...Мне сорок семь лет. Мама моя, уже покойная, проработала учительницей всю жизнь. Отец с нами не жил, имел другую семью. Так получилось. Но раз в месяц он проведывал меня и оставлял маме тридцать рублей, всегда под телефонной книгой. Я мало что знал о его детстве и годах молодости. Не любил он о себе рассказывать. Стало мне, правда, известно, что мой дед по отцу немец, а бабушка русская. А родители моей мамы украинцы. Так что национальность — понятие весьма относительное. Значительно важнее, кем человек себя ощущает, а не кем родился.
Недавно нежданно-негаданно начал преподавать в днепропетровской школе. После трех недель преподавания я решил разузнать побольше об истории школы, в которую устроился. Где разузнать? В Интернете, естественно.
То, что случилось дальше, могло бы напомнить дешевые, мыльные телесериалы, если бы открытое мной не было правдой, правдой удивительной и грустной.
Сидя за компьютером и знакомясь с историей школы, неожиданно на экране монитора я увидел черно-белую фотографию одного из директоров этого учебного заведения. С нее на меня смотрел отец. Мой отец. Это казалось настолько невероятным, что вызвало ассоциации с машиной времени из фантастических фильмов, которыми я увлекался в детстве. На какое-то мгновение, глядя на родное лицо, захотелось почувствовать себя мальчиком, а не сорокасемилетним учителем с более чем двадцатилетним стажем преподавания, терявшем в жизни и мать, и друзей, и даже учеников своих. Несколько секунд действительно казалось, что и не было убежавших двадцати лет. Однако же мир реальный нельзя растворить в иллюзии, это как у Владимира Высоцкого: «...Только в грезы нельзя насовсем убежать, краткий миг у забав, столько боли вокруг...»
Ясно, что, оставив компьютер, я начал расспрашивать учителей об отце. Он директорствовал еще в начале шестидесятых годов минувшего столетия, а потому лично с ним никто из моих новых коллег не встречался, но выяснилось, что его дочь (получается, моя старшая сестра по отцу), которую раньше мне не приходилось видеть никогда, сама руководила много лет назад этой же школой, а потом перешла в районный отдел образования. Встретился я с ней через несколько дней, и брата во мне она признала. Пригласила к себе домой в скромную, учительскую квартиру, познакомила с мужем, угостила вкусным ужином и ароматным чаем, а потом только начала рассказывать об отце. Умер он в 1996 году. Я этого не знал. И еще многого не знал о его жизни. Мы же после смерти моей мамы в 1992 году с отцом не виделись. Я тогда уже работал под Киевом. Конечно, сестра Светлана показала мне могилу отца, и увиделись мы с ней уже после Дня Победы, 10 мая. Именно тогда она и рассказала историю о молодых годах отца, поразительно проникновенную. Да нет, не так. Просто трагическую.
В 1941 году перед войной отцу исполнилось восемнадцать лет. Его фотографии того возраста впервые я увидел в альбоме только-только обретенной сестры моей. Упрямство, максимализм, уверенность и волю к сопротивлению жизненным невзгодам излучал взгляд молодого Евгения. Именно так звали отца. Он женился на еврейской девушке, у них родилась дочь Алла, а через полгода после свадьбы война начала ломать судьбы людские, как ледокол льдины, уверенно и упрямо. Отца призвали в армию и отправили в военное училище, в Казахстан. Там он получил звание младшего лейтенанта, но на фронт его не пустили. Фамилия-то у Евгения была немецкой. А молодая его жена и ребенок остались в Днепропетровске. Когда фашисты захватили город, в середине октября их и еще несколько тысяч евреев согнали на пустырь и всех расстреляли. Всех: и мужчин, и женщин, и стариков, и детей.
Как только я узнал обо всем этом, мне стало стыдно. Стыдно, что до своих сорока семи никогда даже не слышал о массовой казни евреев в Днепропетровске, несмотря на то, что вырос в этом городе. Знал о киевской трагедии Бабьего Яра, а о днепропетровской — нет.
Сестра показала и старенькую фотографию первой жены нашего с ней отца. Красивая еврейская женщина с добрыми и, по-моему, мудрыми глазами, оказалось, была запечатлена на ней за несколько месяцев до своей смерти...
Юрий ТОКАРЬ
