Собственники и силовики

ГОСУДАРСТВО СОБСТВЕННИКОВ

Есть мнение, и я не хотел бы против него возражать, что дело философствования напрочь оторвано от жизни. Касательно этого свойства нет, по-видимому, примера ярче, нежели философия марксистско-ленинская. Взять хотя бы понятие «собственность». Что есть собственность? Что есть квартира, машина, дача, модная одежда или мебель, крупная заначка (по-современному — счет в банке) и т.д. и т.п.? Для многих людей это — все. И не будем их осуждать. Так вот, марксистско-ленинская философия обо всем этом рассуждала невнятно и вообще рассуждала не о том. О каком-то «исторически определенном общественном способе присвоения», о какой-то «внутренней основе всей совокупности производственных отношений» и прочей абстрактной ерунде. А вот, кстати, Пьер Прудон сказал прямо: «Собственность — это кража». Кража и все тут, каждому ясно. Особенно тем, кто прошедшую после коммунизма приватизацию считает ограблением народа, призывает вернуться к нулевому уровню и все поделить заново.

«Наезд» силовиков на богатейшую российскую компанию — хороший повод порассуждать о собственности. Ведь собственность — действительно все. И не только в упомянутом выше банальном смысле, но и в более глубоком. Квартиры, машины и т.д. — все это имелось у людей и при махровом тоталитаризме. А собственности ни у кого не было, даже у вождей, т.е. не было такого МОЕГО, благодаря которому я могу поставить себя в независимое положение по отношению к государству. Такого МОЕГО, ради защиты которого само государство возникает и существует. Речь, понятно, о либеральной версии происхождения и смысла государства. В наиболее радикальном виде она представлена в работах Джона Локка. На вопрос: что такое политическая власть и для чего она существует, Д.Локк отвечает так: это есть «право создавать законы, предусматривающие смертную казнь и соответственно все менее строгие меры наказания для регулирования и сохранения собственности». И все. Вот для чего существует государство. Оно вторично, а сама собственность заключается, прежде всего, в личности человека — в «труде его тела и работе его рук». Когда отдельный индивид направляет свой труд на предмет природы, данной Богом всему человечеству сообща, он присоединяет к этому предмету себя и «тем самым делает его своей собственностью». Вода, бьющая из источника, изначально ничья, та же вода, налитая мной в мой кувшин, становится моей собственностью. Люди объединяются в общество «ради взаимного сохранения своих жизней, свобод и владений, что я называю общим именем «собственность», писал Д.Локк. Ну что? Разве не очевидно, что собственность — это все? Если, конечно, держаться этой простой и красивой теории. Она, на мой взгляд, в основах своих непогрешима. А если задаваться вопросом, какую эта теория выражает социально значимую идею, то ответ таков: собственность, добытая трудом, важнее собственности, захваченной в войне или полученной в наследство. Эта идея лежит в основе капитализма.

А вот соображения Иммануила Канта. Гражданское состояние общества, рассматриваемое только как состояние правовое, основано на следующих принципах: а) свободе каждого члена общества как человека; б) равенстве его с каждым другим как подданного; в) самостоятельности каждого члена общества как гражданина. Для нашего общества важно такое замечание Канта: эти принципы не столько законы образовавшегося государства, сколько законы, единственно на основании которых и возможно образование государства в соответствии с принципами человеческого права вообще. Итак, СВОБОДА, РАВЕНСТВО, САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ — это условия, без соблюдения которых о правовом государстве можно только мечтать. Свобода в этом контексте означает, что никто не должен навязывать мне какое бы то ни было представление о счастье. Если я задумал некое предприятие, никому не наносящее ущерб, скажем, посадить на даче банан, посмотреть порнографический фильм, жениться на двадцатилетней диве и т.п., никто не имеет права принуждать меня отказаться от задуманного на том основании, что это мне невыгодно или это для меня опасно, или понизит мой статус. Равенство (каждого с каждым другим) означает, что каждый член общества имеет по отношению к каждому другому принудительные права. Вообще говоря, это — принцип верховенства права, но у Канта он выражен отчетливо: я могу привлечь к ответственности каждого, кто ущемляет мои права. А тот, разумеется, — меня.

