Волынская трагедия: поиск правды

Как отмечают авторы, «исследование украинского террора в отношении польского населения на Волыни во время Второй мировой войны» проводилось ими на основе анализа более полутора тысяч свидетельств очевидцев тех событий и написанных значительно позднее воспоминаний, хранящихся как в частных коллекциях, так и в общественных и государственных архивных хранилищах. К последним принадлежат, в частности, архив Главной комиссии по исследованию преступлений против польского народа — Института национальной памяти, Восточный архив научного центра «Карта», архив центра воинов 27-й Волынской пехотной дивизии Армии Крайовой (АК), архив истории крестьянского движения, архив Военного исторического института...

Авторы указывают на то, что пытались также использовать другие материалы, в частности, следственные дела, которые рассматривались Главной комиссией по исследованию преступлений против польского народа — Институтом национальной памяти, документацию польских подпольных структур, действовавших в годы войны, а именно — донесения низовых звеньев АК главному командованию, отчеты работников органов Делегатуры польского правительства в оккупированной стране, МВД польского эмигрантского правительства в Лондоне. Однако этих документов по сравнению со свидетельствами и воспоминаниями значительно меньше. Это потому, что, как считают В. и Е. Семашко, «они недостаточно информативны», поскольку в годы войны ни одна из структур так называемого польского подпольного государства по понятным причинам систематического изучения картины совершенных против поляков преступлений проводить не могла и потому соответствующей документации не подготовила.

Даже при одобрительной оценке польскими учеными этой работы, среди них идут споры по поводу того, могут ли быть положены в основу объективного исследования деятельности ОУН и УПА свидетельства тех польских граждан, которые были свидетелями той деятельности, и одновременно потенциальными жертвами украинских повстанцев. Не до объективности было и тем авторам воспоминаний, пережившим войну и ту человеческую трагедию, которая произошла на Волыни в 1943—1944 гг.; воспоминания нередко писались через несколько десятков лет после завершения войны.

Однако, руководствуясь бесспорной истиной, что свидетели всегда больше знают о том, свидетелями чего они были, чем те, кто не имел к этому непосредственного отношения (речь идет об осведомленности о том или ином событии, а не о характере его восприятия), можно согласиться с утверждением большинства польских ученых и авторов упоминавшегося труда, что именно свидетельства и воспоминания очевидцев являются основным источником информации о случаях массовых или одиночных убийств гражданских лиц, совершенных различными военными группировками. А поэтому они таки могут быть положены в основу исследования. Проблема заключается в другом. Как проверить полученную от свидетелей информацию, чтобы сделанные на ее основе оценки как можно больше были приближены к истине, то есть учитывали бы всю совокупность обстоятельств (причинно-следственные связи), при которых произошло то или иное событие? Решение этой задачи требует наличия других источников информации (по возможности полностью другого происхождения) для сопоставления и проведения тщательного сравнительного анализа. Не менее важно соблюдение объективности в подходе к такому анализу, а также, кто его будет проводить и выносить окончательное суждение. И в этом плане, как нам кажется, В. и Е. Семашко не все удалось.

Причина многих ошибок, допущенных авторами, — отсутствие у них источников другого происхождения (из документов ОУН цитируется только три уже опубликованных и нет ни одного еще неопубликованного, отсутствуют также немецкие и советские материалы), а значит невозможность сопоставления свидетельств польских граждан со свидетельствами противоположной стороны. Если работа была бы только сборником свидетельств и воспоминаний — это одно дело. Но когда на основе этих материалов без всякой их конфронтации с другими авторы синтезируют собственную картину событий — это совсем другое дело .

