Не призывая соотечественников «назад, в империю», хочу лишь заметить, что со времени провозглашения независимости Украины прошло 17 лет. Майдан отодвинулся уже на четыре года, и сейчас нужна сильная оптика, чтобы разглядеть эту туманность, а сдвига нет в чем-то главном. Взамен есть прежнее и, увы, растущее ощущение страны как глубокой провинции. Различие в том, что по правую сторону Днепра Европа хотя бы сохранила в застывших и ветшающих монументах дыхание большой культуры, наследство Австро-Венгрии, а на Левобережье ощущение провинции бывшей Российской империи (СССР) намного больнее и резче.
И все же имперские руины, как бы жалко они ни выглядели, горделивее и долговечнее архитектурного и — шире — бытийственного новояза, возникающего на территориях обособленных национальных государств. Они будто более насыщены энергетически, их распад происходит не вмиг. Гуляя по Черновцам, Львову, Киеву, понимаешь: всю геометрию здесь вычертила империя, все лучшее и прочное дала она, а вот от нынешней густопсовости вряд ли что и останется...
Вообще ощущение провинциальности — специфически имперское чувство. Если оно есть — у человека был опыт империи. Вне империи не бывает провинций. То, что имеющий опыт империи ощущает как провинцию, называется на неимперском языке иначе. И вызывает иные чувства. Киев в этом плане подвержен двойному удару, ибо где-то здесь, вдоль столицы, по Днепру, проходит провинциальный пояс сразу двух периферий — двух империй: западной и восточной.
Опыт даже советского Киева — давит. В той системе координат (имперских, безусловно) нынешний город каштанов кажется невыразимо провинциальным. И, потом, разве в нынешнем Киеве сконцентрирована суть подлинно украинского? Нет. Во Львове? Тоже нет: слишком ощутим привкус австрийских пирожных в том жизненном укладе.
Да что Львов, что Киев... Чтобы не давить на больную мозоль, возьмем город отдаленный — саму Вену, ощущения от поездки в которую у меня еще живы. Нынешняя Австрия — ужатая до пределов немецкоязычных областей империи — не более чем придаток Германии, безуспешно пытающийся сохранить культурную специфику. Все, что сохранилось в Австрии подлинно австрийского, сконцентрировано в Вене, остающейся реликтом империи, наподобие других столиц, утративших вместе с былым статусом смысл существования, — таких как Константинополь, Петербург, тот же Киев, рассматриваемый в качестве центра Руси.
В Вене практически не встретишь человека без славянской крови (естественно, среди коренных венцев). И внезапно приходит понимание того, насколько прекрасна была габсбургская держава — при всех ее несомненных грехах. То был уникальный опыт сосуществования и постепенного притирания друг к другу народов разного происхождения, веры и исторической судьбы. Опыт примирения с фактом присутствия рядом — иного, но вместе с тем, своего. Этот дух прекрасно передан в новеллах Цвейга. В то же время, габсбургская империя — не «плавильный котел», нивелирующий различия, а уникальный ансамбль, создавший собственный стиль существования, в известном смысле противоположный германскому. В истории философской мысли, пожалуй, единственным человеком, понимавшим эстетическую ценность континентальных империй, ценность более значимую, нежели истинные и мнимые национальные интересы и политический расчет, был Константин Леонтьев. Статус-кво, который следовало сохранить во что бы то ни стало, был принесен в жертву национально-освободительным мифам и хищничеству рынка. Возникла цепная реакция распада, в результате которой мы имеем море крови и ряд ни на что не годных независимых государств с больным самолюбием и вечными претензиями — как друг к другу, так и к прочим, «недораспавшимся» квазиимпериям, каковою была, например, покойная Югославия.
Можно возразить, что империи были так или иначе обречены, — но это лишь в обратной перспективе все кажется предопределенным. На деле нереализованные сценарии для своего времени были столь же вероятны, как и единственный реализованный. Именно поэтому мне кажется, что те, кто считает империю злом по определению, а имперские амбиции — подлежащими беспощадному искоренению, не учитывают ни позитивного, ни негативного опыта. Если и нужно что-то холить и лелеять, то именно имперский дух как наиболее антипровинциальный из всех «духов», заставляющий поступаться эгоистичными интересами ради общего дела. В противном случае нас ждет «война всех против всех» — bellum omnium contra omnes, как выражались древние римляне, и дальнейшее членение на более мелкие области идентичности почти неизбежно. Первое разделение, как несложно догадаться, пройдет по поясу периферий — древнему граду, чего вовсе бы не хотелось.
