Консервная банка трамвая, раскаленная прицельными лучами солнца и разогретая изнутри «вентиляцией», вяло продвигается через туман смога и облака выхлопных газов. Сквознячок, пробивающийся в окно, перегревшейся струей из трубы огромного фена обдает лицо испарениями кипящего масла и тлеющих покрышек. За окном — режущий глаза переполненным светом — пейзаж недвижимой и расслабленной природы; на ее замершем фоне редкие пешеходы выглядят миражами — вот-вот готовы раствориться внутри дрожащего пространства.
Остановка не изменяет декорацию, только створки трамвайных дверей, похлопав, подтвердили нереальность движения. Невесть откуда взявшаяся божья коровка секунду повисела в воздухе и медленно соскользнула на сиденье крылышками вниз — так и лежит, не пытаясь перевернуться на лапки, не дышит.
Смотрю на небо... Как оно из размытой голубизны перекатывает в сероватую мутную даль горизонта: ласточка ли мигнула черным крохотным полумесяцем в пустынном сиянии бесконечности или это глаза из-за пресыщения яркостью света выбрасывают черные тени?
Полудремотный город нет- нет да и нарушит сжатый жарой покой — то скрежетом, то ударом, то коротким гудком... и опять забудется, затихнет надолго, как бы признавая свое железобетонное бессилье перед избытком тепла и света.
Дремотно, дремотно... Прозрачная капля океанической влаги прокатилась по переносице, мгновение повисела над пропастью и сорвалась на абсолютно белую сушь — на чистый лист бумаги. Непроизвольная акварель в протест ненасытному произволу жары, хоть и пятиминутная, но промоина в застывшем пространстве истомы.