Чтобы продемонстрировать, как может выглядеть рассказ об одном и том же событии в изложении разных сторон, приведу только один пример. На 382-й странице первого тома авторы упоминают об одном из первых случаев убийств времен войны в селе Клюсик Турийской волости Ковельского уезда «украинскими националистами» польских граждан: «15 сентября 1939 г. местные украинские крестьяне убили 9 поляков, применив перед тем против них пытки. Замученных вывезли в соседний радовицкий лес, где все они были закопаны в землю в общей могиле». Источником этой информации для авторов служили материалы архива центра воинов 27-й Волынской пехотной дивизии АК. При этом они не сообщают ни кем были убиты польские граждане, ни при каких обстоятельствах произошло это преступление, ни кто его совершил. Впрочем, ответы на эти вопросы, которые находим в другом источнике, меняют представление об этом событии. В докладной записке наркома внутренних дел УССР Ивана Серова от 13 октября 1939 г., посланной из Львова в Москву на имя наркома внутренних дел СССР Л. Берии, читаем: «8 октября сего года в лесу близ Турийска Ковельского уезда были обнаружены трупы убитых и зарытых в землю 5 мужчин и 1 женщины. Расследованием установлено, что они являются жителями деревни Клюсик Турийской волости... Эти лица были расстреляны по решению группы членов КПЗУ и бывших политзаключенных из числа жителей этой деревни, как провокаторы, на следующий день после занятия г. Ковеля частями Красной Армии. Расстрел был якобы санкционирован комиссаром одной из войсковых частей Красной Армии. Непосредственное участие в расстреле принимали... все члены КПЗУ, освобожденные из тюрьмы нашими войсками. При выезде наших работников на место, местные жители представили документы, подтверждающие провокаторскую деятельность расстрелянных, изъятые ими из архивов судов и полиции» (Государственный архив СБУ. Деятельность оперативно- чекистских групп НКВД в западных областях Украины, 1939—1940. Сводка о ходе работы оперативно-чекистских групп НКВД по Западной Украине, отправленная из Львова наркомом внутренних дел УССР И. Серовым в Москву наркому внутренних дел СССР Л. Берии от 13 октября 1939 г. — с. 127-128).

Благодаря сопоставлению информации об одном и том же событии, из источников различного происхождения уточняем дату совершенного преступления, выясняем обстоятельства этого дела, в частности, мотивы действий тех, кто его совершил, получаем конкретные данные об убийцах и их жертвах. Смысл замечания заключается в том, что авторы двухтомника даже не ставили себе целью отыскать эти документы.

Главное внимание авторы уделили выяснению, в первую очередь, двух вопросов, а именно — каким был масштаб преступлений, совершенных против польского гражданского населения на Волыни в годы войны, и кто конкретно, то есть какие украинские военные формирования участвовали в антипольских акциях. Список тех, кто, по мнению В. и Е. Семашко, непосредственно был причастен к организации тех акций, подаваемый в книге, насчитывает 503 человека. Причем, как указывают авторы, он далеко не полный и составлен ими, если речь идет об ОУН-Бандеры и подчиненной ей УПА, якобы на основе, главным образом, украинских источников (это — прежде всего — 2, 5, 6, 7, 20, 21, 27 тома «Летописи УПА», которые издавались в 1983— 1997 гг., работа П. Содоля «Українська повстанча армія 1943—1949», 1994 г. издания). Итак, как подчеркивают авторы, список не содержит фамилий тех лиц, о которых упоминают только польские свидетели.

Общее же количество погибших поляков на Волыни, приведенное в книге, составляет 36543—36750 человек, из которых почти 19,5 тысяч с установленными фамилиями. Не беремся отрицать представленные цифры, поскольку для этого не имеется никаких серьезных оснований. Отметим только, что контробследование волынских сел, проведенное в некоторых уездах местными отечественными энтузиастами (например, во Владимир-Волынском районе его жителем Ярославом Царуком) засвидетельствовало превышение количества жертв, установленных польской стороной. Существует большая разница в количестве погибших на Волыни по вине поляков украинцев, которое дают В. и Е. Семашко и этот волынский краевед. По мнению первых, в ходе боев с польскими вооруженными формированиями погибло немногим более 300 украинских повстанцев. Еще чуть больше 100 было убито вследствие «акций возмездия» польских партизан. Я. Царук приводит цифру — 836 украинцев, которые погибли от рук поляков только на Владимирщине.

Отсутствие официальной информации о количестве погибших украинцев можно объяснить только тем, что подобные польским подсчеты в Украине никто никогда централизовано не проводил. Только в последнее время по инициативе Волынского государственного университета им. Леси Украинки и Института украиноведения им. И. Крипьякевича НАН Украины эта работа началась. К сожалению, украинские историки еще не готовы представить обобщающие данные.

Теперь по поводу некоторых, наиболее принципиальных для понимания обсуждаемой проблематики, утверждений В. и Е. Семашко. Первое из них касается оценки характера украинско-польских отношений на Волыни накануне войны. Польские авторы пишут о том, что в довоенные годы со стороны украинцев были лишь отдельные проявления враждебности по отношению к полякам, проживавшим на Волыни на протяжении многих поколений. Поэтому для большинства местного польского населения те акции, которые были направлены против них во время войны их сожителями, до недавнего времени «добрыми соседями» и «приятелями», оказались полностью неожиданными и непонятными. Впрочем, хорошо известно, что именно накануне войны украинско-польские отношения переживали период очередной напряженности. Вину за это, несомненно, несет польский правительственный лагерь, который после смерти маршала Юзефа Пилсудского в 1935 г. прибегнул к принудительным мерам в отношении украинцев, целью которых была быстрая их денационализация и государственная ассимиляция.

