Согласно ранее канонизированному «Советскому энциклопедическому словарю», корпоративное государство квалифицируется, как «одна из форм авторитарного политического режима, характерного для фашистских государств». Для иллюстрации энциклопедия ссылается на опыт Испании, где «наиболее последовательно идея корпоративного государства была проведена во времена фашизма». В этом же ракурсе изображала корпоративизм и западная политология, целомудренно кивая на то, что философия и практика корпоративизма запятнала себя связью с социализмом и фашизмом. В итоге диагноз такому заполитизованному подходу можно поставить один: ментальность холодной войны отразилась на мышлении аналитиков как Востока, так и Запада.
По окончанию холодной войны, восприятие учеными корпоративизма претерпело определенные позитивные изменения. На Берлинском конгрессе Международной ассоциации политологический наук в 1994 году еще господствовал почти единодушный скепсис относительно перспектив корпоративизма (допускалось, разве что, представление о нем, как о рудименте индустриально отсталых государств). Однако уже на следующем конгрессе в Сеуле, в 1997 году обобщение опыта корпоративизма в Норвегии и Дании вызвало общий интерес присутствующих. Сегодня корпоративная проблематика изучается чаще всего в рамках более широкой системы функционализма групп интересов. В зависимости от характера отношений групп интересов с государством, они рассматриваются или в ключе плюралистического, или корпоративистского направления современной политологии.
ФЕНОМЕН КОРПОРАТИВИЗМА
Обобщение мирового опыта показало, что корпоративизм является реальным и широко практикующимся общественным явлением, подлежащим теоретическому осмыслению. В современной научной литературе корпоративизм представляет собой систему политических отношений, при которых наиболее организованные и влиятельные группы интересов напрямую вовлечены не только в процесс формирования, но и реализации государственной политики, благодаря широкому проникновению в систему государственной власти. Вот именно этот последний момент принципиально отличает корпоративизм от плюрализма или лоббизма — при последних группы интересов действуют только, как «группы давления», но не реализации государственной политики.
Тяготение к корпоративизму нарастает при условиях, когда страна переживает сложности перехода к демократии и стремится к консолидации наиболее влиятельных политических сил. Тогда власть и основные социальные ресурсы концентрируются в руках небольших по численности групп. Они стремятся повысить степень своего влияния в обществе, на путях закрытости. Основой взаимодействия корпоративных групп становятся отношения патронажа и клиентальных связей, которые практикуются внутри элиты и субэлитных групп. Патронами (или, как еще говорят, донами) могут выступать владельцы гигантских корпораций, или же элиты правящих партий.
Восприятие корпоративизма прошло свою эволюцию и заняло достаточно широкий спектр политических наук. В то время, как крайние плюралисты утверждали, что новая фаза «неолиберальной эры», начавшись в 70-е годы прошлого века, однозначно предвещала смерть корпоративизма, другие авторы убедительно досказывали живучесть корпоративизма, а некоторые из них даже предсказывали его невиданный ранее ренессанс. Современная политическая наука наводит примеры корпоративизма различных видов: авторитарного, бюрократического, олигархического и социетального (либерального, или же неокорпоративизма). Каждому из них присуща своя специфика элитных сетей и отношений с неэлитными группами.
Авторитарный корпоративизм ассоциируется преимущественно с фашистской Италией, а позже — с Германией, где он стал эффективным механизмом упрочения власти господствующей политической элиты (Х. Майер, Г. Лембрух). Для этой разновидности корпоративизма была характерна организация тотального, государственного, политического контроля над экономикой и трудовыми ресурсами на основании запугивания бизнеса, промышленности и разрушения независимых трудовых и других общественных объединений.
Авторитарный корпоративизм реализовался путем распределения экономики на специфические объединения («синдикаты») работодателей, профессионалов и рабочих, возглавляемые представителями правящей партии или лояльными к ней лидерами. Как правило, в каждой отрасли промышленности было разрешено функционирование только одного синдиката, а корпорации объединяли синдикаты конкретных отраслей. Таким образом, система корпораций полностью подчиняла правящей политической элите имеющиеся в наличии бизнес-структуры и работающих на них. Такое подчинение бизнеса тотальному контролю со стороны фашизма надолго скомпрометировало теорию и практику корпоративизма. Именно поэтому новейшие исследователи для описания современных не авторитарных корпоративных практик предпочитают использовать другой термин — неокорпоративизм.
