Тотальное внедрение системы средств массовой коммуникации (СМК) и информационных технологий во все сферы бытия привело к радикальной трансформации среды существования человечества. И если в странах развитых демократий общественное мнение формировалось наследственным образом, то в посткоммунмстических странах этот процесс носил революционный характер, вызванный колоссальным информационным давлением на ментальность личности и общества, переживших два информационных шока:
1. После прихода большевиков к власти — в формате единого Союза, когда этнические проблемы решались силовыми («великие переселения народов») методами с целью разорвать генетическую историческую связь с предыдущими поколениями;
2. После падения информационного железного занавеса — в формате независимых государств, когда этнические проблемы искусственно раздувались.
В свою очередь несостоятельность коммунистической идеологии повлекла за собой определенные достижения не только в области демократии, но и в возрождении национальных идей. Многие как отечественные, так и иностранные исследователи видят в этом противоречие, поскольку рассматривают национализм как явление чуть ли не противоположное демократии. В этом контексте Ф. Фукуяма заговорил о «конце истории», потому что распад коммунистической системы оставил демократию без альтернативы. Однако Ш. Авинери утверждает, что не либеральная демократия, а именно национализм является реальной альтернативой коммунистической идеологии и, как следствие, — история продолжается.
Вероятно, отсутствие дуального подхода к пониманию терминов «национализм» и «демократия» и их соотношения ограничивает анализ развития общественных процессов в посткоммунистических странах. Вероятно, такая однобокость вызвана тем, что общественные процессы рассматриваются через призму процессов экономических, ведь именно на этих основаниях принято считать, что нации и национализм возникают в результате:
— во-первых, индустриализации;
— во-вторых, тотального внедрения системы СМК — манипуляций общественным сознанием, когда «демократия» отождествляется с позитивом, в то время как «национализм» — с негативом.
Однако качественные категории неоднозначно сочетаются с теорией и, как следствие, исследование «национализма» в категориях «хорошо» или «плохо» не дает объективного результата. При этом человеческий фактор очень часто сводит на нет попытки систематизации процесса и, соответственно, неминуема извечная дифференциация:
— с одной стороны — термин «демократия» считается аналогом термина «либеральная демократия», в то время как последний содержит в себе две категории;
— с другой стороны — игнорируются разногласия между зарождающимися и устоявшимися демократиями, характерными для государств с продолжительными во времени традициями суверенности.
Контент термина «демократия» включает гражданство и границы. Однако критерии гражданства и границ вывести из логических построений невозможно, потому что практически всегда эти границы проходят не только по географической карте, но и по душам людей. Соответственно, процесс демократизации допускает урегулирование этих вопросов независимо от того, имеет ли модель внутренние ресурсы для их логического разрешения. Естественно, что демократический принцип самоопределения может способствовать их разрешению, но сама логика демократии не дает специфических критериев для влияния ни на электоральное поведение граждан, ни на определение того, какие именно этнические группы и территории должны быть включены в формат нации-государства. А история национализма свидетельствует, что такие объективные критерии в реальной жизни недосягаемые. Недосягаемые, потому, что формирование нации всегда сопровождалось социальными потрясениями. Соответственно, невзирая на жестокие технологии реализации, именно национализм предстает источником демократических преобразований.
Поскольку идеи демократии достаточно универсальны, логично было бы распространить принцип власти народа повсеместно, но это допускает, что повсеместно должны пройти демократические преобразования и что именно этих преобразований повсеместно желают народы. Однако такие предположения не выдерживают проверки реальностью: демократия всегда возникала в отдельных сообществах. И, как считает Г. Нодия: «Нравится нам это или нет, национализм и есть то историческое действие, которое позволило объединить политические организмы в демократические модели правления». Но в любых нациях неминуемо есть этнические группы, формальных лидеров которых не устраивает их политический ранг и, как следствие, эксплуатация этнических принципов может потрясать основы демократии и приводить к насилию. Именно из-за отсутствия общепризнанных критериев принадлежности к нации возникают конфликты, урегулирование которых практически невозможно на основе рациональных решений: географические соседи практически всегда имеют взаимные территориальные претензии, типичными средствами решения которых является война.