Символом этого нового курса польских властей стала отставка волынского воеводы Г. Юзевского в апреле 1938 г. Напомню, что политика последнего предусматривала возможность привлечения украинцев к государственной жизни Польши путем расширения их участия в центральных и местных органах власти, и особенно в самоуправлении и кооперации. Но из-за отчаянного сопротивления польских националистов она потерпела неудачу. В Варшаву поступали многочисленные жалобы и доносы на Г. Юзевского. Так, бывший президент Луцка подполковник М. Венжик в декабре 1936 г. написал министру военных дел генералу Т. Каспшицкому, в частности, следующее: «На основе собственных наблюдений, а также с точки зрения работников суда, прокуратуры, военных, организации «Стшельцы», Союза землевладельцев и просто многих граждан я глубоко убежден, что политика воеводы Юзевского разъединяет польское общество, совсем игнорирует потребности евреев и угождает украинцам. Поляки унижены, а лозунг «Режь ляхов» становится на Волыни все более популярным. Воевода не владеет ситуацией и даже не ориентируется в территориях, которые вследствие его ошибочной политики все больше становятся враждебными и чуждыми Польше». Как видим, это письмо несколько расходится с утверждением авторов книги о якобы «вполне благожелательных отношениях», царивших на Волыни между украинцами и поляками накануне войны.

Изучая уже длительное время причины или мотивы, побудившие руководство ОУН- Бандеры и командование УПА к массовой антипольской акции на Волыни, я пришел к следующему выводу. Местный межнациональный украинско-польский конфликт был вызван не присутствием здесь партизанских отрядов АК, которые действительно были созданы только в ответ на упоминавшуюся акцию (об этом пишут авторы книги), и не наличием на украинских этнических землях политического представительства польского эмигрантского правительства, которое в любых условиях должно было претворять в жизнь правительственные планы по сохранению за послевоенной Польшей ее «восточных кресов», хотя оба упомянутых фактора сыграли свою роль в тех событиях. Непосредственным мотивом для начала, а главное, продолжения массовой антипольской акции на Волыни в течение 1943—1944 гг. в значительной степени стало то обстоятельство, что местные поляки всячески пытаясь проникнуть в административный и хозяйственный аппарат оккупационной немецкой власти, создавали тем самым для себя фундамент, при наличии которого они смогли бы сохранить свое влияние на этих землях после поражения Германии. Именно такое положение вещей, сложившееся на Волыни весной-летом 1943 г., констатировали хорошо знакомые с ситуацией на оккупированной территории советские оперативно-чекистские группы, немецкие функционеры и конечно же представители местной украинской общины.

Тот факт, что польское население на Волыни было малочисленным (не более 16% от общего количества), но оно безотносительно к тому стремилось играть здесь роль хозяина, в том числе в отношениях с оккупационной властью, тем более после того, как немецкую полицейскую службу покинуло около 5 тысяч украинцев, бежавших в лес, чтобы начать борьбу против той же оккупационной власти, не мог не насторожить украинских политических руководителей на Волыни.

Трагизм возникшей ситуации заключался, в первую очередь, в том, что якобы вполне сначала мотивированная, с точки зрения украинских национальных интересов, антипольская акция очень быстро приобрела невиданные по масштабу обороты и чрезвычайно кровавый характер, осуществлялась благодаря участию в ней сельского люда, вооруженного тем, что попало под руку, наиболее жестоким способом и охватила объективно казалось бы в общем безвинных людей, в том числе стариков, женщин и детей. А это уже было преступление. Польскому населению Волыни, а затем и Восточной Галичины пришлось с лихвой расплатиться и за довоенную ошибочную политику правительств Второй Речи Посполитой по отношению к украинцам, и за собственные представления и взгляды относительно той политики, которые, между прочим, хорошо отражены в документации так называемого польского подпольного государства.

В одном из таких документов, а именно в отчете Варшаве командования АК Львовского региона за декабрь 1942 г. о настроениях местных поляков сообщалось, например, следующее: «Отношение к украинцам везде враждебное. Ни в одной дискуссии не просматривается хотя бы какой-то политический реализм в отношении украинского дела. Каждая программа, ставящая целью решение украинского вопроса, если только она предусматривает, что хозяевами на этой земле могут быть только поляки, находит всестороннюю поддержку в здешней среде...»