Широкое развитие в современных обществах получила идеология и практика бюрократического корпоративизма. Его специфика заключается в том, что группы интересов представляют собой часть государственной машины, а взаимодействие и достижение согласия выстраивается на основании административных связей. Власть сосредоточивается в административной вертикали, которая и формирует мобилизационную экономику для достижения государственно значимых целей и личных выгод государственных управленцев. Группы, не имеющие отношения к администрированию, лишены и реальной возможности влиять на власть. При этом в стране могут формально следовать демократическим процедурам выборов, однако они совсем не могут помочь преодолению разрыва между элитой, корпоративными группами и внеэлитной массой. Хрестоматийные образцы системы бюрократического корпоративизма были развиты до начала 80-х годов ХX века во Франции, Японии а также в обществах советского образца (М. Джилас, М. Вонсленский, С. Перегудов).
Отношения олигархического корпоративизма формируются тогда, когда устремления правящего класса нацелены в первую очередь на получение личных материальных благ через каналы политической ренты, а государство превращается в заложника олигархических сил, экономико- политических кланов. В этих условиях подавляющая масса ресурсов собственности концентрируется в руках экономической олигархии, а властные полномочия осуществляются контролируемой олигархией административно-политической элитой. Между ними устанавливаются «сердечные отношения» при помощи механизма коррупции. Это совсем не означает, что взятки возможны только при условиях олигархического корпоративизма. Просто коррупция поднимается здесь до уровня неотъемлемого и органического элемента всей системы олигархического корпоративизма, пронизывая собой всю систему социальных отношений и превращаясь на наиважнейший ресурс влияния (Д. Порта, Ю. Мени). Понятно, что при помощи такого универсального механизма как коррупция можно обеспечить и временные интересы каких-либо внеэлитных групп, однако результаты таких действий, как правило, не отличаются стабильностью.
Еще одна разновидность — либеральный, или социетальный, корпоративизм — занимает важное место в сфере отношений между группами интересов и государством в современных западных странах (Великобритании, Австрии, Дании, Норвегии, Швеции, Нидерландах и др.). Начало его развитию было положено еще в XIX веке, а первые серьезные государственные эксперименты состоялись во межвоенный период XX века. Развитая демократия и высокая политическая культура в этих странах наполнили данный вид корпоративизма надлежащими институциональными гарантиями доступа к формированию политики. Основой либерального корпоративизма выступают отношения согласования интересов. При этом обеспечивается высокая степень монополии, высокий уровень внутренней организационной координации и представление интересов конкретных секторов общественной и экономической деятельности. Так, носителями этих отношений становятся лидеры влиятельных общественных объединений, управленческая элита социальных институтов и структур государственной власти. Нередко бизнесовые структуры, политические и общественные лидеры выступают в качестве или важнейших субъектов, или посредников в формировании общественных отношений. Их особая роль в процессе согласования интересов, отсутствие непосредственной подотчетности членам группы приводит к появлению новой властной иерархии — иерархии лидеров доминантных групп, которая вмонтировалась в традиционную элитную структуру. В таких условиях правящая иерархия демократизируется, становится, по сути, функциональной, приближаясь при этом по своим качественным характеристикам к структуре, обеспечивающей отношения социального согласия (Г. Лембрух).
Типичным проявлением отношений либерального корпоративизма стала «трипартистская система», основанная на институциональных консультациях и представительстве интересов бизнеса, профсоюзов и государства. Она нацелена на достижение согласия между упомянутыми основными социальными партнерами. Высшей эффективности эта система достигла в Швеции, Австрии, Германии, Австралии и других развитых странах. Хотя в каждой из стран просматривается национальная специфика: для Австралии преобладающим является влияние профсоюзов; в Британии традиционно доминирует правительство, а в Италии — бизнесовые структуры. В США институты влияния более фрагментированы и сбалансированы. И вообще в современных индустриально развитых обществах все большую роль играют группы экологов, потребителей, поселенческих общин а также персонал предприятий и акционеров. Их участие в определении тех или иных аспектов развития общественной жизни страны обеспечивается надлежащим профессионализмом участников, а также широкой открытостью механизмов консультаций и переговоров.
