитаете.
Предлагаю тему, которая волнует меня всегда и приносит большое удовлетворение и наслаждение, когда обращаюсь к ней.
Никогда мне не приходилось посещать выставки картин. О художниках эпохи Возрождения знания мои были и остаются, мягко говоря, не очень глубокими, — на том уровне, как давал их учебник истории советских времен. Хочу поделиться своими ощущениями, которые пережил в конце восьмидесятых — начале девяностых годов прошлого века, острота которых не притупилась до сих пор. Наоборот, когда случаются какие-то неприятности в жизни или просто появляется свободное время, с не меньшим трепетом, чем в первый раз, перечитываю впечатления от картин Ренессанса таких известных литераторов, как Варлам Шаламов и Василий Гроссман.
Вот что среди прочего пишет в своем письме В. Т. Шаламов Добровольскому А. З. 13.08.1955 г.
«... За всю жизнь по репродукциям, по книгам я составил себя какое-то представление о гениях Ренессанса. Тонкий и точный рисунок Леонардо, ускользающая улыбка его женщин, в нем мне виделся всегда исследователь, открыватель необычайных глубин в обычном, но исследователь-наблюдатель прежде всего. В Микеланджело я видел мятущуюся душу человека, раздавленного страстями, перепутавшего рай и ад, увлеченного новыми необычайными задачами поэта, бросающего начатое, чтобы начать новое, еще более великое и дерзновенное. Человек, который не мог догнать самого себя. В нем я видел олицетворение и подлинное величие Возрождения. Этими двумя титанами исчерпывался для меня, по сути дела, список великих. Рафаэль представлялся мне гораздо менее волнующим и интересным. Талантливый художник, любимец судьбы, поставщик заказных портретов на вкус очередного папы, придворный богомаз — вот представление мое о Рафаэле, подкрепленное репродукциями. И я не понимал — почему Рафаэль? Почему его имя называется наряду с именем Микеланджело и Леонардо: Тициан, Мурильо, Рубенс, наконец, — вот сверстники его таланта, в лучшем случае. И вот я в Дрезденской галерее перед Сикстинской Мадонной. Я ошалел. Это даже не картина — и никакие репродукции ничего не могут передать в ней. Перед Мадонной я понял, кем был Рафаэль, что он знал и что мог. Ничего в жизни мне не приходилось видеть в живописи, волнующего так сильно, убедительно. Женщина, идущая твердо, с затаенной тревогой в глазах, сочинениями, уже преодоленными, с принятым решением, несмотря на ясное прозрение своего тяжелого пути — идти до конца и нести в жизнь сына, больного ребенка на груди, у которого в глазах застыла такая тревога, такое неосознанное прозрение своего будущего — не Бога, не Иисуса, не Богоматери, а обыкновенной женщины, знающей цену жизни, все ее многочисленные страдания и редкие радости, и все же исполняющей свой долг — жить и страдать, жить и отдать жизнь своего сына. Вот это все вкратце. Мне было стыдно за себя и радостно за Рафаэля.
Галерея эта не может быть сравнена с нашим Эрмитажем.
...Недоумение вызывает то, что десять лет держали эти картины где-то втайне и на три месяца выставили...».
Ж. «Знамя» №5, 1993 г. стр. 118
А вот цитата из эссе Василия Гроссмана «Сикстинская Мадонна».
«...Войска Советской Армии, разбив и уничтожив армию фашистской Германии, вывезли в Москву картины Дрезденской галереи. В Москве картины хранились взаперти около десяти лет.
Весной 1955 года Советское правительство решило возвратить картины в Дрезден. Перед тем, как отправить картины обратно в Германию, было решено открыть девяностодневный доступ к ним.
И вот холодным утром, 30 мая 1955 года, пройдя по Волхонке мимо кордонов московской милиции, регулировавшей движение тысячных народных толп, желавших видеть картины великих художников, я вошел в Музей имени Пушкина, поднялся на второй этаж и подошел к Сикстинской Мадонне.
При первом взгляде на картину сразу и прежде всего становится очевидно — она бессмертна.
Я понял, что до того, как увидел Сикстинскую Мадонну, легкомысленно пользовался ужасным по мощи словом — бессмертие, — смешивал могучую жизнь некоторых особо великих произведений человека с бессмертием. И, полный преклонения перед Рембрандтом, Бетховеном, Толстым, я понял, что из всего созданного кистью, резцом, пером и поразившего мое сердце и ум — одна лишь эта картина Рафаэля не умрет до тех пор, пока живы люди. Но, может быть, если умрут люди, иные существа, которые останутся вместо них на земле, — волки, крысы и медведи, ласточки — будут приходить и прилетать, и смотреть на Мадонну...».
Ж. «Знамя» №5, 1989 г. стр. 25—26.
Если же Вы решите поместить этот материал в газете то, возможно, кто-то из читателей заинтересуется этой темой и сможет посетить Дрезденскую галерею, находясь в Германии по каким-то другим делам а, возможно, и специально, чтобы увидеть Мадонну в оригинале. А кто-то захочет побывать в музеях в других городах и увидеть хотя бы репродукции картин. А те, кто и этого сделать не смогут, как, например, я, будут довольствоваться и фотографией Сикстинской Мадонны в газете «День», если бы редакция смогла это сделать.
Хотел переслать перевод приведенных здесь цитат на украинский язык (и уже перевел их), но подумал, что цитаты можно использовать и в украинском варианте газеты на языке оригинала. А если же это будет необходимо, то редакция сделает это лучше меня.
