Уже в который раз отгорели поминальные свечи за окнами украинских городов и сел. Из большинства изданий почти исчезли публикации на тему Голодомора. Время подводить итоги еще одного проявления национальной памяти, которая пока что имеет этапный характер и не стала постоянным, непрерывным процессом. Конечно, в случае освещения массовой смерти выводы всегда условны. Несмотря на это, отдельные публикации в изданиях, наподобие «Столичных новостей», напомнили украинцам о праве и долге самозащиты, а некоторым журналистам — об угрозе вырождения на почве озлобления к народу, среди которого живут. Неприятно поразили и попытки критики больших затрат на сооружение Мемориала жертв Голодомора в условиях финансового кризиса. Такие журналистские акценты как раз и являются свидетельством кризиса, но несколько иного характера... В связи с этим хочу отметить несколько моментов, которые уважаемым СМИ нужно учитывать во время освещения крупнейших трагедий человечества.
Однажды весенним днем в польском городе Освенцим, недалеко от лагеря «Аушвиц», поневоле стал участником дискуссии. Поневоле, так как здесь не принято дискутировать, но это был особый случай. Католический священник немецкого происхождения заявил, что страдания евреев в годы Второй мировой войны эксклюзивны. Эти слова ошеломили, ведь разве не печать терпения делает народы похожими? «Меня всегда поражало то, что, говоря о больших трагедиях нашего века — Аушвице, Хиросиме и других, люди никогда не вспоминают об украинском голоде. Ведь Сталин уничтожил намного больше людей в 30-х годах ХХ века, нежели погибло в результате гитлеровской ликвидации евреев». Эти слова принадлежат известному английскому журналисту Малкольму Маггериджу. Однако суть даже не в калькуляции невинных жертв. За страданием стоит не цифра, а человек. Банально кому-то доказывать, что терпение матери, ребенка которой бросают в газовую камеру, ничем не отличается от страдания женщины, дитя которой умирает от голода. Отсюда и одна из главных задач журналистики, описывающей и проясняющей крупнейшие трагедии человечества, — не попадать в ловушки аргументационной игры, определяемой как чемпионат по виктилизации (от англ. victim — жертва). Его назначение — спекулятивно доказать, что одни народы страдали больше, чем другие.
Тема Голодомора 1932—1933 годов является серьезным вызовом не только для совести политиков, но и для журналистской совести — категории, для которой нашли прозрачный заменитель, — профессионализм. Профессионализм — понятие важное, но оно обретает смысл лишь тогда, когда является производным от совести. Систему этноцида украинцев 75 лет назад создали профессионалы — Каганович, Сталин,.. а его последствия профессионально подделало слово Дюранти, Лайонса, Кольцова...
В отмеченном контексте абсолютизация профессионализма без оглядки на его содержание опасна и потому, что с ним связывают такие понятия, как журналистская специализация и плюрализм оценочных суждений. После масштабных трагедий человек непременно будет задавать вопросы о предназначении жизни и смерти, об отплате и символичности, возвращающейся в опыте массового страдания. Какая журналистская специализация может гарантировать его информационный адекват? Хоть какую-то часть проблем должны оставлять и экспертам от дел духовных.
Целесообразность так называемого плюралистического освещения национальных трагедий наподобие «ШустерLive» также вызывает большие опасения. Плюрализм имеет смысл тогда, когда это симфония правды, без четко выраженных фальшивых звуков. Подделка национальной памяти и достоинства особенно невыносима, она режет не только ухо... Для такого телевидения форма выражения содержания важнее самого содержания, поиска смысла. Дискуссии телевизионного формата часто самодостаточны, оторваны от реальных исторических событий. Некоторые программы напоминают навязанные рейтингом симулирования противоположных взглядов. Поэтому дискуссионный формат не всегда оправдан, ведь в сознании зрителя он может лишь усложнить понимание важного, попадающего в по-манихейски созданные аргументационные схемы. Так сворачивается настоящая дискуссия и начинается псевдодискуссия. Ответственная журналистика должна фильтровать крайние проявления презрения. Потому что, если тему Голодомора рассматривать в плоскости псевдоальтернативных вопросов, как то: «был Голодомор или не был», можно достичь лишь вершин красноречивого цинизма... Человеческая правда обретает смысл только в иерархии правды... Об этом, но в значительно более широком контексте, в свое время метко высказался Евгений Ляхович: «Кажется, мы уже доходим до последнего акта начатой несколько веков назад драмы, в которой поставлено на первое место тело, а не дух; знание, а не мудрость; взгляд, а не истина, анализ, а не синтез; форма, а не содержание...». Писать о смерти нелегко. А о смерти миллионов — и подавно. Там, где она есть, нет нас и наоборот... Журналист, ставящий себе цель почувствовать хоть малую часть того, что чувствовали миллионы украинцев в 1933-м, должен пройти длинную дистанцию. Он может только приближаться... А это требует смирения, укрощения искушений арбитрально, пренебрежительно критиковать, например, большие затраты на возведение Мемориала жертв Голодомора... Потому что его настоящая цена не 750 миллионов гривен, а 10 миллионов жизней, потому что память всегда меньше, чем терпение. Смирение необходимо и для того, чтобы не загонять понятие этноцида украинцев в рамки юридической процедуры. Как говорил правозащитник Богдан Кистякивский, право не может стоять рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, моральное совершенство, религиозная святыня... Сегодня Голодомор — прежде всего проблема не правовая или эмпирическая. Это тест на моральное совершенство человека и мира. Я согласен, что тест очень непростой, и первым его должны пройти журналисты.
P.S. Размышляя о жертвах большевистского террора, Ришард Капусцинский пишет об ужасном неиспользовании терпения. «Любовь оставляет свое творение — это следующее поколение, приходящее в мир, продолжение человечества. Но терпение? Такая большая часть пережитого человеком, болезненная и самая тяжелая, проходит и не оставляет следа. Если бы собрать энергию терпения, которую здесь высвободили миллионы людей, и превратить ее в силу созидания, можно было бы из нашей планеты создать цветущий сад». Рано или поздно такой сад будет — вечнозеленый сад памяти. В нем прорастут ростки жизни. Не выживания.