ХВАЛЕБНОЕ СЛОВО БЮРОКРАТИИ
В книге «Украина: альтернативы продвижения», написанной еще к пятой годовщине независимости Украины, наш авторский коллектив (В. Кремень, Д. Табачник, В. Ткаченко) предостерегал, что избежать бюрократического корпоративизма нам не дано. Хотели бы мы того или нет, но «все ныне сущие поколения — родом из советского общества, унаследовав его славу и искупая его грехи» (с.647). Речь шла в первую очередь о том, что «наша отечественная бюрократия (как ржавчина, разъедавшая и парламент) унаследовала традиции так называемой «патримониальной бюрократии» — от имперской России до советской системы. Причем в ее худшем варианте — колониальной администрации, которая всегда работала согласно указаниям «сверху» (с.532). То есть отсутствовала традиция должного государственнического менталитета.
К тому же, если исходить из анализа М. Вебера, бюрократический функционер по природе своей не способен в полной мере обеспечить развитие государства и профессиональное исполнение истинно политических функций — он существует для того, чтобы ухаживать за выполнением установленных правил и следовать прецедентам. Бюрократ воспитан на дисциплине, а не на инициативе и борьбе. Обобщить исторический опыт, сформулировать модель общественного идеала на будущее, вырастить в своей среде профессиональных политиков с фундаментальным государственническим мышлением — дело политических партий и движений. А на это нужны годы и годы активной политической жизни.
Зато у бюрократа есть другой способ самореализоваться в полной мере. С тех пор как появилось государство, большое количество государственных должностей было, есть и будет его частной собственностью. Аппарат управления становится его коллективным владельцем. По мере продвижения на высшие ступени иерархической лестницы происходит, так сказать, увеличение размера частной собственности чиновника. Частный интерес порождает иерархичность отношений в государственном аппарате. Погоня за чинами является нe чем иным, как политической формой погони за прибылью. Самоотверженность в борьбе за интересы народа также присутствует, но в окончательном итоге все здесь зависит от личностных качеств чиновника. Корыстолюбие же — универсальная мотивация деятельности каждого члена государственного аппарата сверху донизу. Хотя корыстолюбие также имеет свою меру, а ее несоблюдение угрожает бунтом масс и нарушением стабильности всей политической машины.
И все же с бюрократией как формой интеграции общества — в условиях частной собственности в обществе — приходится мириться: «бюрократия — это хорошо организованная машина, которая исключает самоуправство внутри нее» (М. Мамардашвили). Таким образом, сущность бюрократии определяется не категориями добра и зла или иными моральными признаками. Бюрократия является неотъемлемым интегрирующим фактором общества. Провозглашение государственности всегда сопровождается появлением множества новых вакантных мест в госаппарате. Это создает предпосылки кристаллизации за счет всего общества нового правящего класса, способного свой собственный интерес возвести до уровня общенационального и сформироваться в качестве государственной бюрократии.
В социальные функции бюрократии входит сочетание или же нейтрализация специфических интересов различных групп и классов общества и направление их деятельности на утверждение самостоятельной государственности как поля приложения своих профессиональных интересов. Бюрократия заинтересована как в организационном, так и в идеологическом закреплении этой своей социальной функции. В организационном плане связь гражданского общества с государственным аппаратом обретает свое воплощение в иерархии. В плане идеологическом соединяющим звеном между гражданским обществом и политическим государством является корпоративный дух (И. Гегель). Эта идеология стремится достичь единства гражданского общества и государства путем организации корпоративного способа жизнедеятельности людей. Таким образом она исключает традиционный лозунг классического либерализма «война всех против всех», преполагает стабилизацию отношений производственных коллективов с государством на основе лозунга «законность и порядок».
В случае, когда какие-либо структуры гражданского общества, преследуя свой частный интерес, пытаются выйти из-под контроля корпораций и «играть собственную игру», государственная бюрократия прибегает к мерам по сохранению установленного порядка социальной и политической организации, а также утверждения корпоративного духа (корпоративного коллективизма) как социально и политически необходимой формы сознательности. Следует особо отметить, что идеология корпоративного коллективизма рассматривается здесь не как универсальная и общеобязательная государственная идеология, директивно навязанная всему гражданскому обществу (такой шаг был бы катастрофическим для общества), а только как идеология, культивируемая в сфере государственной бюрократии. Зарождающееся гражданское общество должно иметь гарантированную защиту от навязывания ему сверху любой идеологии.
