Очевидцев событий Голодомора осталось очень мало. Многие люди и сейчас не хотят «ворошить прошлое» — трудно соприкасаться с этими ужасами, вошедшими в плоть и кровь многих поколений украинцев. Не будем забывать и «руку голода», неузнаваемо переписавшую историю Украины и нанесшую непоправимый урон генофонду нации. Но сколько же лет еще понадобится, чтобы назвать вещи своими именами: наша земля при почти полном безучастии мирового сообщества стала полигоном для нечеловеческих, людоедских опытов коммунистических кремлевских вождей. На суд читателя «День» представляет воспоминания хмельнитчанина Чеслава РАКОВСКОГО о голоде 1932 — 1933 годов на Подолье.
Все меньше остается людей, которые что-то видели сами или же слышали о голоде 1932 — 1933 годов от непосредственных свидетелей событий. Поэтому я и записал свои воспоминания.
Семья моей жены перенесла голод без потерь и никто даже не опух. Глава семьи в то время был директором сельской школы на Подолье, его жена — учительница, старшей дочери исполнилось 12 лет, младшей, около трех лет. Директор школы не стеснялся подрабатывать на мельнице; из щепотки муки готовили затирку. Младшей дочке — клецки, остальным — мучной жур.
Главным спасителем семьи была корова Мунка. Подкармливал младшую сестру и двоюродный брат, которому было лет 13; он пас у попа свиней. Попадья давала пастуху в поле 2 — 3 картофелины и тоненький кусочек хлеба. Картошку он съедал сам, но хлеб нес сестренке. А та с нетерпением ждала лакомства.
Молочко, плюс к общему столу еще и ежедневный кусочек хлеба сделали ребенка относительно упитанным, во всяком случае на общем фоне сельских детей. И вот однажды летом вся семья шла пешком в гости в соседнее село. Их догнала телега, на ней ехали два мужичка. Они предложили подвести меньшую девочку, остальных посадить на телегу отказались, сославшись на состояние лошадей. Нести на руках трехлетнего ребенка несколько километров нелегко и родители посадили девочку на телегу. Вначале лошади шли шагом, рядом с пешеходами, но вдруг резко ускорили свой бег. В ответ на крики родителей остановиться, ездовой поднялся во весь рост и стал ожесточенно хлестать лошадей, а расплакавшегося ребенка ткнули головой в сено. Родители поняли: их дочь собираются попросту съесть. Из-за плохого питания отец и мать уже не могли быстро бегать, но старшая быстроногая дочь догнала лошадей, выхватила ребенка, хотя и получила сильный удар кнутом.
Голод — страшная штука. Он отбирает волю, а мысль о еде превращается в постоянную навязчивую идею, способную подавить мораль и человечность. Сейчас уже не секрет, что в страшные голодные годы люди не только занимались людоедством, но даже поедали собственных детей.
В 1932 году наша семья состояла из моей двоюродной бабушки, которую все называли «тетя», матери и меня. Жили мы на маленькой станции Климашовка, около Проскурова, в квартире из одной комнаты в ведомственном железнодорожном доме. Два кирпичных одноэтажных дома до сих пор стоят чуть выше вокзальчика. Тетя работала в сфере учета, но уже не помню то ли на вокзале, то ли в канцелярии дорожного мастера. Мать в то время «промышляла» шитьем ватных одеял. «Стегать» (так моя мать называла этот вид шитья) ватные одеяла дело нелегкое. Сам узор был изысканным, где соседствовали туз и вееры, звезда и дорожки. Непросто клочки ваты (качественной, обычно, не было) выложить в одинаковый по толщине и мягкости слой. Еще труднее «стегать» одеяло, каждый раз прокалывая вручную всю его толщину.
В голодный год, казалось, мало кто думает о новом одеяле. Однако всегда есть богатенькие, им народное горе лишь на пользу. Моей матери поручили сшить атласно (!) одеяло. За труд пообещали двухлитровый кувшин кислого молока! Мать, ослабевшими руками, но очень аккуратно создавала почти художественное произведение из алого атласа. А я все прибегал со двора и спрашивал, когда же она закончит работу — очень хотелось кислого молока со сметаной. И вот досрочно, только за три дня, работа была завершена. Мать действительно принесла кувшин кислого молока, но без сметаны. Заказчица разъяснила, что речь шла только о кислом молоке, но не о сметане...
