3. «УКРАИНСКИЙ ХОЛОКОСТ»
Приглашенные на дискуссию украинские ученые и журналисты считали Голодомор геноцидом, но не рассматривали его как «украинский Холокост». Организаторы семинара желали установить, сталкивая суждения российских специалистов с нашими, мог ли существовать геноцид, отличающийся от Холокоста. Чтобы ход дискуссии стал понятным, целесообразно определить, как в Украине рождалась концепция «украинского Холокоста» и как на нее реагировали в России.
Что такое геноцид? Не стоит цитировать определение из Конвенции ООН «О предупреждении преступления геноцида и наказании за него» от 9 декабря 1948 года. Не стоит, потому что оно неполное: к нему приложил руку И.Сталин.
Если люди сознательно уничтожаются организованной структурой, подчиненной государству, то количество жертв в некоторых случаях становится заоблачным. Число расстрелянных или поставленных в условия, несовместимые с физическим существованием, в СССР измерялось миллионами. Следует согласиться со Сталиным, что такие действия квалифицируются как геноцид. Если бы он был другого мнения, то не позаботился бы об устранении социальной группы из определенных Конвенцией ООН человеческих сообществ, на которые может распространяться геноцид. Четыре группы, оставшиеся в Конвенции с согласия правительства СССР (национальная, этническая, расовая и религиозная), Сталина не волновали. СССР конституционно формировался как содружество равноправных республик, а церковь была отделена от государства.
Уже четверть века между учеными и политиками длится дискуссия: можно ли считать Голодомор геноцидом? Исследователи голода в Казахстане, где относительное число жертв в сопоставлении с количеством граждан является наибольшим, справедливо не считают это преступление геноцидом. Власть не имела намерения уничтожать казахов, когда принудительно «посадила» кочевников на землю и забыла о них, а те не смогли за год превратиться в земледельцев. Голод в Украине в первой половине 1932 года тоже не подпадает под определение геноцида. В СССР тогда проводилась политика, которую Сталин назвал «подхлестыванием». В промышленности устанавливались невозможно высокие планы, после чего отстающие предприятия наказывались. На селе изымался почти весь урожай, что объяснялось необходимостью накормить город и заплатить за импортированное оборудование для новостроек. Когда люди начали погибать от голода (погибло до 150 тыс. человек) или спасаться бегством в другие регионы (убежало до 3 млн. человек), то правительство оказало республике помощь зерном, чтобы обеспечить будущий урожай.
Другим образом нужно квалифицировать действия власти на стыке 1932—1933 гг.: массовые обыски в поисках якобы укрытого хлеба, в ходе которых конфисковалось абсолютно все продовольствие; блокирование ограбленных, чтобы они не могли спасаться бегством в другие регионы; сочетание физической блокады с информационной. Такие действия свидетельствовали о намерении уничтожить голодом неограниченное количество крестьян. Эту ужасающую акцию власть применила в украинских селах, поставленных в ноябре-декабре 1932 года на «черную доску». В январе 1933 года акция была распространена на всю республику.
О голоде начала 1930-х гг. стало возможно говорить с 1988 года. Память о зловещем 1933 годе, сохранявшаяся в подсознании, стала напитываться конкретной информацией. Суверен-коммунисты в руководстве УССР, а впоследствии руководители независимой Украины желали как можно дальше отойти от России. С этой целью они взяли на вооружение символику Украинской Народной Республики и подхватили тему голода-геноцида, которую разворачивала украинская диаспора. Голод начала 1930-х гг. в национальной республике подпадал под критерии Конвенции ООН о геноциде, в отличие от подобного голода в Российской Федерации. Поэтому между учеными Украины и России возникло противостояние. Впервые оно проявилось на научной конференции, созванной в Киеве осенью 1993 года. В письме ведущих российских историков-аграрников Ивана Зеленина, Николая Ивницкого, Виктора Кондрашина и Евгения Осколкова утверждалось, что политика сталинского руководства не имела ярко выраженной национальной направленности.
Подытоживая через десять лет результаты встречи российских и украинских ученых в Москве в марте 2004 года, Виктор Данилов и Иван Зеленин сделали знаменательный вывод: «Если уж характеризовать голодомор 1932—1933 гг. как «целенаправленный геноцид украинского крестьянства», то надо иметь в виду, что это был геноцид в равной мере и российского крестьянства». Эти слова ученых, отлично ориентировавшихся в проблематике, указывали на то, что они были не согласны не столько с оценкой трагедии (геноцид), сколько с намерением доказать уникальность украинского Голодомора. Не буду говорить за политиков, но хочу засвидетельствовать, что ученые не имели такого намерения. Мы не могли изучать тему на материале российских регионов, поскольку не было средств на командировки в зарубежные архивы.