Собственно, это — азы демократии, и пусть простит меня продвинутый читатель, но повторять эти истины в наших условиях, думаю, никогда не лишне. Не тривиален, однако, принцип самостоятельности. Здесь имеется в виду условие, при котором член общества обретает статус гражданина, т.е. имеет право входить в число законодателей. Каждый гражданин является законодателем, субъектом законодательной деятельности, ибо он «имеет право голоса в этом законодательстве». И тот факт, замечу, что законодателями называют обычно тех, кто сидит в парламенте и принимает законы, означает только техническое упрощение процедуры. Так вот, согласно Канту, чтобы быть гражданином (законодателем), член общества должен иметь одно-единственное качество: быть самому себе господином, следовательно, продолжает Кант, иметь «какую-нибудь собственность». В полном соответствии с поговоркой древних римлян: «Quantum habeas, tanti habearis» (есть у тебя кое-что, тогда и ты будешь кое-кем). Выходит, строго говоря, что государство (его законодательную ветвь) образуют собственники. И понятно, что они будут принимать такие законы, которые работают на великую идею — «собственность священна и неприкосновенна».

Отвлекусь на минуту, ибо читатель почувствовал, что запахло «цензом». Требование ценза присутствует и у Канта. Кроме упомянутого выше (социального) качества — быть самому себе господином, член общества, чтобы иметь статус гражданина, не должен быть отягощенным некоторыми естественными свойствами — не быть ребенком или женщиной. Предполагается, что эти свойства несовместимы с должным уровнем разума и состоянием воли (простим великому философу предубеждения его времени насчет женщин). Идея ценза изначально, у древних римлян, предполагала оценку имущественного состояния гражданина, а отсюда — определение его социально-политического статуса и, в конечном итоге,— способности к ответственному государственному мышлению. В современном мире все еще действуют избирательные цензы — условия — допуска члена общества к формированию политической власти. Таких условий масса. Иные цензы — половой, расовый, имущественный — в цивилизованных странах считаются дискриминационными. С некоторых пор, замечу. К примеру, женщины получили избирательное право во Франции в 1944 году, а в Швейцарии — в 1971. В некоторых арабских странах — до сих пор не имеют. Имущественный ценз сохраняется в Канаде для граждан, избирающихся в верхнюю палату парламента. Надеюсь, что этот экскурс несколько снизит присущую большинству читателей предубежденность к идее ценза. Не следует сразу связывать ее с дискриминацией. Для ранних демократий не мешало бы, на мой взгляд, некоторые цензы иметь. Чтобы человек, опускающий бюллетень в избирательную урну, хотя бы понимал, что он, собственно, делает.

Вернемся, однако, к Канту, к его пониманию собственности. У нашего философа возникли здесь затруднения. Сказать, что гражданином является только тот, кто имеет собственность, — этого мало. Надо указать на субстанцию собственности, чтобы можно было всякий раз однозначно решить вопрос, относится ли вот этот конкретный человек к собственникам или не относится. Ясно, что такой субстанцией является земля, землевладельцы, безусловно, — собственники. Они живут, имеют доход от земли. Далее — владельцы недвижимости. Потом ремесленники. Они получают средства к существованию от продажи продуктов своего труда — того, что им принадлежит (до продажи). Но продаже подлежат также произведения изящных искусств, науки и, вообще, всякого умения. Люди, подвизающиеся в этих сферах, — тоже собственники. И здесь мы подходим к границе. Не является собственником, считает Кант, тот, кто не исполняет opus, т.е. работу или труд, в смысле продукта для продажи, а лишь осуществляет praestatio operae (исполнение работы), т.е. разрешает другим людям пользоваться своими силами. Тонкость этого различения Кант показывает на примере парикмахеров и цирюльников. Цирюльники — просто operarii (работники), они только стригут, парикмахеры — artificies (мастера), они еще и парики изготавливают. Так же различаются, скажем, ремесленники, относимые к собственникам, потому что им нечто принадлежит (прежде всего, продукт как товар), и домашняя прислуга, приказчики и т.п., не относимые к собственникам, потому что, согласно Канту, им ничего не принадлежит и они лишь позволяют другим людям пользоваться их силами. Еще один критерий обсуждаемого различения: мастера служат обществу, работники — отдельным лицам. Мне представляется, как семидесятилетний Кант, закончив это разъяснение, вздохнул и добавил еще одно предложение. «Признаюсь, довольно трудно определить то, чтo необходимо для притязания на положение человека, который сам себе господин». Иначе говоря, трудно определить, чтo есть собственность.