ИЗМЕНЕНИЕ ПАРАДИГМЫ
Досрочные выборы в нашей стране в контексте корпоративизма утрачивают навязанную нам некоторыми политиками и СМИ личину «коварного заговора» и обретают вид переструктурирования механизмов властных иерархий в Украине в соответствии со степенью развития гражданского общества и политической культуры. Было бы слишком узким и однозначным представлять последние события только в плоскости борьбы ключевых лидеров страны за самодержавную власть, тем более в плане «установления в стране тирании», как это кое-кто пытается трактовать.
Мы согласны с мнением, что после Майдана 2004 года было бы наивным представлять способность общества внезапно трансформироваться в авторитарное состояние по прихоти того или иного вождя. Право, возможности самого талантливого политика или мощь самого харизматичного лидера никогда не бывает столь велика. Действительно, всегда можно поменять людей в коридорах власти — как это сделали с 20 тысячами государственных чиновников в 2005 году, хотя результаты такой замены принесли сомнительные результаты. История знает и примеры смены всей элиты, как это было сделано при Сталине. Изредка, но не всегда к лучшему можно изменить правила игры, как это было сделано во время недавней несбалансированной конституционной реформы в Украине. Но общественная трансформация общества, его модернизация, да еще и в условиях глобализированного мира, — все это требует более основательных общественных сдвигов: должны сойти с исторической арены целые поколения с их привычками, идеями, с присущими этим поколениям стереотипами поведения и пониманием «добра» и «зла», «правды» и «несправедливости», «истины» и «лжи». Следовательно, проблема введения авторитарного правления будет решаться в конечном итоге не в уединенных кабинетах, а на уровне массового сознания.
Хотя здесь не идет речь о том, что кто-то может дать гарантию против попыток установить в стране авторитарный режим. Речь о другом — о некорректности «теории заговоров», о том, что когда общество обладает высокой гражданской культурой, то его невозможно обратить к авторитаризму. И наоборот, — если в обществе будет продолжать доминировать авторитарное сознание, то всегда появится претендент на вождя, который в полной мере воспользуется ситуацией для того, чтобы ликвидировать те якобы квазидемократические институты (распределение власти, многопартийность, избирательную систему), которые стали развиваться, по его мнению, не в том направлении (Д. Травин).
В Украине за годы независимости общественные изменения происходили в достаточно драматическом ключе. Как мы предостерегали еще десять лет назад в упомянутой выше книге, «вместо демократического общества европейского образца в первые годы независимости чем дальше, тем четче стал вырисовываться образ «дикого» капитализма латиноамериканского типа — с резкими социальными контрастами, мафиозной элитой, всепроникающей продажностью и разгулом насилия» (с.521). То есть в постсоветском обществе Украины происходило своеобразное «изменение парадигмы»: место советского бюрократического корпоративизма стала занимать другая ипостась — олигархический корпоративизм. В процессе его становления, во-первых, выявились региональные особенности Украины, отсутствие централизованного начала, дисперсность и даже хаотичность взаимодействия олигархов между собой и олигархических группировок с государством. Во-вторых, сразу дало себя знать отсутствие не то что какой- то общенациональной идеи, но даже какой-либо стартовой общественно весомой цели — каждая из групп пыталась использовать текущую конъюнктуру для достижения своих сугубо групповых, эгоистических целей. Универсальной «добычей» стала максимально высокая политическая рента на приватизированный капитал. С утверждением олигархического корпоративизма ярко проявила себя третья черта: предпринимательская олигархия стала концентрировать в своих руках львиную долю ресурсов собственности, а административная и политическая олигархия — широко использовать в личных целях властные полномочия. Взаимодействие этих олигархий привело к разгулу коррупции, которая стала не сопутствующим явлением, а существенным, осевым элементом парадигмы олигархического корпоративизма.
