Дорогая редакция газеты «День»!
Если можете, напечатайте, пожалуйста, на своих страницах этот рассказ, который подарила мне моя бабушка, кандидат химических наук Андрущенко Д. О. Я прочел его с большим интересом и восхищением. Также его прочли мои друзья-студенты, сам я тоже студент. Они тоже были очарованы.
Возможно, кому-то из читателей вашей газеты тоже будет интересно прочитать этот рассказ, события которого происходили так давно и так далеко — на другом конце Земли.
Весной 1962 года судьба забросила меня на Крайний Север, в чукотский порт Певек, что в переводе означает «гнилая яма». Действительно, ничего там не радовало глаз. На черной гальке берега стояло несколько двухэтажных домов и куча бараков. Деревянные настилы заменяли мостовую. Ни одного деревца, ни травинки, ни цветочка. Над всем этим жалким городком, прижатым к бухте высокими сопками, непрестанно дымила ТЭЦ, забивая дыхание своим едким дымом и посыпая все вокруг черным пеплом. В те времена добраться до Певека можно было лишь воздушным путем, потому что морской был закрыт мощной коркой льда большую часть года.
В городок Чекурдах летело много людей, а в Певек из Чекурдаха забрал нас маленький самолетик, обогревавшийся отработанными газами только в воздухе, и то так-сяк. В салоне сидело не больше полдесятка посиневших от холода людей, самолет бросало вниз и вверх, и самочувствие всех собравшихся было не из лучших. Вдруг самолет быстро сел, и высокий летчик, выйдя из кабины, насмешливо объявил: «Страна Певеция».
В поселок Певек нас привез вездеход. Так началась моя трехлетняя жизнь в Певеке, о которой я и теперь думаю не иначе как о добровольной ссылке, потерянных годах, из-за чего свою кандидатскую диссертацию я защищала на три года позже. Но это я пойму позже, а на то время мне не исполнилось и 25 лет, за плечами был университет, все вокруг было необычно и восхищало меня безмерно. Поэтому я с радостью принялась за свою работу по анализу горных пород — цинобры, содержащей ртуть, кассетирита, имевшего в составе цину, и других минералов — в небольшой химической лаборатории районной геологоразведывательной партии. Образцы этих минералов собирали в тундре летом разведывательно-поисковые партии геологов.
Работа была, что называется, каторжной, потому что твердые горные породы можно было разложить до растворимых только нагреванием до высокой температуры с концентрированными кислотами и щелочами, а вытяжные шкафы были дощатыми, электромоторы работали несильные, и вентиляция была очень плохой — сотрудники лаборатории работали в постоянному чаду и дыму, от которых кашляли и чихали. Но все это тогда воспринималось как должное, никто не высказывал недовольства — давало о себе знать сталинское воспитание.
По окончании работы в химической лаборатории все свободное время принадлежало мне. В летнюю пору обувала кеды и ходила на сопки, которые полукругом окружали Певек, прижимая его к морю. Сопки были красивые, поросшие низким кустарником, стелившимся по земле, а также покрытые сочным мхом и травами, в которых светились желтыми и фиолетовыми огоньками небольшие цветы. За сопками — овраги, за оврагами возвышались другие сопки, и все это составляло красивейший зеленый летом и белый зимой пейзаж.
С вершины ближайшей к поселку сопки не удавалось увидеть, что происходит в темном овраге по ту сторону сопки — он был глубокий, темный, всегда в тумане, на его дне хлюпал по камням небольшой ручей, который огибал сопку и впадал в небольшое пресное озерцо как раз в конце поселка. В Певеке своей питьевой воды не было, ее привозили в больших деревянных бочках из тундры, набирая просто из ручьев. Зимой, когда дороги заметало, доставка воды в поселок практически прекращалась, и все люди шли на то пресное озерцо, рубили лед, растапливали его, кипятили и пили ту воду. Я сама была там не раз.
Весной я как-то довольно быстро со своим напарником-геологом взбежала на вершину сопки и стала спускаться с нее в овраг. Вскоре мы очутились в котловине между двумя высокими сопками и ужаснулись тому, что увидели: на дне того оврага оказалось бескрайнее необозримое кладбище. Такие захоронения я видела впервые. Ужас вселился в мою душу, и волосы на голове стали дыбом, — прямо на земле так-сяк придавленные камнями стояли близко друг к другу дощатые гробы. Время разрушило их, они сгнили и развалились, а потому сквозь те едва сколоченные неотесанные доски просвечивались кости и черепа, убогая одежда арестантов. Это действительно были захороненные заключенные, мученики сталинских концлагерей. Когда в короткое северное лето ненадолго оттаивало море, арестантов тысячами привозили с материка корабли. Они сходили прямо в жидкую портовую грязь и по команде ложились в нее. Лежали часами. Кто не выдерживал, вставал — того убивали на месте. Забирали их партиями по 100 человек, вели в казематы за сопки. Это были сооружения из неотесанных досок, с высоким ограждением из тех же досок, с натянутой над ним колючей проволокой. В этих казематах были маленькие конурки, в каждой из них — трое нар, занимавших все помещение. Арестанты жили в большой тесноте. Они десятилетиями добывали кассетирит в штольнях Валькумея, цинобру, золото и другие бесценные металлы. Когда кто-то из них умирал, его хоронили под сопкой — дощатый гроб клали прямо на снег или на вечно мерзлую землю и прикрывали кучей камней. Спустя некоторое время срывался сильный ветер — «южак», силой разбрасывал те камни, разрывал те доски, и все то захоронение выходило на свет божий, все те кости и черепа. Такова была тайна того глубокого оврага.
После того, как она открылась мне, я уже никогда не могла пить воду из того озерца, потому что она была плоть от плоти тех погибших людей. Долго потом я не могла есть и спать, мне страшно захотелось домой, в Украину.
Прошли годы и годы, много воды с тех пор утекло, но до сих пор в моей памяти яркие воспоминания о том далеком, на самом краю земли, мрачном и суровом городке, где проводило свою жизнь и встретило свою смерть много лучших людей родины. Каково им было встречать бесчисленное множество дней и ночей в той дощатой тюрьме, за дощатым ограждением, с колючей проволокой, черной бухтой и высокой сопкой, среди «южаков», голода, льдов, холодного мрака влажных тюремных помещений и 48-градусного мороза?
Никто оттуда не сбежал, никто не спас своей жизни, потому что это было практически невозможно. Все было продумано и сделано так, что о побеге не могло быть и речи.
