Если война — это вооруженное продолжение политики, то под информационно-психологической войной можно понимать манипуляционно-пропагандистское измерение тех или иных боевых действий. Ожесточенная борьба за массовое сознание способна одновременно выступать и причиной, и следствием, и основным, и вспомогательным фронтом вооруженного конфликта.
Живя в XXI веке, мы отчетливо видим, что если в традиционных и даже индустриальных обществах успешное применение грубой силы было достаточным средством, чтобы навязать свою волю врагу, то в условиях информационной эры вооруженный триумф над противником далеко не всегда гарантирует соответствующее подавление в социально-психологическом пространстве боевых действий. И здесь уже актуализируется так называемая soft power как метод информационной борьбы за общественное сознание.
Специалист по прикладным психотехнологиям Сергей Зелинский в одной из своих работ пишет, что психологическая война происходит информационным способом и что не следует отделять психологические войны от информационных, поскольку эти два понятия являются звеньями одной цепи.
«Основной удар в результате информационно-психологических войн обрушивается на психику масс, — отмечает Зелинский. — Таким образом происходит формирование общественного мнения. На данную особенность обращали внимание идеологи, потому как понимали, что сформированные соответствующим образом установки в массах — способны в итоге изменить жизнь человека, то есть изменить, если потребуется, социальный уклад населения и общественный строй».
СПЕЦИФИКА РЕГИОНАЛЬНОЙ СИТУАЦИИ
Вот и сегодня на Донбассе противостояние между украинской стороной и самопровозглашенными «республиками» проходит на двух фронтах: на том, где осуществляется вооруженное продолжение политики, и на том, где воюют за общественное мнение.
Что касается первого фронта, то на данный момент перспективы здесь достаточно ясны. Даже внутри «республиканского» движения многие понимают, что ни в политическом, ни в военном отношении самопровозглашенные «государства» сами по себе не проживут. Если же не случится чуда, которое в данной ситуации может предстать в виде полномасштабного ввода российских войск на Донбасс, в скором времени — ориентировочно от недели до нескольких месяцев — количество должно окончательно перейти в качество, и войска «республик» будут полностью побеждены объективно превосходящими силами украинской армии.
На втором же фронте — там, где борются за общественное мнение, — дело обстоит сложнее. С одной стороны, в сегодняшних донбасских настроениях можно выделить некоторые вполне типичные позиции относительного того, что сейчас происходит в регионе. Например, человек может поддерживать одну сторону в знак протеста против другой, которая, по его мнению, несет более ощутимые разрушения. С другой стороны, общественно-политическая нестабильность вызывает у многих жителей Донбасса нестабильность эмоциональную, поэтому зацикливаться на каких-то типичных позициях было бы не совсем уместно.
Тут есть другой немаловажный аспект. Сегодня украинским «медиа-войскам» стоило бы не ввязываться вслед за противоборствующей стороной в ожесточенную борьбу за массовое сознание донбассовцев, пытаясь всеми правдами и неправдами установить в нем свою идеологическую матрицу. В нынешнем Донбассе людям с головой хватает агрессии и ощущения своей полной объектности в пространстве вооруженной борьбы.
В информационно-психологическом плане нужен другой подход. Таким подходом для украинской стороны может быть политически беспристрастная эмпатия. Обычное человеческое сопереживание и эмоциональная поддержка. Это может выражаться в различных медийных кампаниях и акцентах в освещении тех или иных событий. Такая моральная поддержка, будучи одним из способов обеспечения информационно-психологической безопасности местного населения, и сейчас, и потом способна принести намного больше патриотических плодов, чем манипуляционные попытки скрытого принуждения к принятию тех или иных картин реальности, какими бы благими идеологическими целями они ни оправдывались.
Проблема отчужденности при стремлении к единству должна решаться, прежде всего, через со-переживание, со-чувствие, со-страдание. То есть того, что со-единяет в первую очередь в морально-психологическом отношении, а потом уже в тех или иных внешних политических формах.
ЕСТЬ ЛИ МЕСТО СТОКГОЛЬМСКОМУ СИНДРОМУ?
Говоря о социальных настроениях в Донбассе и о том, как они отражаются в отечественных СМИ, нельзя пройти мимо темы стокгольмского синдрома, который в последнее время тенденциозно приписывают населению шахтерского региона.
Стокгольмский синдром — это такое психологическое состояние, которое возникает при захвате заложников, когда они начинают симпатизировать и сочувствовать, а порой даже и отождествлять себя со своими захватчиками. Данный термин появился в 1973 году после того, как в одном из банков Стокгольма рецидивисты захватили нескольких заложников, которые стали на сторону преступников, когда на место событий приехала полиция. В итоге конфликт был решен, захватчиков отправили за решетку. Но освобожденные заложники стали посещать рецидивистов в тюрьме, просить для них амнистии, а одна из женщин, находившихся в заложниках, впоследствии даже обручилась со своим бывшим похитителем.
Попытки привязать стокгольмский синдром к нынешней ситуации на Донбассе более чем сомнительны. Те, кто в регионе поддерживал и продолжает поддерживать «республиканцев», едва ли изначально относились к ним как к «чужим», которых позже странным образом полюбили как «своих» (в последние месяцы происходит скорее обратный тренд). А вот о случаях, чтобы у кого-то из тех, кто освободился из плена «республик», наблюдался своеобразный стокгольмский синдром, пока что не слышно.