Эта трудность порождена идеей внешнего объекта или продукта. По Канту, я обладаю собственностью, когда мне принадлежит нечто внешнее, что я могу отделить от себя и передать другому. И этот другой унесет это с собой, а далее может передать третьему. Все это относится к вещам. Впрочем, к земле и недвижимости тоже, но здесь он (другой) приходит, а я ухожу, стало быть, тоже отделяю себя от того, что мне принадлежало. Но вспомним Д.Локка: он именует словом «собственность» жизнь, свободу и владения. Если, кроме владений, и жизнь, и свобода, то собственность — это все. И определение Канта тоже будет отвечать этой идее, если забыть о «внешнем», обязательно отчуждаемом, или если считать, что к собственности следует отнести все, что охватывается РЫНКОМ.

За время, прошедшее после Канта, рынок втягивал все новые и новые нетрадиционные феномены. Вещественность испаряется. Восемьдесят процентов дохода американский бизнес имеет в секторе услуг. А услуги — понятие растяжимое. Пришел парнишка, поколдовал около моего компьютера, и эта штука из стекла и металла ожила. Я продолжаю набирать на ней статью о собственниках и силовиках. Тем же самым, что и этот парнишка, в принципе, занимаются сегодня миллионы людей — они приводят в рабочее состояние технические объекты, человеческие организмы, социальные группы, финансовые и политические системы. Что такое имеют психотерапевты, юристы, менеджеры и прочие умельцы, что им принадлежит? Многое, из внешнего, материального. Но все это — вторичное. А первичное — то, что они могут и от чего живут, это — исправление душ, тел и дел посредством ЗНАНИЯ. Да услуги, услуги…Теперь о ТЕЛЕ. Я не имею никакого продукта для продажи, но мне принадлежит моя физическая сила; я несу ее на рынок и становлюсь рабочим. А помните анекдот: «Есть ли в Париже женщины, которые не продаются?» — «Есть, но они дорого стоят». Вот, кстати, совсем свежая новость. Парламент Новой Зеландии принял постановление о работницах «индустрии секса». Теперь они будут иметь те же права и возможности, что и прочие специалисты, включая социальную и медицинскую страховку, пенсионные гарантии, систему охраны труда. Среди моей коллекции объявлений есть такое: «Куплю волосы. Дорого». Недалек день, когда появится объявление: «Продам почку. Торг уместен». Вещественность испаряется, хотя телесность остается и даже предполагает отчуждение. Следующий шаг — испарение телесности. Уже существует слой людей, для которых виллы, авто, прочая материальная мишура — все это, опять-таки, вторичное. А первичное то, от чего они живут, — ИМЯ. Наступило время символической собственности.

Итак, собственность есть все, что движется в пространстве рынка. Первая задача нормального государства — обеспечить надежное и свободное функционирование этого института. Не обязательно упоминать здесь о производстве. Во-первых, это не должно быть для государства главным, без него обойдутся, во-вторых, не все, что движется на рынке, производится. Конечно, современное государство проявляет заботу и о другом — решает, как может, так называемый социальный вопрос. Но средства на это попечение и покровительство оно получает от рынка. Символ такого государства, созданный его врагами, — дядюшка в цилиндре, а рядом мешок монет cо знаком $.