В конце концов, обнаружила себя и четвертая характеристика — украинский олигархический корпоративизм замкнул процесс приватизации в узком кругу, отстраняя от «распределения» все остальные группы населения: страна из «открытого акционерного общества» превратилась в «закрытое». Доходами от него пользуется лишь узкая группа акционеров, тогда как остальные лишены возможности даже «купить право совместной собственности на рынке». В таких условиях разговоры о создании среднего класса становятся пустопорожним звуком. В то время как наши «левые» поднимают шум по поводу «грабительского капитализма», а «правые» фарисейски бьют поклоны Маргарет Тетчер, никто не акцентирует внимания на то, что в процессе проведенной в Великобритании приватизации только на протяжении 80-х годов прошлого века доля акционеров среди населения выросла с 7 до 20%, достигши весомой цифры в 10 миллионов человек. В Украине за годы независимости у населения накопились на счетах и в «чулках» миллиарды гривен, которым, однако, не могут найти применения, чтобы приобрести активы перспективных кампаний. В итоге социально взрывоопасная ситуация в стране для Майдана 2004 года была создана именно этим недалеким эгоизмом олигархов, который последовательно воплощается в соблюдении принципа закрытости важнейших сфер политической и экономической жизни для лиц, не допущенных к членству в корпорации.
К сожалению, случилось так, что результаты «большого стояния» на Майдане не оправдали надежд среднего и мелкого предпринимательства, а политические лидеры, которые взялись представить его интересы, оказались не на высоте положения. В целом, ситуация в стране «зависла», а поэтому политическая конфигурация украинского правящего класса вынуждена быть переформатированной. В этой ситуации олигархический корпоративизм стал проявлять тенденцию к переходу в фазу авторитаризма. Логика такого процесса достаточно проста: когда той или иной группировке удается поставить под свой контроль государство, а значит, использовать в своих интересах госсобственность и основные СМИ, это значит, что олигархический корпоративизм вступает в свою высшую и последнюю стадию авторитарного корпоративизма. Иными словами, политический кризис, который объективно разворачивается в последнее время, бросает вызов обществу, и оно неминуемо обречено отозваться на угрозу авторитаризма применением форм, адекватных его историческому опыту.
Хотя настораживает то, что прошлый опыт разнообразных «перестроек», который мы вынесли из российской империи и недалекого советского прошлого, может толкнуть одну часть общества к поиску выхода на пути мобилизации силовых структур — также своеобразных замкнутых корпораций, исповедующих свою специфическую этику и кодекс чести, — а также мессианское представление о собственной роли в жизни страны. Такие корпорации всегда объективно были своеобразной «системой сдерживаний и противовесов» в недемократическом обществе, а поэтому вариантом привлечения к разрешению политического кризиса при помощи силовых структур не следует пренебрегать. Вопрос только в том, насколько общество готово к тому, чтобы признать за силовиками право на подобное вмешательство. Что касается «старой элиты», то, ощущая необходимость изменений, не исключено, что часть ее может быть способна в какой- то мере преисполниться уверенностью в «пробивной способности» силовых структур. Подобных примеров в мире множество — от Греции, Турции и Чили до гекачепистов в августе 1991 года.
Другая часть общества, судя по всему, тяготеет к установлению консенсусной демократии, когда различные группировки корпоративной элиты находят согласие друг с другом, когда каждая из них будет иметь возможность найти свое место в социальной структуре и не будет при этом ущемлена. Если будет найдено согласие среди корпоративных элит, общество, судя по мирному характеру акций на площадях Киева весной 2007 года, воспримет такое решение положительно. Понятно, что оптимальным механизмом согласования интересов корпоративных элит является демократия, которая в сфере политики является продолжением рынка в экономике. Как мы забыли о дефиците в условиях рыночного хозяйства, так же должны обстоять дела и на «политическом рынке»: если люди разочаровались в одних элитах, у них должна быть возможность выбрать себе других лидеров. Деликатно обходя вопрос о качестве политиков, дефицита относительно количественного объема в политиках, судя по всему, нет: получай того, кого выбрал, но запомни — «товар обмену не подлежит». Во всяком случае, хотелось бы, чтобы было именно так.
Хочется надеяться также на необратимость договоренности лидеров страны, их глубокого убеждения в том, что политический кризис можно диалектически «снять» только в условиях демократии и опираясь на разнообразные корпоративные элиты, поддержанные широкими народными массами. Не следует забывать и того, что популистская любовь к любому вождю является явлением достаточно непостоянным, и раньше или позже заканчивается глубоким разочарованием. Более стабильным и непреходящим является чувство собственного интереса, на котором и следует строить избирательную стратегию, а не на разжигании ненависти к конкурентам и спекулировании на наивности рядового избирателя. Когда же уважения к чужому интересу нет, когда какая-то часть корпоративных элит загоняется в тупик, это неминуемо вызывает дестабилизацию, которая может закончиться как деградацией политического режима, так и распадом страны. Этого следует избежать.