Только маргинальные политики ставили у нас вопрос о моральной ответственности современной России за украинский Голодомор и даже добивались материальной компенсации. Однако уверения в отсутствии претензий к России оказались пустой болтовней (пусть мне простят эти резкие слова). Суть противостояния находилась в иной плоскости. Когда речь заходила об украинской трагедии, все понимали под геноцидом ту его форму, которая реально проявилась как Холокост. По мере того как в Украине распространялось понимание Голодомора как «украинского Холокоста», противостояние становилось все более напряженным.
Барьер этнизации общесоветского голода начала 1930-х гг. был положен уже на первой в мире научной конференции по этой теме, которую организовал в 1983 году в Канаде профессор Монреальского университета Роман Сербин. Исследователь из Гарвардского университета Джеймс Мейс, позже ставший директором комиссии Конгресса США по расследованию украинского голода 1932—1933 гг., указал, что сталинский террор направлялся не против людей определенной национальности (украинцев) или рода занятий (крестьян), а против граждан Украинского государства, которое возникло в 1917 году и пережило свою гибель, возродившись в виде советской республики-государства. Однако для украинцев диаспоры понятнее была этническая картина Голодомора. Они считали ее и более практичной: отождествление Голодомора с Холокостом помогло бы, на их взгляд, добиться признания этой трагедии геноцидом. На самом деле, однако, отождествление сыграло злую шутку со всеми, кто добивался такого признания.
Действительно, можно ли представить себе, чтобы украинцев преследовали в СССР так, как охотились на евреев в гитлеровской Германии: где нашел, там и уничтожил? Попытки отождествления с Холокостом, то есть с этнической чисткой, ставили на повестку дня поиски народа, в чью пользу производилась чистка. Долго искать не приходилось. Выражение «украинский Холокост» четко распределяло роли: украинцы — жертвы, русские — палачи.
Еще в советские времена я опубликовал статистику смертности в Голодомор, в том числе таблицу смертности по национальностям. Учет смертности был неполным, но давал возможность выявить две закономерности. Во-первых, погибали в основном украинцы (81% всех смертей), поскольку сталинское действо происходило в Украине. Во-вторых, относительно большее количество смертных случаев — в сопоставлении со всей численностью национальной группы — приходились на молдаван, поляков, болгар и немцев, которые проживали главным образом в селах. Русские и евреи пострадали меньше, потому что в своей массе проживали в городах, где царил голод, а не голодомор. Анализ таблицы позволил сделать такой вывод: «геноцид целился своим острием не в украинцев как таковых, а в сельское население» (Голод 1932—1933 років на Україні: очима істориків, мовою документів. — К., 1990, с. 79). Только после этого вывода следует вернуться к украинцам и задуматься, почему под удар попала Украина. Ответ такой, как у Дж. Мейса: стремление многих, слишком многих граждан превратить конституционный статус республики-государства в реальность; упорное сопротивление украинских земледельцев коллективизации и продразверстке; расположение советской Украины на границе с Европой; наличие за этой границей многомиллионной массы украинцев в составе трех государств и т.д. Когда все это собрать вместе, то этническая картина Голодомора-геноцида отпадает сама собой.
Независимо от развития ситуации с признанием украинского Голодомора геноцидом внимание к соответствующей Конвенции ООН обострилось после событий на Балканах, связанных с распадом югославской федерации. В январе 2004 года в Стокгольме прошел форум «Предотвращение геноцида: угрозы и ответственность», в котором приняли участие руководители многих государств. На форуме рассматривались политические, идеологические, экономические и социальные корни насилия, связанного с геноцидом, а также механизмы предупреждения и реагирования на угрозу геноцида. Актуализация этой угрозы заставила руководителей России с нервозностью отнестись к намерению украинской дипломатии выйти с проблемой Голодомора на международную арену.