ГОСУДАРСТВО СИЛОВИКОВ

Есть, однако, государства, для которых собственность не только не все, но даже не главное. А чтo для них это все, сразу в понятиях и не выразишь. Можно попробовать через художественные образы. У русского писателя Вячеслава Пьецуха есть повесть «Государственное дитя». Там выведена среди прочих иностранная блондинка — славист, специалистка по «Серебряному веку», постигающая тайны русской действительности. Некоторые ее наблюдения и суждения удачно характеризуют тип государства, к рассмотрению которого мы приступили. Например, такое. «Я думаю, что, если русским предложить на выбор — бесплатное трехразовое питание или чтобы Россия первой высадилась на Марс, — они будут выбирать, чтобы Россия первой высадилась на Марс». Замечу, что затеянный мною социологический опрос, охвативший ровно одного человека из соседней российской области, полностью подтвердил предположение славистки. Еще она говорит, что русских боятся на Западе от того, что они — романтики. Тот, у кого есть достаток и крыша над головой, никому не страшен. Потому что он думает только о том, что у него есть достаток и крыша над головой. А от романтиков всего можно ожидать, они способны на что угодно. Возьмут, к примеру, и просверлят под землей тоннель от Москвы до Вестминстерского аббатства. Блондинка не разъяснила, для чего тоннель. Думаю, может, для выполнения спецоперации, а может, и не для чего, а так, из любви к искусству. Потому что — романтики.

Читая это место из В.Пьецуха, вспомнил я случай со стальной блохой, описанный Николаем Лесковым в рассказе «Левша». Конечно, многие еще помнят, а советские люди знали все поголовно, что Левша совершил «посрамительную для англицкой нации работу» — подковал изготовленную их мастерами микроскопическую блоху. Ту блоху заводили ключиком, она прыгала и дансе танцевала. Почему все советские люди знали про подвиг Левши, хотя «Левшу» не все читали? Потому, что хорошо была поставлена воспитательная работа и пропаганда социалистического патриотизма. Правда, мало кто из тех людей знал, что Левша проделал дело не один, а вместе с двумя приятелями, что сходили они перед тем в уездный город Мценск и отслужили там молебен и что, между прочим, английская блоха после этой операции уже не прыгала и не танцевала, т.е. испорчена была.

А вот уже не художественный текст, а серьезный политический документ — недавнее послание президента В.Путина Думе и, естественно, народу. Есть в послании такие слова: «На всем протяжении нашей истории Россия и ее граждане совершали и совершают поистине героический подвиг. Удержание государства на обширном пространстве, сохранение уникального сообщества народов при сильных позициях страны в мире — это не только огромный труд. Это еще и огромные жертвы, лишения нашего народа. Именно таков тысячелетний исторический путь России. Таков способ воспроизводства ее как сильной страны». Сильная страна с сильными позициями в мире… Собирание земель и удержание государства на огромном пространстве любой ценой… Время от времени мелькает в российской печати тема: «страны, которые мы потеряли». Это о тех, кто остается, если из СССР вычесть Россию. Они их потеряли. Из всего этого напрашивается предварительное определение второго типа государства. Это государство, для которого все не собственность, а само государство. Величие, честь, гордость и уникальная миссия спасения человечества — ради этого, считают силовики, необходимо приносить огромные жертвы и лишения народа.

Кто же такие силовики? Те, кто обожествляет государство как средоточие силы и применяет эту силу по своему усмотрению. Силовики любят говорить о сильном государстве. Для них государство — это легальный инструмент насилия. Власть силовиков — власть диктаторская. Об этом Ленин: «Диктатура означает неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть». Появившееся недавно странное словосочетание «диктатура закона», во-первых, выражает скрытое признание идеи диктатуры (в смысле Ленина), во-вторых, оно придумано как знак отказа от диктатуры, точнее, как намерение это сделать. Однако, судя по всему, намерением дело и ограничилось. Сила все еще остается впереди закона, а не наоборот, т.е. закон используется как оправдание силы. В государстве собственников основной, так сказать, общественный тип власти — власть над ВЕЩАМИ. Эта власть общественна потому, что многие частные лица распоряжаются своей собственностью. В государстве силовиков царит власть над ЛЮДЬМИ — узкой группы номенклатурных лиц над обществом в целом. Цена этой власти, власти над людьми, сегодня особенно высока. Ибо, если раньше она ограничивалась принуждением к действию людей, никакой собственности не имеющих (вспомним народное выражение «погнали на бураки»), то сегодня власть легко осуществляет отъем образовавшейся у людей собственности.