Из системологии известно, что для трансформации системы нужен механизм запуска процесса. Особенно велика роль такого механизма в социальных системах, когда, собравшись в большом количестве, толпа теряет самоконтроль и потенциально представляет собой слепую разрушительную силу. Как показывает И. Прангишвили: «Практически все значимые исторические события, включая революции и геноцид, были проявлением массовой истерии через различные спусковые механизмы», а катализатором таких процессов была система СМК. А так как в зарождающихся демократиях стремление к независимости и стремление к демократии совпадают, то именно национализм становится спусковым механизмом начала процесса демократизации. Однако если для либерализма свобода личности является главной политической ценностью, то национализм отдает приоритет коллективным интересам. Отсюда возникает вопрос о соотношении понятий «нация» и «личность».
Понятия «нация» и «личность» связанны непосредственно, что составляет основу разногласий между современным национализмом и этнической ориентированностью предыдущих исторических периодов. Если сущность этнической ориентированности сводится к понятию «семья», когда общество рассматривается как семья, происходящая от общих предков, то нация создает представление о себе как о целостной личности — системе с ярко выраженным характером. Соответственно, национальное самосознание личности имеет два аспекта:
— во-первых, нация рассматривается как сообщество людей, организованных вокруг идеи о самоопределении;
— во-вторых, нация признает, что существуют определенные законы взаимодействия и взаимного признания прав: нация может осознать себя только в контексте истории человечества.
Несмотря на то, что на эмоциональном уровне либеральный индивидуализм является дезинтегрирующей идеологией, именно обществам, исповедующим либерализм, удалось достичь стабильного гражданского мира, в то время как идеологии объединения практически всегда приводили к социальным катаклизмам. Попытки объединить мир на основе универсальных идеологий, например, как христианство или коммунизм, только приводили к нарастанию межэтнической вражды. И «хотя моря крови были пролиты во имя соблюдения «национальных интересов», единственной организацией, включающей в себя все нации мира, стала не мировая Церковь или коммунистический интернационал, а Организация Объединенных Наций. Организация, основанная именно на принципах национализма — уважения к национальной независимости, нерушимости национальных границ и т. п.
Сегодня принцип национализма получил в мире более широкое распространение, чем принцип либерализма: Западная Европа — родина национализма — далеко обошла другие части света в разработке новых схем международных объединений. А достижение наивысшего уровня объединения государств произошло не через отрицание национализма, а напротив, всячески содействуя его укреплению.
Естественно, что камнем преткновения здесь является именно дуализм национализма, заключающийся в том, что национализм, с одной стороны — это политологическая категория, с другой — этническая. Именно с дуализмом природы национализма связано представление о том, что как бы существует два вида национализма, которые очень часто дифференцируют как национализм «хороший» и национализм «плохой». И хотя сегодня совершенно очевидно, что это два элемента одной системы, в посткоммунистических странах еще находятся политики, эксплуатирующие эту тему во время избирательных кампаний. Такое отношение к национализму не только не способствует формированию единой нации-государства, но и формирует центробежные силы, которые приводят к региональной поляризации и этнической нетерпимости.
Однако такое проявление национализма возникает не из завышенной этнической самооценки, а из-за отсутствия выхода эмоций на политическом уровне: когда у разных этносов одной нации нет оснований для проявления гордости за свое государство, они начинают гордиться либо принадлежностью к определенной расе, либо своим языком, либо культурной идентичностью. То есть национализм фактически создает реальные условия для формирования демократических институтов. Но есть одно «но».