С приходом к власти Виктора Ющенко проблема международного признания украинского Голодомора геноцидом была определена одной из главных во внешнеполитической деятельности правительства. Одновременно секретариат президента Украины приложил усилия, чтобы выявить обстоятельства украинской трагедии начала 1930-х гг. и почтить память тех, кто погиб ужасной смертью. Наверное, одним из наиболее масштабных мероприятий стало издание к 75-летию трагедии 19 томов большого формата «Национальной книги памяти жертв Голодомора». Мне было поручено подготовить раздел «Как это было» для всеукраинского тома. В нем нет следов концепции «украинского Холокоста». Однако сама концепция остается живучей. Чем это можно объяснить?
Есть три весомых причины. Одна из них — это поддержанная государственной властью позиция украинцев диаспоры — пионеров в исследовании темы. Из человеческих групп, перечисленных Конвенцией ООН о геноциде, они поставили в центре аргументации не национальную, а этническую. Принадлежность к нации (nаtionality) для них означала гражданство, а с Украиной их связывало этническое происхождение. Ударение на этничности в сочетании с отождествлением Голодомора с Холокостом создавало иллюзию того, что украинский геноцид представлял собой этническую чистку.
Во-вторых, сыграла свою роль политизация этничности в политико-административном делении СССР. В основу деления вожди большевиков положили так называемую «титульную нацию» — совокупность людей одного этнического происхождения, которая составляла большинство в республике, округе или районе. «Титульные нации» союзных республик были наделены по Конституции СССР правами субъектов федерации. Тем самым конструкторы советской государственности избавились от лобового столкновения с могучим национально-освободительным движением угнетаемых народов, разорвавшим в 1917 году Российскую империю. Политизация этничности льстила национальным чувствам народов СССР, но в то же время позволяла создать якобы федеративное, а на самом деле централизованное государство имперского типа, в котором уже сформированные нации превращались в этносы с ограниченными правами — исключительно в сфере языка и культуры. В такой ситуации подавление освободительного движения воспринималось как преследование людей по признаку этнического происхождения.
В-третьих, в повседневном сознании населения ведущих стран мира геноцид отождествляется с Холокостом. Это результат кампании, которую на протяжении десятилетий проводила еврейская диаспора США. Мировая общественность слабо представляет себе возможность другого геноцида. Мы еще не доказали половине собственной общественности, что Голодомор был геноцидом.
4. ФОРМУЛА ГЕНОЦИДА
Те, кто читал мои труды по истории Голодомора, часто не соглашались с периодизацией и квалификацией голодания, вызванного действиями власти. Полагаю, что многие читатели этой статьи тоже не согласны с тем, что автор не отнес к геноциду смерть от голода в первой половине 1932 года 150 тыс. человек (крестьян, у которых отобрали хлеб, рабочих и служащих второстепенных заведений, снятых с централизованного снабжения). Однако критерии геноцида не могут быть размытыми. Если государство отдавало предпочтение не спасению людей, а экспорту зерновых культур, если оно не кормило голодающих хлебом из непфонда (неприкосновенный фонд), то не стоит обвинять его в геноциде. Всегда найдется человек, который скажет, что непфонд должен был отвечать своему названию, а потребность индустриализировать страну была неотделима от экспорта хлеба.
Изучая голодание в СССР начала 1930-х гг., целесообразно вынести за скобки смертные случаи, связанные с преступной конфискацией хлебных ресурсов государством. Тогда из непосредственного поля зрения исследователей выпадет огромный массив литературы, связанной с хлебозаготовками и экспортом хлеба. Останется «сухой остаток», который будет невозможно интерпретировать иначе, чем геноцид: конфискация под маскировочной кровлей хлебозаготовок всего имеющегося продовольствия с очевидной целью: создать ситуацию сплошного голодания, в которой человек может прожить максимум несколько недель.
Конвенция ООН указывает, что геноцидом может считаться уничтожение лишь части человеческой группы, которая поддается уничтожению. Это дает основания квалифицировать как геноцид наибольшие всплески массового террора в Советском Союзе. Государственный террор является способом заставить запугиваемые сообщества избрать нужную власти линию поведения. Запугивание осуществлялось путем репрессирования (вплоть до уничтожения) части этого сообщества. Следовательно, Конвенция ООН принимает к рассмотрению конструкцию террора, который всегда является уничтожением части с целью запугивания целого.
