Мой немалый уже опыт публичных выступлений и публикаций в СМИ твердо меня убедил, что люди понимают приблизительно процентов двадцать из того, что ты говоришь или пишешь. Поэтому я, как правило, стараюсь не реагировать и уж тем более не отвечать «рецензентам». Но, прочитав более чем странные (сдержанно выражаясь) филиппики и инвективы Александра Крамаренко, который, похоже, вообще не понял, зачем я написал материал о поездке в Москву, несколько слов скажу.
Начнем с наиболее понятного для моего критика — с ресторана «Елки- палки», о наших «посиделках» в котором Крамаренко зачем-то вспомнил, хотя мое упоминание об этом имело очевидный иронический характер. Эта система забегаловок в Москве — нечто вроде столовой: цены невысокие, еда приличного качества и к тому же, как писал бессмертный Хемингуэй, там еще «чисто и светло». Но, разумеется, не для того, чтобы побывать там ехали мы со Станиславом Кульчицким в Москву (где я, кстати, до этого не был семь лет) и уж не для того дискутировали в редакции журнала «Родина» (который Крамаренко почему-то называет «скандально известным»), чтобы нас снова туда пригласили.
Да, господин Крамаренко, Вам трудно представить, чтобы «армянские историки были приглашены в Турцию на выработку за круглым столом с турецкими коллегами объективной версии геноцида армян 1915 года. Еще труднее вообразить, чтобы ученые из Еревана приняли это приглашение». А вот мне такое представить легко. Более того, есть такой турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии Орхан Памук (я читаю его с великим удовольствием), который от турецких дураков-патриотов имел неприятности за свои выступления в защиту армян и курдов. Если не будет диалога, снова будут взаимные подозрения, провокации, конфронтация, резня, то есть кровь. Отсутствие диалога, взаимоизоляция, жизнь в патриотическом и интеллектуальном гетто, где «знают» историческую (и другую) правду, обязательно заканчивается этим. Поэтому я не «жаловался» в прессе на моих московских коллег, а просто хотел, чтобы в Украине знали позицию не только таких одиозных деятелей как Затулин, Лужков, Дугин или какой-нибудь эпатажный Леонтьев, но и людей из российской научной среды, не менее, поверьте, образованных, чем господин Крамаренко.
Диалог должны вести политики, бизнесмены etc, а уж ученые — в первую очередь. Вот почему не так давно я принял участие в специальном выпуске журнала «Отечественные записки», посвященном Украине. Я писал о противостоянии в Западной Украине в послевоенное время, считая необходимым рассказать эту историю российким читателям так, как я ее понимаю. И никто меня не цензурировал.
Мой особый восторг в письме господина Крамаренко вызвала менторская констатация того, что мы с Кульчицким (оказывается!) «так до сих пор и не уяснили главной цели этого геноцида», а также указания, как именно надо было действовать, чтобы быть «достойными оппонентами россиянам». Вчитайтесь, что предлагает несомненный патриот из Луганска: «Взять хотя бы тот факт, что наиболее активными в своих фальсификациях были ученые или с украинскими фамилиями (Ищенко) или — с русифицированными (Марчуков). Я бы на месте Шаповала не поленился спросить в кулуарах у того же Марчук-ова: а не в 30-х ли годах прошлого века, в силу известных событий, его дед или прадед так изуродовал свою фамилию?». Во-первых, Ищенко не был никаким «фальсификатором». Во-вторых, я не нуждаюсь в рекомендациях относительно того, что и как мне делать. Даже от несомненного патриота из Луганска. Поезжайте, господин Крамаренко, в Москву и спрашивайте кого угодно о происхождении их фамилий, чтобы быть «достойным оппонентом россиянам». А я посмотрю на ЭТО.
Впрочем, по мнению моего критика, «и доказывать россиянам, по большому счету, ничего и не нужно было. Вместо этого достаточно было спросить, есть ли у них факты изъятия у крестьян других национальностей не только хлеба, но и всех остальных продовольственных запасов до горстки семечек на обеденном столе? Есть ли у них факты запрещения продажи железнодорожных билетов селянам неукраинцам и насильственного возвращения этих крестьян властями в их голодающие села?»
Да, скажу я вам, письмецо господина Крамаренко, как выразился в свое время один вождь, «посильнее «Фауста» Гете будет». Давайте будем собираться, друг друга накручивать и медитировать на тему: «Як нас морили голодом», давайте друг друга убеждать, что это был геноцид. Зачем нам знать, что думают по этому поводу правопреемники тех, кто творил геноцид? Зачем нам знать, что думает по этому поводу мир?
Да, господин Крамаренко, не только у украинцев, но и крестьян других национальностей забирали хлеб и все остальные продовольственные запасы «до горстки семечек на обеденном столе». Да, транспортные отделы ОГПУ ловили и возвращали в села не только украинцев, но и крестьян других национальностей. Да, была не только чрезвычайная комиссия Молотова, «выдавливавшая» хлеб, другие продукты, запрещавшая продажу/обмен промтоваров (включая спички и керосин) и каравшая крестьян в Украине, но такие же комиссии во главе с Постышевым в Поволжье и во главе с Кагановичем на Северном Кавказе.
Многое было универсальным в действиях большевистского режима в ту пору. Вот почему я долго и упорно объяснял не только в выступлении на круглом столе, но и в интервью ведущим российским телеканалам, в чем именно состояла антиукраинская специфика голода, антиукраинские акценты политики тогдашнего Кремля, зачем в современной Украине приняли закон, объявляющий Голодомор геноцидом. Неоднократно я писал об этом ранее. И при этом, сознаюсь, вовсе не думал, кто и куда меня будет приглашать.
И последнее. Насчет «боли своего народа». Не вам мне объяснять, что это такое после десятков тысяч страниц документов ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ, прочитанных мною за последние 20 лет. Сейчас я принимаю участие в двух больших и серьезных научных проектах, посвященных Голодомору 1932—1933 годов, и в проекте, связанном с исследованием «большого террора» в Украине в 1936—1938 годах. Снова чтение (порой мучительное), попытка осмыслить сложные контексты и подтексты событий. Снова попытка избежать науки-light, попсовой науки, сдобренной дилетантско-патриотическими ламентациями. Того нативистского дискурса, на который я указал в своей публикации в «Дне» и наличие которого столь блистательно подтвердил мой критик.
P.S. Прочитав письмо Крамаренко, я вспомнил слова одного остряка о том, что лучшая защита от логики — невежество. Хотел даже эти слова сделать эпиграфом к моему ответу. Но потом как-то забыл это сделать. Да и что эти слова на фоне эпической аллегории про межу?