Основными продуктами питания у нас были крапива и лебеда. Деликатесом считались «свистуны» — картофельные очистки, подпеченные на чугунной плите. Почему «свистуны»? Вероятно от шипяще- свистящего звука, который они издавали, когда хорошо подпекшись, отскакивали от чугунного листа плиты. Сейчас стало модным для здоровья есть салаты из дикорастущих растений, в том числе из крапивы. Захотел попробывать и я. Но запах запаренной крапивы вызвал отвращение, дремавшее во мне еще от голодных лет.
Весной 1933 года моя мать с другими голодающими стала откапывать замороженную картошку и свеклу, которую прошлой осенью отобрали у людей, но никуда не вывезли, а закопали в неглубоких траншеях возле вокзала. Может, и была польза от грязной жижи из перемерзших овощей, которые использовали для выпечки блинчиков, конечно, без жира, но есть такую гадость даже голодному очень трудно.
Пробовали мы «воровать» колоски, для чего и направлялись всей семьей со станции в село по тропинке, через поле созревающей пшеницы. Но нас вскоре поймали. Завели в сельсовет, где активисты-комсомольцы развлекались игрой на биллиарде. Они были в майках и поэтому было заметно отсутствие «истощения» на их телах. Нас не били, хотя и обнаружили с полфунта колосков. Тут я несколько уменьшил нашу вину. Меня заставили нести «доказательства» преступления, а я потихоньку, когда задержавший нас объездчик отворачивался, незаметно выбрасывал из торбочки колоски. В итоге лишь отобрали колоски и строго предупредили. Такая снисходительность по видимому была результатом красноречия тети, которая не замедлила рассказать о своей революционной деятельности при старом режиме.
В сельской местности стало жить невыносимо. Там не было даже городских карточек на 200, 150 и 100 граммов хлеба. Тетя, как глава семьи, решила переехать с нами в Проскуров. Но в небольшом городке не было ни работы, ни квартиры. В результате несколько месяцев пришлось курсировать на пригородном поезде от Климашовки (где мы ночевали) до Проскурова, куда ездили в поисках работы, жилья и права на паек. Из этих мытарств по поездам, вокзалам, улицам в то время чужого города мне особенно отчетливо запомнилось несколько событий. В вагоне женщина везла на продажу «пироженые», выпеченные из кукурузной муки и даже подслащенные. У нас это называлось малаем. И вот одним из пирожных меня, шестилетнего, рыжего и тощего угостили за «так». То была пища богов! Я предложил, для приличия, поделиться подарком с матерью, но ее отказ принял как должное...
На вокзалах, поездах была страшная толчея — люди пытались куда-то бежать от голодной смерти. В толпе мать тащила одной рукой меня, а в другой у нее был мешок с нашим нехитрым, но необходимым скарбом. Но когда стало невмоготу, она вцепилась обеими руками в меня, а мешок со всеми ценностями вынуждена была выпустить из рук. Какая же была радость, когда потом оказалось, что я подхватил и вытащил из-под ног людей наше «добро».
И везде опухшие, со слоновыми ногами люди, что особенно заметно у женщин. И везде потухшие глаза, землистого цвета лица. А если кто истощен, но не опух, то он еще жилец. Вот качнулся на улице мужчина. Постоял, прислонившись к стене, а затем как бы неохотно опустился на землю. И конец! Поскольку коммунальщики собирали по городу трупы в определенные часы, то дворники стаскивали умерших в укромные уголки и накрывали рогожей. Умирало больше сельских жителей. Именно те, в первую очередь, погибали, кто своим трудом кормил всех.
Но шло время. Мы получили хибарку в пристройке, в 12 квадратных метров. К нам приехала из Крыжополя сестра моей матери с тремя детьми-подростками: две дочери и сын. Сейчас и ума не приложу как мы — семь человек — размещались в этой комнате. Да еще чугунная печка — буржуйка, используемая и в качестве плиты. Топили печку промасленными обтирочными концами (тряпками), которые мой двоюродный брат, устроившийся смазчиком на электростанции, приносил после смены и, грешным делом, сдабривал их, поливая дизтопливом. Двое членов семьи работали и появились хлебные карточки. Но у моей матери голодная опухоль поднялась до колен, а тетя опухла до пояса. Я был тощ, но без опухолей — мать и тетя отдавали мне все более-менее питательное. Стало ясно: не выжить нам и в Проскурове.