В посткоммунистических странах постоянно муссируется именно этническая составляющая национализма, а несогласованность национальной политики неминуемо тянет национальную идею в формат этнических напряжений. Реальность таких напряжений вызвана тем, что если в странах развитых демократий переход от традиционной к демократической модели общества происходил постепенно, чем и обеспечивалась историческая преемственность, то в посткоммунистических странах происходит переход от коммунизма, не имеющий ничего общего с традиционным обществом. Соответственно, коллапс коммунистической идеологии допускает не столько движение вперед, сколько виртуальный возврат к тому историческому этапу, на котором была прервана демократизация общества, когда процесс формирования нации сопровождается стремлением к восстановлению государства на основе исторической памяти. Однако здесь существуют как минимум две серьезных проблемы:
— во-первых, в нынешних границах эти государства на момент формирования коммунистической системы не существовали, что позволяет политикам благодаря монопольному владению системой СМК муссировать проблемы территориальных претензий;
— во-вторых, народы этих государств больше не изолированы информационным занавесом от другого мира. И как следствие, стремление избавиться от коммунистической идеологии неминуемо приводит к стремлению воссоединиться с внешним миром, который значительно изменился за период существования коммунистической системы.
При этом для посткоммунистических стран наблюдается в некотором смысле уникальная ситуация, связанная с тем, что в нерусских — в этническом понимании — регионах коммунизм рассматривался не столько как политически, сколько как этнически вражеская сила, и как следствие, победа над коммунистической идеологией воспринималась как победа над поработителем. И несмотря на то, что русский народ не менее других пострадал от коммунистической идеологии, русофобия все еще доминирует в умах народов. Именно по этой причине национализм выступил и как ведущая сила в борьбе против коммунизма, и как основа демократизации посткоммунистических государств.
Однако в России значение национализма в посткоммунистическом развитии оказалось наиболее сложным. Так как Россия до октябрьского переворота 1917 года была империей, то в период доминирования коммунистической идеологии эта роль фактически слилась с ролью России как лидера коммунистического лагеря. То есть и распространение коммунистической идеологии, и распространение российского влияния до сих пор воспринимаются как тот же процесс. И сегодня имперская ментальность все еще доминирует в умах как практически всей системы управления, так и подавляющего большинства россиян, и как следствие, регулярно предъявляются претензии к когда-то «братским республикам».
Однако дело здесь вовсе не в национализме, а в общей слабости демократии в посткоммунмстических странах, вызванной тем, что:
— во-первых, строителями демократии выступили те же кадры, которые еще вчера строили принципиально противоположное общество («какую партию ни строим — все равно получается КПСС»);
— во-вторых, у этих строителей присутствует естественный страх ответить за период правления в коммунистические времена («во всем виноваты евреи и США»).
Соответственно, система управления посткоммунистического государства требует сильной власти, что, с одной стороны, вызывает обоснованные опасения возврата к авторитарному режиму, что и наблюдается в ряде посткоммунистических стран. С другой, отсутствие жесткой вертикали власти может привести к распаду государства, и признаки этого процесса — на поверхности.
А так как национализм как идеология в таких условиях работает лучше всего, вполне естественно, что авторитарные тенденции имеют откровенно этническую окраску. И очень негативную роль в этих процессах играют политики, которые ради сохранения власти или возвращения к власти используют технологии, построенные на манипуляциях этническим и национальным сознанием. Соответственно:
1. Термин «нация» — термин политологический, объединяющий в себе согласие разных этносов создать единую нацию-государство.
2. Национализм как феномен — это сложная система, имеющая целый ряд элементов. В свою очередь, национализм — один из ключевых элементов демократии, но естественный дуализм национализма при его использовании как идеологии может приводить как к позитивным, так и к негативным последствиям.
3. Коммунизм (как собственно и фашизм) в триаде «нация — национализм — интернационализм» выделил и использовал исключительно моноэтнический элемент — нацизм (Россия — для русских, Германия — для немцев и т. п.).
4. В мире этносов значительно больше, чем наций. При этом название нации может совпадать с названием этноса. Но в государстве, пытающемся быть устойчивым, не может быть «титульной нации», может быть только государствообразующий этнос. Соответственно, Голодомор украинского народа означает не этническую, а национальную (всех этнических групп, проживавших в то время на территории Украины) трагедию.
5. Функционирование в Украине политических сил, использующих построенные на этнической основе политтехнологии, представляет неминуемую угрозу национальной безопасности Украины. Эта угроза заключается в том, что на данном этапе развития страны создание на этнической основе двухпартийной системы неизбежно приведет к расколу Украины.