Далеко не последнюю роль в появлении у руководства ОУН-Б и командования УПА намерений по «деполонизации» западноукраинских земель сыграл также факт сотрудничества поляков с советскими партизанами и оперативными группами НКВД, которые делали своими базами польские поселения и заставляли их обитателей всячески помогать себе, иногда даже привлекая к разведывательной и диверсионной антинемецкой, а нередко и антиуповской деятельности. Часто поляки сами охотно шли на такое сотрудничество, прежде всего, когда оно было направлено против украинских повстанцев.

В этом случае следует говорить и о той роли, которую сознательно или несознательно, но объективно играла в украинско-польском конфликте советская сторона. После «пацификаций» польских сел то ли немцами, то ли уповскими отрядами за сотрудничество с советскими партизанами, руководители АК, чтобы избежать по-возможности в дальнейшем этих репрессивных мер, запрещали польским поселениям принимать у себя «красных» и сотрудничать с ними. В ответ на нежелание поляков покоряться, советские партизаны неоднократно прибегали к убийствам (иногда арестам) командующих польских аковских или проаковских формирований, причем даже тех из командующих, с которыми еще вчера они вели совместные антинемецкие действия. В 1944—1945 гг. представители органов советской власти также охотно привлекали поляков к борьбе с украинским повстанческим движением в составе так называемых истребительных отрядов, тем самым, бесспорно, обостряя украинско-польские отношения.

Хотели бы прокомментировать полностью ошибочное утверждение авторов книги о том, что: «Сотрудничество между ОУН и нацистами на Волыни в деле уничтожения поляков не прерывалось на протяжении всей войны и прекратилось только с изгнанием немцев оттуда Советами». Из сохранившихся оуновских, немецких, и, в конце концов, польских и советских документов нам не известно ни одного, в котором говорилось бы о каких-либо договоренностях между ОУН и нацистами по проведению совместных антипольских акций, целью которых было бы уничтожение на Волыни местного польского гражданского населения. Не могла вызывать одобрительного отношения со стороны немецкой оккупационной власти масштабная акция УПА, направленная против польских крестьян, а главное против польских работников местных административных органов, ведавших службами охраны лесов и госимений (лигеншафтов); она не только подрывала поддерживаемый любой ценой оккупантами порядок и покой у себя в тылу, но и мешала собирать урожай, необходимый для снабжения вермахта на Востоке. Неслучайно немцы на Волыни помогали даже оружием польским базам самообороны, чтобы те могли защитить себя от УПА, откуда они вывозили зерно (например, колония Галы неподалеку от Сарн).

В любом случае не вызывает сомнения, что гитлеровцы использовали антипольские действия УПА для набора в свои полицейские формированиям тех местных поляков, которые были напуганы этими действиями, а также для переброски на Волынь польских жандармских частей из Генерал-губернаторства с целью привлечения их к антиуповским акциям и репрессивным мерам в отношении гражданского украинского населения. Кстати, последним в книге не уделено достаточного внимания.

Уже в марте-апреле 1944 г. во время контактов члена Центрального провода ОУН-Б Ивана Гринеха с представителями немецкой службы безопасности и полиции в Генерал-губернаторстве, последние требовали от украинской стороны немедленного прекращения антипольских действий, на что тот ответил, что ОУН сделает это, но при условии «если только будут ликвидированы все препятствия на пути к достижению организацией ее главной цели — борьбы против большевизма, а украинцам будет гарантировано Германией прекращение польского террора против них». Будучи в целом заинтересованной в поддержании состояния вражды между украинцами и поляками, немецкая оккупационная администрация, однако, не стремилась к тому, чтобы эта вражда приобрела формы массовых вооруженных столкновений между ними или обоюдных «пацификационных» рейдов, которые она не смогла бы поставить под собственный контроль.

Подытоживая вышеизложенное, отмечу, что трагические события на Волыни 1943— 1944 гг. были частью общего межнационального украинско-польского конфликта времен Второй мировой войны на территории совместного проживания украинцев и поляков (Волынь, Восточная Галичина, Холмщина, Подляшье, Надсяннье, Лемкивщина). Поэтому их желательно рассматривать в комплексе с подобными по многим показателям событиями в выше отмеченных регионах, а также в контексте всей предыдущей истории украинско-польских отношений.