Одной из особенностей постсоветского времени является сосуществование разных "часовых поясов" – специфически"советского", с уничтоженным гражданским обществом, тщательно взлелеянным политическим и культурным невежеством, научной отсталостью и нравственной дезориентированностью, и индустриального, с его зарождающимися политическим и национальным самосознанием, социальной мобильностью и политическими свободами. О сущности советской эпохи написано немало исследований, но, думаю, что осознание продолжается, хотя на общенациональном уровне оно пребывает пока на начальной стадии. Мы страшно отстали от всего мира, однако ведем себя и дома, и на международной сцене, как нахальные подростки-двоечники, которым море по колено и сам черт не брат, т.е. так, как и положено всем отстающим. Крайне интересный феномен являют собой наши политические лидеры. В них, как в капле воды, отражаются все черты типичного советского человека в не слишком типичных для него обстоятельствах. Не стану углубляться во все детали этого явления – слишком объемная тема, остановлюсь лишь на некоторых.
Известно, что кроме простых физиологических потребностей удовлетворения голода, полового влечения, безопасности и комфорта в человеке как социальном животном присутствуют еще две мощные движущие силы – стремление к власти и стремление к признанию. Власть, кроме максимального удовлетворения этих простых потребностей, дает еще и ощущение силы, многократно расширившихся возможностей, в том числе и возможностей принуждения. У имеющих власть появляется множество угодников, создающих иллюзию признания. Но почти никто из стремящихся достичь тотальной власти не понимает, что реальное признание не только не достигается принуждением, оно им уничтожается. Угодник, как и раб, всего лишь изображает преданность и восхищение, поэтому его признание лидера ущербно, ведь, как и раб, "он не вполне человек" (Ф. Фукуяма). Лидер же, независимо от того, дошел ли он до высших ступеней иерархической лестницы или только поднимается по ней, сколько бы ни убеждал себя в обратном, жаждет истинного признания.
В Европе и Америке после французской и американской революций и признании народа сувереном начинают устанавливаться отношения, где признание приобретает наивысшую значимость, поскольку опирается не на силу, а на взаимное согласие сторон.
Постсоветское же сознание продолжает продуцировать средневековый принцип "государство – это я" (Вспомним речь Путина на митинге после президентских выборов: "Спасибо всем, кто сказал "да!" великой России!". Оппоненты на выборах для него – провокаторы, стремящиеся развалить страну). Разница между западным и посткоммунистическим восприятием отношений "власть – народ" заключается в том, что уход в имитационное поле в первом случае осознается отклонением от нормы, во втором же – нормой, в рамках которой лидер пытается, тем не менее, добиваться истинного, не имитационного признания (вспомним, к примеру, многократные путинские попытки понравиться со всеми его амфорами, журавлями и прочим пиаром). Но если государство – это "Я", тогда все многоголосое, доброжелательное, хотя и критичное "Ты" превращается во враждебное "Они".
Парадоксальность психологии типичного постсоветского лидера вынуждает его наполнять все пространство своей борьбы за власть и ресурсы симулякрами. Имитируя и мимикрируя, меняясь и приспосабливаясь, он в своей претензии на власть оказывается в весьма болезненном для его самолюбия положении "не вполне человека", т.е раба, признание которого становится тоже всего лишь симулякром. Не признавая за своим электоратом права на человеческое достоинство, он тем самым приобретает то "недостаточное признание", которое лишает его чувства собственной значимости и понуждает к постоянным болезненным поискам ее подтверждения. Сюзерен становится неуверенным в себе, подверженным постоянным страхам крепостным, который собственноручно загнал себя в замкнутое пространство, огражденное возведенными им же заборами, и прекрасно понимает, что, нарушив договор с многоглавой, непредсказуемой и неуважаемой им человеческой массой, он тем самым поставил вне закона и себя.
Но страх потерять власть – ничто по сравнению с ощущениями человека, которого просто не признают, несмотря на все его властные регалии. И здесь включается психологический механизм ухода от реального положения вещей и мысленного конструирования иллюзорного комфортного мира. В этом мире все, кто отказывается признавать его статус, становятся врагами, заслуживающими наказания. Такой уход от реальности делает властную почву еще еще более зыбкой, ведь ни миллионы условных единиц в кармане, ни угроза наказания, ни даже смерть врага не обеспечивают лидеру признания, наоборот, они порождают ненависть. Его удел – иллюзия и одиночество. Он создает псевдоструктуры государственной власти по псевдодемократическим лекалам, он плетет интриги и изобретает все новые ловушки для непризнающих его людей, он окружает себя все более ревностными подхалимами и добивается все больших полномочий. И, наконец, он убеждает себя в том, что почти достиг цели, осталась только самая малость – внушить всему миру именно то количество страха, которое вынудит всех наконец-то признать его.
Но псевдовласть порождает псевдоисполнительность, подхалимы – всегда предатели, тотальная власть влечет за собой тотальную ответственность, а в вырытую ближнему яму, как гласит народная мудрость, неизбежно попадаешь сам.
Нет такой силы, которая завоевала бы признание с помощью страха. Государство, описанное в романе Оруэлла "1984", двигаясь путем максимально возможного насилия, создает-таки "любящего" человека, но есть одно маленькое "но" – он уже неполноценен в своем безумии, как и его "выдавленная" силой любовь.
Солнечный зайчик признания не упрятать в железный сундук силовых структур и не запереть в "автозак", чтобы потом любоваться им на досуге в подвале за семью печатями. И в этом трагедия не понимающих этого псевдолидеров.
