В Красной Слободке (Красивой Слободке), мамином селе, я не была давно. А ехать туда мы с мужем собрались в погожий день — среди лета, когда каждая былинка, как полная чаша: и подсолнечник, и колос, и цветок, а сады отяжелели от обильного урожая слив, яблок и груш.
Ехали от села к селу по хорошим дорогам, заасфальтированным. За Ивановкой, ближе к повороту на Макеевку, словно открылся занавес, открылся простор живописных полей — широких, богатых, хорошо ухоженных селянами и так щедро залитых осенним солнцем, что цвета этой прекрасной панорамы были до невероятности яркие, сочные, а с обеих сторон дороги еще и полыхали красные кисти рябины и молочной пеной белели зонтики дикой моркови. Чисто, как будто вокруг — театральные декорации, когда все словно настоящее, но сказочное. А здесь — сказочное, но ведь настоящее! Меня переполняли и радость, и печаль, поскольку я ехала в село, где родилась моя добрая и мудрая матушка, в образе которой воплотились все земные добродетели: материнская ласка и любовь, человечность, скромность, порядочность, уравновешенность... И которая, к сожалению, уже никогда не увидит этой земной красоты.
Красная Слободка спряталась в Надднепрянских кручах, поросших лесами и перелесками — Карпаты в миниатюре. На огородах копошатся люди — все больше пожилые женщины, а внимание сразу привлекают ухоженные дворы с веселыми цветниками. Теперь сельская молодежь ездит на работу преимущественно в Обухов или Киев, но село и его жители держатся за счет собственных сил. Мы нашли место, где была мамина родина. Здесь теперь большой новый дом, другие, чужие, но приветливые люди. Помогли мне найти криницу, которая начиналась из глубины Пыжовой горы и перетекала чистым ручьем в две большие вырытые копанки. Это было когда-то значимое место для селян, потому что чистая, как слеза, вода криницы поила всех, а на краю этих копанок отбеливали домотканое полотно. Не стало домотканого полотна, в быт вошла синтетика, а на месте криницы образовалось топкое болото, густо поросшее высокой, густой зеленью. Плохим стал песок под горой...
Меня сдавили слезы от воспоминаний о далеком детстве, когда летом я бывала здесь у своей бабушки и когда все в огороде и цветы были выше меня. Вспомнила эту незабываемую, как лейтмотив моей жизни, криницу в конце огорода. А запахи укропа, картофельного цвета и бархатцев я как будто чувствую до сих пор. Вспомнила Пыжову гору, которая когда- то казалась мне высокой и на которую часто приходилось карабкаться, поскольку там жила семья раскулаченного бабушкиного брата.
А теперь, перед тяжестью моих лет, Пыжова гора как будто присела. Я вспомнила ее, дорогую, а она — словно оторопела, не узнала меня. Долго мы смотрели друг на друг, как старые друзья, которые после долгой разлуки вдруг встретились. Сколько бы вспомнить и поговорить теперь, ведь за долгое время здесь все изменилось: сады, огороды, цветники, наконец, люди, а она — Пыжова гора, — стоит безмолвно, словно все понимает, а рассказать о своих впечатлениях не может. Печально молчит.
Многое пережили селяне и село. Впервые от своей родной бабушки я узнала, что можно уничтожить людей без войны и оружия. Кровь стынет от этих воспоминаний. И в этой яркой симфонии цветущего лета мне выразительно послышались отголоски несказанной тоски, послышалось виолончельно-жалобное причитание, тонко-слабый, словно у скрипки, писк голодного ребенка. Я повернулась лицом к селу, такому красивому и спокойному сегодня, и как будто увидела, как тут и там снуют черные обескровленные люди, изнуренные голодом, душевными муками, предательством своей же власти, на которую возлагали большие надежды обновления. Селяне знали о голодоморе на Поволжье от засухи и неурожая, Украину же распинали «как вдову за подушное» от имени «рабоче-кресьянской власти». Село онемело.
Сегодня не меньше болит душа от обиды за умерших, искалеченных искусственным Голодомором, от обиды, что украинские политики, депутаты Верховной Рады еще до сих пор не дали надлежащей оценки, четкого определения и юридической квалификации тем событиям. Пока они колеблются, недруги украинского народа провозглашают почти со всех каналов телевидения цитаты из старых фальсифицированных большевиками учебников истории, как будто и не было никакого Голодомора, а было, мол, только изъятие остатков у богатых селян. Подобные взгляды активно отстаивает представитель Компартии Ю. Саламатин и председатель ветеранского объединения прокоммунистического направления генерал в отставке Герасимов.
Какой цинизм — сеять подобную ложь при ныне еще живых свидетелях тех страшных событий, при опубликованных уже сейчас большевистских документах из партийных архивов, которые удостоверяют тщательно продуманное, спланированное убийство украинского народа. И никто никогда уже не сможет отрицать, что происходила насильственная коллективизация, запрет выезда из села, лишение селян паспортов, блокировка целых районов карательными отрядами ГПУ и НКВД. Вследствие «мудрой» национальной политики «отца всех народов» Сталина, погибли и вымерли от искусственного Голодомора 1932—1933 годов более восьми миллионов этнических украинцев.
Факт геноцида и этноцида украинского народа признали парламенты десяти стран, а наш законотворческий орган позорно молчит, не знает, что происходило в украинских селах. Небо, земля, горы — весь мир знает о геноциде украинской нации, тотальном уничтожении. Поэтому и получается, что до сих пор должным образом не оплаканы, не отпеты государством миллионы невинных жертв. Это не по-человечески, несправедливо и вызывает серьезные размышления о будущем украинского народа.
А еще... Как будете в селе, поклонитесь, хотя бы мысленно, лебеде, калачикам, спорышу, любой былинке — они спасли Украину. Для аграрной науки — это сорняки, а для нашего страдальческого народа — это целебная зелень, которая подняла его из могилы.
И не приведи, Господи, новых потрясений в Украине, помоги нам еще и сегодня...
