Постсоветская Украина достаточно далеко и необратимо отошла от своего тоталитарного прошлого; по крайней мере, определенная часть украинского социума полагает, что дело обстоит именно так. Но, поскольку не произошла полная деструкция механизмов и систем тоталитарного строя, было бы преждевременно и утопично говорить о возникновении устойчивого подлинно свободного общества. Вирус тоталитаризма присутствует везде: все элементы, единицы, подсистемы общества, рожденные государством, сращенные с государством, действующие как бы во имя государства и как бы от имени его, функционируют в режиме феодальных вотчин, с почти средневековой, ничем не маскируемой вассальной зависимостью от вышестоящих вождей, и почти монархической, ничем не смягчаемой властью над нижестоящей массой.
Эти феодально-вотчинные элементы — будь то областное управление внутренних дел, национальный университет или городская больница — как и в тоталитарную эпоху, не имеют внутренних механизмов мягкой модернизации, не имеют арбитражной среды для предотвращения и разрешения конфликтов. Рядовой сотрудник таких учреждений, задумав какие-либо необходимые, с его точки зрения, преобразования, должен внести предложения на суд первого лица — хозяина вотчины. Ведь никакой нейтральной среды с арбитражными функциями вовсе не существует, и даже не предусмотрено ни правилами, ни обычаем. Можно было бы мечтать о наблюдательных советах для школ, больниц, университетов, муниципальных учреждений — но позволительно ли было бы даже вообразить наблюдательный совет для тюрьмы или Академии наук? Или областного управления Госавтоинспекции? Или воинской части, где служат ваши дети? И даже для таких учреждений, в которых нынешнее общество согласилось бы создать такие советы — где это общество найдет столько независимых (и материально, и интеллектуально) людей, способных вникать в чужие конфликты, не получая вознаграждения, а лишь укрепляя свою репутацию и рискуя ею же? Да и много ли в постсоветском обществе людей, обладающих репутацией? Отсутствие гражданского общества — как фундаментальной основы, на которой могла бы взрасти арбитражная среда, пронизывающая всю ткань социальной жизни, — это отсутствие есть неотъемлемая и зияющая черта посткоммунизма. Феодально-вотчинные структурные единицы государства долго еще способны препятствовать появлению такой среды. Множество примеров можно было бы привести из самых разных областей нашей жизни, но умный читатель в этом не нуждается, а для иных стоит ли стараться?
Но надобно бы что-то делать, господа.
Законодатель может предусмотреть право объединений граждан создавать наблюдательные советы — хотя бы при учебных заведениях, но может ли он принудить руководителей этих учреждений внимать решениям этих советов? Не потребуются ли для этого еще одна оранжевая революция? Общество не умеет, не смеет, не знает, как предложить свою помощь, свои нейтральные арбитражные услуги.
Кстати, ушедший ХХ век дал два примера предельно жестких тоталитарных систем — германского фашизма и советского социализма; дал он и возможность увидеть два различных механизма крушения тоталитаризма: полная деструкция фашизма внешними силами и саморазрушительная попытка модернизации социализма, инициированная неприкасаемой иерархической верхушкой. Существенно в данном случае, что никакая тоталитарная социальная структура не располагает внутренними механизмами мягкого спонтанного реформирования «снизу», не имеет арбитражной среды для свободного обсуждения вариантов собственной модернизации.