В нашей семье многие занимались в свое время революционной деятельностью. Муж тети за это дело был несколько лет на каторге, а потом в Одессе возглавлял «рабочий дом», где под видом благотворительности продолжал агитацию и пропаганду против царского режима. Муж сестры матери — член РСДРП с 1902 года — был сослан из Варшавы в Одессу (сейчас такое наказание кажется просто несерьезным) и по новому месту жительства, за распространение нелегальной литературы, был взят под гласный полицейский надзор. Их в 30-е годы уже и не было в живых, но удалось получить соответствующие документы из Одесского партархива. Да и тетя посещала марксистские кружки и распространяла запрещенную литературу, ездила в Женеву на съезд, посвященный эмансипации женщин, куда попутно возила золото на создание еврейского государства.
Для спасения наших жизней тетя решила поехать за помощью в Киев. Там некоторые ее соратники по партии стали крупными чиновниками. Ехать очень не хотелось, так как она хорошо понимала всю глубину падения революционеров, ставших на службу сталинской мафии. Но что не сделаешь для своих близких... В Киеве «геносе партай» на удивление вспомнили о своих соратниках и узнали тетю. Нас повели в столовую Совнаркома. Но был уже поздний вечер, и там перед нами извинились: мол уже ничего нет, остались лишь макароны по- флотски, яйца всмятку, ну, а на столах — белый хлеб и масло. Вы можете себе представить такое «ничего нет» по сравнению с баландой из крапивы или лебеды? Я хочу здесь подчеркнуть не столько произведенный на нас эффект, а уже произошедшее расслоение народа на новых бессовестных господ и бесправных рабов.
По возвращению в Проскуров обе наши семьи стали получать пайки для «элиты»: пуд белой муки в месяц на главу семьи и полпуда на члена семьи. Ежемесячно также выдавали мясные или рыбные консервы, жиры, сахар, чай, шоколадные конфеты, папиросы. Стоимость такого пайка была настолько смехотворной, что продажа на рынке только одной шоколадной конфеты давала возможность выкупить весь месячный паек.
Начав пользоваться изобилием, предназначенным для сталинско-большевистских нелюдей, моя двоюродная сестра Галя все же утверждала: «Каким бы богатым не был мой стол в дальнейшем, но затирка у меня всегда будет на десерт». А это блюдо готовили так: муку с небольшим количеством воды перетирают так, чтобы образовалась похлебка из разнокалиберных клецок и сдобренной мукой жижи.
Но настоящие революционеры в почете были недолго. Вначале, чтобы отвадить от политической деятельности, их под видом заслуженного отдыха, поселили на дачах в Подмосковье, в бывших поместьях, но 1937 год был для многих из них последним в жизни. Пуля в затылок стала наградой за революционную деятельность.
Хотя я не имею доступа к архивным документам бывшего СССР, но, по моему мнению, не совсем точным являются утверждения новейших историков о голоде 1932 — 1933 годов, как только об умышленном наказании крестьян сталинско-большевистскими выродками. Дело еще и в том, что наши руководители, развращенные «молчанием ягнят» и возомнившие себя чуть ли не богами, бездарно проводили реформы.
Современные руководители-правители — это последыши прежней номенклатуры. А та выросла в тепличных условиях вседозволенности и уверенности в своей «гениальности». Видимо поэтому развал промышленности Украины произошел не только в целях обогащения так называемой элиты, но и в результате полной ее бездарности.
Фактически сельское хозяйство идет к развалу. Крестьяне не имеют средств и орудий производства, чтобы обработать свои «паи», а красные помещики из бывших председателей, известных своей ненасытной воровитостью, наглостью и глупостью, не способны организовать рентабельное производство. Чтобы спасти крестьянство, создать изобилие необходимо дать крестьянам низкопроцентные или беспроцентные ссуды, организовать земельные банки, которые были бы заинтересованы не в скупке земли у разорившихся крестьян, а в процветании крестьянских хозяйств.