И тут возникает подозрение, что государство силовиков решило, наконец, задачу, над которой оно мучилось в период от Хрущева до Горбачева. То была неразрешимая для социализма задача — привлечь людей к труду в условиях, когда страх прямого насилия исчез. Открытие состоит в том, что идеология как форма внесилового принуждения полностью себя дискредитировала, не тот теперь человек. Теперь ему нужно посулить мнимую собственность. Мнимую, потому что в любой момент ее можно отнять. Но в таком случае собственности как таковой и не существует. Разве есть собственность у пчел? Пасечник — силовик.

В январе сего года в Москву приезжал академик Роальд Сагдеев — известный в советские времена физик. Он теперь живет в США, женат на внучке президента Эйзенхауэра, а в годы перестройки, как многие интеллигенты, ринулся в политику и был довольно влиятельной во властных кругах фигурой. В интервью «Известиям» академика попросили оценить ситуацию в России. Вот его ответ: «Главная задача — обеспечить неприкасаемость награбленной собственности». Р.Сагдеев хорошо понимает происхождение капиталов, колоссальных даже по мировым масштабам, у отдельных граждан России. И все понимают, что действовали эти граждане отнюдь не по теории Джона Локка. Между тем здравый смысл подсказывает: эти капиталы должны быть если не священными, то неприкосновенными. Иначе передел собственности будет происходить и дальше, всякий раз, когда силовики этого захотят. Так мыслит собственник. Кстати, быть собственником — это, скорее, иметь соответствующий образ мысли, нежели фактически обладать богатством. А переводить вопрос о происхождении капитала в юридическую плоскость — это все равно, что затевать спор о справедливости современных государственных границ со ссылками на «историческую справедливость» — кто и где проживал многие века назад.

Метафора пасеки весьма богата. Ее можно развить так, что пасечник станет не силовиком, а рачительным организатором производства. Собственником, умело использующим естественный процесс роста. Каким является также собственник земли или, скажем, коровы, курицы и т.п. Однако эта метафора привлечена здесь, прежде всего, для того, чтобы показать особенность властной структуры государства силовиков. Имеется узкий слой лиц, представляющих, как говорят, вертикаль власти, и огромный пласт безымянных и бесправных «низших чинов». Или, в другом варианте, «трудовых ресурсов», перебрасываемых, как и прочие материальные ресурсы, куда следует. Поляризация, разорванность такого общества, его милитаристская сущность — все это исключает правовое состояние. Вообще говоря, право не относится к высшим ценностям. Это — всего лишь инструмент. Право в руках злодея есть зло. Прежде чем право начнет действовать, людям надо согласиться жить по праву. А это согласие — акт, к самому праву прямо не относящийся. Согласиться жить по праву — значит признать себя равным другому. В нашем случае — сильный должен признать себя равным слабому. Еще Аристотель заметил: право необходимо бедным и слабым, а богатые и сильные нисколько в нем не нуждаются. Стало быть, при господстве в обществе силы как средства решения всех проблем нет другого пути к праву, как только через самоограничение сильного, т.е. через нравственность. Иначе все правовые акты становятся не более чем клочками бумаги. Поразительно, как соблазняются бумагами люди, живущие в мире бумаг, книжники. Вот что писал об одной из таких бумаг певец свободы Николай Бердяев: «Советская конституция создала самое лучшее в мире законодательство о собственности. Личная собственность признается, но в форме, не допускающей эксплуатации». Писалось это, заметьте, в 1936 году. Насчет «эксплуатации» — это у Николая Александровича от раннего увлечения марксизмом. А вот мысль о том, что не было в истории человечества более махрового эксплуататора, чем социалистическое государство, нашего философа, в порыве восхищения бумажной конституцией, как-то не посетила.