Мы уже видели, что в официальных кругах утвердилась концепция «украинского Холокоста». Другое виденье природы Голодомора (следствие террора голодом), впервые обоснованное Дж. Мейсом и Р. Конквестом, замалчивалось. Вследствие этого российские ученые смотрели на украинский Голодомор глазами тех, кто отождествлял его с Холокостом. В качестве иллюстрации можно привести такое высказывание из книги В. Кондрашина «Голод 1932—1933 гг.: трагедия российской деревни» (М., 2008): «Мы не разделяем позицию украинской стороны, потому что не найдены документы, в которых бы говорилось о наличии у сталинского режима замысла уничтожить украинский народ» (с. 378).
Отождествление Советского Союза с гитлеровской Германией, а положения немецких евреев с положением советских украинцев не имеет под собой реальной почвы. Между тем понимание Голодомора как следствия террора голодом является органичным, потому что массовый террор в СССР сталинских времен был рутинным методом государственного управления. Сам по себе террор не является геноцидом. Органы государственной безопасности чаще ограничивались показательным репрессированием без уничтожения репрессированных. Однако во время всплесков террора происходило показательное уничтожение миллионных масс населения.
Преступную политику изъятия максимально высокой части урожая зерновых, приведшую на третьем году продразверстки (1932 год) к гибели в СССР сотен тысяч крестьян, нельзя считать актом терроризма. Когда в селах начиналось голодание с многочисленными смертными случаями, государство приходило на помощь голодающим. В конце концов, в январе 1933 года советское правительство изменило экономическую политику, отказавшись от продразверстки. Однако именно тогда Сталин нанес, используя его собственное выражение, «сокрушительный удар» по крестьянству нескольких регионов, который не имел ничего общего с хлебозаготовками и должен рассматриваться как террор голодом.
Изучая обстоятельства, связанные с «сокрушительным ударом», не нужно отбрасывать сюжеты с хлебозаготовками. Как раз они являются ключом для понимания дальнейших событий. Хлебозаготовки в виде продразверстки объясняют также ту невероятную скорость, с которой село было очищено от еды. Год за годом государство заготовляло хлеб вполне «демократично»: планы разверстывались по сельсоветам и доводились до двора на сельских сходках. Бедняцкая часть села хлеб не сдавала, но решала, сколько должны сдать все остальные, чтобы выполнить разверстку. Так создавалась стена отчуждения между зажиточной и пролетаризированной частями крестьянства. С помощью последней государство провело сплошную коллективизацию. После изъятия всех запасов хлеба первыми стали голодать именно бедняки. Они и превратились в тех «активистов», которые помогли чекистам в считанные дни выкачать продовольствие.
Чтобы привести наши исследования к общему знаменателю, нужно размежевать действия власти по целевой направленности. В 1932—1933 гг. Сталин ставил две цели: а) изъять максимум хлеба в регионах зернового производства для удовлетворения государственных потребностей; б) наказать «саботажников», которые не переживали за судьбу урожая, вследствие чего в стране возник голод. Но одновременно с наказанием «саботажников» генсек отказался от продразверстки и ограничился взысканием с села заранее известной части урожая, то есть признал не крестьянскую, а собственную вину в голоде, вспыхнувшем в стране. Но этот отказ не заставил его воздержаться от наказания тех, кого он называл «саботажниками». Юридически такое наказание происходило наложением натуральных штрафов на «должников» в ходе хлебозаготовок. Фактически оно реализовалось путем изъятия всех запасов продовольствия с целью создать «саботажникам» условия, несовместимые с жизнью.
Нужно отличать хлебозаготовки от карательных действий, замаскированных под них. Сталину было безразлично, сколько крестьян умрет голодной смертью в ходе реальных заготовок. Однако такое в некоторой степени искусственное размежевание дает возможность отделить действия, предусмотренные Конвенцией ООН о геноциде, от всех остальных. Следует помнить, что правительство спустя некоторое время приходило на помощь голодающим, потому что его целью не было истребление голодом всей совокупности людей, объединяемых по социальным (крестьяне) или национальным (украинцы) признакам.
Чтобы обнаружить присутствие геноцида в действиях сталинской команды, нужно формализовать их. Формула геноцида объединяет три группы однотипных действий: изъятие нехлебного продовольствия наложением натуральных штрафов; изоляция ограбленных крестьян в местах проживания; информационная блокада.
Эту формулу со всеми подтверждающими документами я изложил на коллоквиуме, устроенном профессором М. Дмитриевым в Московской библиотеке украинской литературы 12 декабря 2009 года (мой отчет «День» печатал 12 и 14 января 2010 года). По-видимому, коллеги из России поняли, что не стоит полемизировать, ища другое толкование для этой совокупности действий. Поэтому была сделана попытка отыскать «слабое звено» в системе доказательств.
