Наши представления о жизни определяется двумя вещами — знанием и верой. Мы либо оперируем знаниями, понятными и доступными всем, либо воспринимаем жизненные явления на веру. «Дважды два = четыре» всем понятная формула, основанная на знании. Формула «Бог — есть любовь» — вопрос личной веры. И так практически во всем: либо понимаем и знаем, либо принимаем на веру.
Когда после одиннадцатого сентября 2001-го с экранов телевизоров и страниц газет прозвучала фраза: «Мир изменился раз и навсегда», — я до конца не понимал сути этих изменений. Просто принял эту мысль на веру. Не понимал даже после захвата Норд- Оста, который уже не только в Америке, но и в соседней России изменил представления о безопасности в современном мире. И только сейчас, когда в Багдаде погиб украинский оператор Тарас Процюк, я понял, как изменился мир. Изменился раз и навсегда.
В этом новом мире не важно, где ты родился, где живешь и какое у тебя гражданство. Важно, что ты умеешь, насколько ты профессионален в своем деле. Тарас родился в Украине, учился в России, в последнее время жил в Варшаве, а работал на транснациональную информационную корпорацию Рейтер. Работал профессионально (в Рейтер высокие стандарты). Работал в Косово, Чечне, Афганистане. Работал в Багдаде. Там он погиб.
Нет, не погиб — его убили. Убили, исходя из новых представлений о правилах ведения войны. И это тоже изменившийся мир. Мир, в котором войну начинают по подозрению, ведь инспектора ООН так и не нашли оружия массового поражения. Никто убедительно не доказал, что оно у Хусейна есть. Но это никого не остановило. Не хочется верить, что теперь в мире всегда будет так, но факты — упрямая вещь.
Тараса Процюка убили на первой большой войне изменившегося мира. На ней воюют высокоточным оружием, сбрасывают бомбы ценой в сотни тысяч долларов и берегут каждого солдата. И я не верю, что высокоточный снаряд из танка ценой в миллионы долларов попал в гостиницу с журналистами случайно. Не верю, что целились в снайпера на первом этаже гостиницы «Палестина» , а случайно попали в корпункт Рейтер на пятнадцатом. Не верю, что в Багдаде случайно разбомбили корпункт Аль Джазиры. В новой войне случайностей уже не будет. И на этой войне бои идут не только в пустынях и городах — бои идут в телевизионном эфире и на страницах газет. Тут сражаются за умы, за общественное мнение. Украинский журналист вместе с арабскими, испанскими и многими другими рассказывал правду о войне. Похоже, это не всех устраивало.
Сегодня мы не знаем имени убийцы украинского журналиста. Так же, как не знаем, как звали убийц Георгия Гонгадзе, Джона Кеннеди или Улофа Пальме. Хотим знать, но не очень верим в то, что это когда-либо станет возможно. Но мы знаем, что имя убийцы Тараса Процюка может и более того — должно быть названо официальными американскими властями. Пусть они найдут в себе мужество посадить на скамью подсудимых перед судом присяжных человека, который выстрелил из пушки по журналисту! Пусть возьмут пример с россиян — они посадили на скамью подсудимых полковника Буданова. И пусть суд определяет меру вины американского танкиста. Этот процесс может идти годами, как годами длится суд над Будановым. Но пусть он начнется, и тогда я поверю, что справедливость в новом мире для всех одна. В Америке, России, везде.
После смерти украинца Тараса Процюка я понял, как изменился мир вокруг Украины. Я пока не понимаю одного, почему не меняемся мы, украинцы? Мы боремся за свободу слова в своей стране и хотим знать имена убийц журналиста Гонгадзе, но пока ничего серьезного не сделали для установления имени убийцы журналиста Тараса Процюка. Или тот, кто погиб за границей, уже не наш? Почему испанцы, поддержавшие на правительственном уровне войну в Ираке, на том же правительственном уровне потребовали ответа: кто убил их журналиста в гостинице «Палестина»? Почему после обстрела автоколонны с российскими дипломатами и журналистами к американскому посольству в Москве вышли десятки тысяч, а после убийства украинца возле посольства в Киеве стояло не больше десятка? В Москве людей к посольству вывела партия власти, «Единая Россия», и профсоюзы. Я не понимаю где наши партии власти, где наши профсоюзы? Я не понимаю.
Я не понимаю, но я верю. Верю, что рано или поздно мы, украинцы, изменимся. Изменимся вместе с партиями, профсоюзами, со своими представлениями о свободе слова. Изменимся, потому что мир вокруг нас уже изменился. Изменимся, потому что мы — его часть. Изменимся потому, что по-другому быть не может. Я не знаю, как скоро это произойдет, но верю, что произойдет обязательно.
