Когда мы вместе с коллегой, бывшим военным журналистом Иваном Косюком, уроженцем соседнего с Сумовкой села Крушиновка, заинтересовались этой темой, то нас предупредили, что можем наткнуться на неприятности. Ведь об этом событии в советское время нельзя было ни писать, ни даже говорить, потому что сразу же причислили бы к идейным врагам тогдашнего строя, который в нашем регионе замешивался на крови замученных, расстрелянных, сожженных живьем, задохнувшихся в дыму людей.
Но уже наступили новые времена.
И как бы ни скрывала официальная власть суть и подробности события, о котором идет речь, существовала и существует еще и неистребимая моральная категория — человеческая память. Ее не удалось сдать в спецхран, переиначить, перекроить на нужный чиновникам лад.
Больше всего о подробностях этой трагедии мы узнали от ее свидетеля, легендарного ветерана войны и труда, незабываемого Павла Максимовича Царюка, отца трех сыновей и дочери. Кстати, все сыновья стали главами хозяйств: самый старший Петр, который, как и папа, успел повоевать на фронтах Второй мировой, председательствовал впоследствии в селе Осеевка, Анатолий — в Балановке. Оба старших в настоящее время уже тоже покойники. Но еще активным остается самый молодой Станислав, который возглавляет аграрное общество в родном селе.
...Когда мы общались с Павлом Максимовичем, ему было уже далеко за девяносто. Но он имел на удивление хорошую память. А в 1920-м парню исполнились тринадцать, и он уже трудился наравне со взрослыми. Впрочем, обратимся к свидетельствам из первых уст. Вот что рассказал в 90-х годах ХХ века ветеран:
«О советской власти мы впервые услышали в конце 1919 года. Тогда же дошли до нас слухи и о Котовском, который якобы едет к нам на Подолье откуда-то из-под Одессы, следовательно всем атаманам, которые сменяли друг друга, скоро придет конец.
Мне тогда, как писал Шевченко, «минало тринадцятий», я закончил четыре класса. Хотел продолжить учебу, но даже не мог представить, что ждет меня и всех моих односельчан.
В начале апреля 1920 года в Сумовку вошел небольшой отряд котовцев. Они собрали людей на собрание и объявили, что в Сумовке отныне устанавливается советская власть, что войска Котовского уже стоят в Бершади и ближайших селах — Бырловке, Балановке, Ободовке.
На село была наложена контрибуция — отряду требовалось сдать 10 пудов сала, 200 пудов овса, две подводы и несколько лошадей.
Первым, кто согласился на это, был самый богатый хозяин Иван Маршук. Он решил сдать четырех лошадей и 5 пудов сала, но односельчане не поддержали его. Большинство сельчан уже не верили никакой власти. А недавние фронтовики, многие из которых пришли с войны с оружием, не только уговаривали сельчан, чтобы те не сдавали контрибуцию, но и предлагали дать котовцам бой и создать в селе свою, независимую власть.
Во время одного из приездов «красных» всадников-разведчиков этот замысел был частично реализован: двух котовцев избили и в обморочном состоянии бросили в реку (их могилы в настоящее время — на сельском кладбище. — Ф.Ш.). Рассказывают, что одного из них в землю закопали живьем...».
Именно это и повлекло последующие жестокие события.
Группа котовцев отступила, но было понятно, что теперь нужно ждать мести от «красных».
Продолжим изложение рассказа П. М. Царюка:
«Ночью накануне 29 апреля 1920 года в Сумовке почти никто не спал. Для многих она была последней в жизни. Люди чувствовали, что на них надвигается неминуемая беда и смерть. Плакали и молились женщины, собирались по домам на совет мужчины...
Утром меня разбудил отец и приказал скорее гнать в поле табун, потому что в селе оставаться очень опасно. Потому что, скорее всего, котовцы просто так не смирятся с потерей своих.
...Мы с пастушками были уже далеко от села, когда заметили, как из леса на поле выбежали вооруженные люди. Издалека были слышные команды на русском языке. Пехотинцы выстраивались в длинную шеренгу, а кавалеристы отправились в направлении Буга. На высокую могилу за селом выкатывали пушку в конной упряжке.
Заметив табун, ко мне подъехал один из красноармейцев и приказал гнать коров подальше, потому что «тут сейчас будет жарко...».
Мы догадались: надвигается что-то страшное. Подгоняя коров и друг друга, сломя голову бросились в балку. Поспешили подальше от села, к крушиновскому лесу. Позади нас уже раздавались выстрелы, слышны были залпы пушки.
А из Сумовки слышались плач и крик, вой собак, кудахтанье кур.
Некоторые из пастушков тоже заплакали...
Когда мы были уже под лесом, подул северный ветер и донес до нас запах дыма от пожаров. Захотелось узнать, что там горит. Решили провести разведку, хотя и знали, что это опасно. Трое из нас, в том числе и я, осмелились отправиться в село. По дороге встретили знакомого мужчину, который скрывался в балке. Он предупредил нас о том, что «красные» жгут село и убивают людей, поэтому в село соваться сейчас опасно.
Но мальчишки есть мальчишки. Мы не поверили ему, подумали, что это он говорит от испуга. Побежали дальше. Но чем ближе подходили к селу, тем гуще становился дым. А дальше увидели и языки пламени — горела большая часть села, в том числе наши хаты. Мы бросились к ним, преодолевая страх.
Хоть огонь разгорался, никто не пытался затушить пожар. Хаты загорались одна за другой. Взрывы снарядов оглушили село.
Мы в то время не знали, что люди прячутся в пылающих хатах и погребах. И уже многие сгорели в огне, а тех, кто пытался убежать в поле или лес, догоняли пули котовцев. Вспоминаю жителя села Софрона Дзюбенко, который сидел под плетнем и плакал, как маленький ребенок — сгорела вся его семья.
Некоторые бежали в соседние села, кто-то бросился через Буг в Завадовку.
Был сильный ветер, огонь перескакивал с одной хаты на другую.
Три дня пылало и дымило село. Сумовка сгорела почти дотла — осталась целой лишь одна улица. Там и собирались все, кто уцелел. Люди возвращались к своим домам, которых уже не было. Плач раздавался на все село. Шли к нам и жители соседних сел, плакали, несли одежду и еду, отыскивали и хоронили погибших.
Подсчитали точное количество жертв — 153. В близлежащих церквях звучали колокола, проходили панихиды по невинным жертвам красного террора. Наш дом тоже сгорел, в погребе погибла семья моего дяди Филимона Кропенко, в яме застрелили деда Кирилла Маршука и трех его сыновей. Многие люди, в том числе и младенцы, задохнулись от дыма в хатах и погребах, заживо сгорели в огне, утонули в Южном Буге во время переправы в Завадовку».
Парадокс: еще и до сих пор в двух селах региона — Джулинке Бершадского района и Ободовке Тростянецкого — стоят памятники «легендарному комбригу Григорию Ивановичу Котовскому». Хотя новейшая история уже должным образом оценила его «заслуги» перед Украиной и Подольем в частности. А народ это сделал очень давно.