Они приняли во внимание, что существовали постановления правительства о «натуральных штрафах», налагавшихся на должников по хлебозаготовкам, но подчеркнули, что в них говорилось только о картофеле и мясе. Они признали в качестве доказательства телеграмму Сталина от 1 января 1933 года украинским крестьянам с угрозами, адресованными тем, кто не хочет отдать государству спрятанный хлеб. То, что телеграмма стала сигналом к подворным обыскам, тоже было понятно: речь шла о спрятанном хлебе. Однако нет доказательств, говорили они, что во время обысков прямо ставилась задача изымать у крестьян не только картофель и мясо, но и всю еду. И нет уверенности в том, что обыски с изъятием всех продовольственных запасов вплоть до горшков с приготовленной едой практиковались в каждом селе. Покажите документ!
Мои ссылки на воспоминания людей, переживших Голодомор, не принимались во внимание. Воспоминания, как мне сказали, не являются документом. Профессор Николай Ивницкий тут же привел несколько примеров, когда факты в воспоминаниях не нашли подтверждения.
Действительно, к воспоминаниям нужно относиться осторожно. Однако мемуарная литература, переписка и так называемая устная история (oral history), которая теперь быстро развивается во всем мире, — это полноценные исторические источники. Субъективные в своей основе, они объективируются по правилам, выработанным историческим источниковедением. Зафиксировано много тысяч рассказов свидетелей голода, в которых утверждается, что в селах создавалась ситуация абсолютного голодания. В конце концов, есть конечный результат сталинского «сокрушительного удара» — голодная смерть миллионов людей.
5. В ЧЕМ МЫ ДОСТИГЛИ ВЗАИМОПОНИМАНИЯ
От коллоквиума в Московской библиотеке украинской литературы до семинара, устроенного Клубом региональной журналистики, прошло всего полгода. На семинаре острие дискуссии перешло с содержания событий на терминологию. Мы с В. Кондрашиным сопоставили картину голодания, сложившуюся у меня относительно Украины, а у него — относительно Нижней Волги и Северного Кавказа. Картина оказалась более-менее одинаковой. Оставались разными оценки трагедии: геноцид или не геноцид?
Мы исследовали Голодомор каждый на своей территории, и ничего хорошего из этого не вышло. Откровением стала книга, подаренная мне на конференции в Краснодаре в мае этого года — «Историческая память населения Юга России о голоде 1932—1933 гг.» Это большой сборник статей и воспоминаний, изданный в 2009 году Государственным научным и творческим учреждением «Кубанский казацкий хор». Сборник открывается предисловием главы Законодательного собрания Краснодарского края Владимира Бекетова. Позволю себе процитировать показательный отрывок из предисловия: «Факты о трагедии стали активно использоваться конъюнктурными политиками. Объективное, научное рассмотрение вопроса они замещают политизацией, этнизацией проблемы, неправомерными интерпретациями. «Голодомор» — зачастую, объявляется актом геноцида, направленным на отдельные народы бывшего СССР. Попытка спекулировать на человеческом горе и разделить народы бывшего СССР на «жертв» и «агрессоров» не имеет ни малейшего отношения к науке. Сознательно или нет, но такой квазинаучный подход направлен на столкновение, конфронтацию народов России и ближнего зарубежья (с.7)».
«Голодомор», «геноцид» — эти знаковые слова насыщены содержанием, навязанным Бекетову концепцией «украинского Холокоста». Но наряду с ними в предисловии находим неутихающую боль человека, родные которого погибли ужасной смертью. Находим в этой книге сотни поразительных воспоминаний тех, кто выжил. Глазами каждого видим фрагменты Голодомора, бушевавшего на Северном Кавказе. Каждый из фрагментов отвечает формуле геноцида.
Опубликованные в книге воспоминания собирались на территории 35 районов Северного Кавказа. В 16 из них жили преимущественно русские, в 13 — украинцы, а шесть районов имели смешанное украинско-русское население. Собирала воспоминания Кубанская фольклорно-этнографическая экспедиция, созданная для обогащения репертуара казацкого хора. База данных по голоду начала формироваться с 1975 года, то есть на полдесятка лет раньше, чем заработал Гарвардский проект под руководством Дж. Мейса. Поэтому в книге печатаются воспоминания людей преимущественно 1910—1920 гг. рождения, есть одиночные свидетельства и тех, кто родился раньше. В воспоминаниях взрослых на то время людей встречаются подробности, от которых стынет кровь. Нужно отдать должное мужеству участников экспедиции, не ограничивавшихся фольклорными записями, а также самих опрашиваемых, не скрывавших своих фамилий.