Собственник озабочен ростом собственности. В сущности, это — забота о себе. Желание, так сказать, расширить себя во вне, господствовать над миром вещей. Эту озабоченность, переходящую в страсть, именуют, в осуждение, ненасытностью, алчностью, стяжательством, сребролюбием и т.п. Все религии, все нравственные учения объявляют это пороком и призывают человека всеми силами души изживать его. Тоталитарные идеологии заняты тем же. При успешном действии этого мощного идейного пресса, этого воспитательного насилия над природой человека получается известный результат — общество расслабленных и пассивных. Тех, кто нуждается в поводырях и кормильцах, организующих отпуск чечевичной похлебки. В идеальном случае мы имеем страну рабов, страну господ. Там повиновение важнее благосостояния.

Хор проповедников и демагогов заглушает отдельные голоса здравомыслящих людей. Таких, к примеру, как Бернард Мандевиль, сочинивший «Басню о пчелах», или трактат о том, как пороки частных лиц оказываются благами для общества. Ну, действительно, разве не благодаря алчности и сребролюбию торгашей на наших рынках имеет место неведомое при социализме изобилие продуктов и товаров? И никаких тебе заботящихся о благе народа органов вроде Госснаба и Госплана. А теперь представьте себе, что было бы, проникнись весь этот алчный люд нравственным учением, скажем, Франциска Ассизского. Того самого христианского аскета, который призывал жить подобно птицам небесным.

Феномен роста собственности имеет биологические корни. Накопление ограниченного ресурса — универсальное свойство жизни. Белка запасает на зиму орешки, а медведь — подкожный жир. И люди ведут себя так же, но по- человечески. Это «по-человечески» я хочу пояснить. Чувство довольства от обладания — это просто, здесь человек от животного не отличается. Надобно нечто метафизическое, не каждому доступное. Как недоступно было советским литературоведам метафизическое прочтение «Скупого рыцаря». Они соревновались в осуждении порочной страсти, изображенной якобы в этой драме. Один видел в главном герое «низменность и подлость извращенной натуры» (Г.П.Макогоненко). Другой осуждал накопительство как принцип: «этот принцип ужасен, и следование ему приводит Барона к чудовищным поступкам» (Ю.М.Лотман). Третий цитирует ключевое место в драме:

…Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья…

И простодушно резюмирует: «Это совершенно неправдоподобно» (С.М.Бонди). И чтобы читатель проникся чувством неправдоподобности, наш автор дает такое разъяснение. Представьте себе, что вы долго домогались дамы, мучались, а когда дама ответила согласием, отступили и «отказались от своей идеи». Мне нравится это обращение к живой жизни, но автор, по-моему, плохо понимает то, о чем пишет. А ведь задолго до этих примитивных осуждений нашелся человек, прочитавший это место метафизически, а именно — «как самое полное определение свободы, над которым так бьется мир!». Это — Андрей Макарович Долгорукий из романа Ф.М.Достоевского «Подросток», который, кстати, считал, что ничего нет глупее как называться Долгоруким, не будучи князем. (Любопытно еще, что мой русскоязычный Word предложил заменить «Макарович», на «Макаревича»). «Да, уединенное сознание силы — обаятельно и прекрасно. У меня сила, и я спокоен». Это и есть «по-человечески», т.е. существо, наделенное духом, довольствуется сознанием своих бесконечных возможностей. Барон весь день ждет, когда сойдет он в тайный подвал и станет при свечах созерцать свои сокровища. Он сравнивает себя с царем, созерцающим дали с холма, который воздвигли ему воины, неся по горсти земли.

Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознес мой холм — и с высоты его
Могу взирать на все, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? Как некий демон
Отселе править миром я могу…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Читатель, конечно, заметил, что при описании государства силовиков использованы примеры из российской жизни. Собственно, наблюдение за этой жизнью и побудили меня обратиться к данной теме. Россия остается государством силовиков. Она стала преемницей Советского Союза — государства силовиков в чистом виде. В ней остался центр бывшей империи со свойственным такому центру мировосприятием. Окраины Союза, ставшие независимыми странами, не имеют опыта государственной жизни. Кто они и куда идут, сегодня не вполне ясно. «Силовая» ментальность, как родимое пятно, конечно, просматривается. Однако видно и то, что, по крайней мере, в Украине, выбор сделан в пользу государства собственников.