Что преобладало в террористической политике сталинской команды — социальный или национальный факторы? Дискуссия на эту тему кажется непродуктивной, хотя длится уже не один десяток лет. После появления книги Р. Конквеста «Жатва скорби» известный английский русист А. Ноув в очередном переиздании своего классического труда «Экономическая история СССР» (Лондон, 1989) так отозвался на нее: «сталинский удар был направлен скорее по крестьянам, среди которых было много украинцев, чем по украинцам, среди которых было много крестьян». Эта заметка стала афористической, но в ней поражает отсутствие реального содержания. Трудно себе представить, чтобы власть постоянно охотилась на человека только из-за того, что он имел нежелательное этническое происхождение или добывал себе хлеб земледельческим трудом. Сталинские репрессии становятся понятными лишь тогда, когда мы изучаем процесс создания коммунистического строя в многонациональной стране. Речь должна идти о насильственном превращении крестьян-владельцев в колхозников, а государственных наций — в «титульные».
В. Кондрашин в своей монографии писал: «Голод 1932—1933 гг. — это не национальный, а интернациональный, советский голод, от которого пострадало все население Советского Союза, и степень этих страданий определялась не национальной принадлежностью, а местом проживания. В эпицентре голодной катастрофы оказались зерновые районы СССР, ставшие в начале 1930-х гг. объектами сплошной коллективизации и неразрывно связанных с ней принудительных хлебозаготовок по принципу продразверстки» (с. 379). Стиль автора таков, будто бы названные регионы оказались в центре тайфуна — отсутствует упоминание о силе, руководившей процессом. Однако не это главное. Общесоюзный голод действительно был вызван коллективизацией и продразверсткой, но в январе 1933 года последнюю заменили продналогом с таким же положительным эффектом, как при переходе к нэпу в марте 1921 года. Тем временем Голодомор произошел на фоне вызванного непутевой политикой общесоюзного голода, но стал результатом карательной акции, осуществленной одновременно с отменой продразверстки в регионах зернового производства.
Я всегда говорил об украинском Голодоморе (УССР и Кубань). В. Кондрашин и краснодарская книга воспоминаний убедили, что последствия голодания были трагическими и в русских районах Северного Кавказа, и на Нижней Волге — среди тех, кто там жил: русских, немцев, украинцев. Исходя из установленных фактов, можно дальше говорить о национальном или интернациональном характере Голодомора. Но украинский Голодомор остается, разве не так?
Поможет ли признанию Голодомора геноцидом совместная работа российских и украинских ученых над проблематикой голода 1932—1933 гг.? Можно выражать оптимизм, но осторожный. В России немало «ястребов», которым страшно нравится концепция «украинского Холокоста» в исполнении наших ура-патриотов.
В предисловии к книге Юрия Шевцова «Новая идеология: Голодомор» (М., 2009) лидер российских «ястребов» Глеб Павловский заявил: «Новая киевская идеология призвана воспитать нацию — жертву Голодомора, целью и единственным содержанием жизни которой станет месть. И имя Голодомор, жуткое, как Холокост, мифологически кодирующее подсознание, не случайно выбрано из других». Выстраивается такой логический ряд: определение Голодомора как геноцида приравнивает его к Холокосту; Холокост является уничтожением одного народа другим; формирование исторической памяти украинцев о Голодоморе как Холокосте угрожает российскому народу. Как именно угрожает? Павловский отвечает на это так: «Пока народы, дорогой ценой стряхнувшие прошлое, обучаются идеологиям «жертвы-мстителя», второе пришествие зла не только возможно — оно неизбежно».
Г. Павловский — умный и высокообразованный человек. Во время горбачевской перестройки он редактировал журнал «Век ХХ и мир», которым зачитывалась либеральная интеллигенция. Хорошо понимая, что для подавляющего большинства людей в Украине слова «украинский Холокост» — лишь образное выражение, он все же стремится натравить своих сограждан на украинцев. Окончательного вывода в его конструкциях мы не увидим, но додумать несложно: Украину следует взять под контроль.
