То, что констатация фактов национальных трагедий прошлого и сложных проблем настоящего не должна перерастать в садомазохизм всеукраинского масштаба, — не подлежит сомнению, однако, к сожалению, нередко игнорируется (скорее, неосознанно, чем сознательно) многочисленными отечественными «плакальщиками на реках Вавилонских». Таким образом, стоит поблагодарить Кирилла Галушко за резкость и точность его статьи «Миф об украинцах-недобитках». Единственное, с чем позволю себе не согласиться, так это с тезисом, что ответом украинцев на все нашествия, катастрофы и попытки геноцида всегда было: «Ще не вмерла...» — наперекор всему и всем. Нет, но, к примеру, вояки Запорожского корпуса Действующей Армии УНР, само упоминание о которых вынуждало, как отмечает Галушко, «холодеть сердце солдат не одного враждебного войска», пели иначе: «Вже воскресла Україна, і слава, і воля». И то, что действительно «мы имеем сегодня границы государства, добытые нашими прадедами в 1918—1920 годах», — является результатом практического действия именно этой духовной установки, которую, к сожалению, не сумели должным образом подхватить мы сами ни в 1991-м, ни в 2004 году.
Последнее суждение не имеет ничего общего с тем популярным «плачем», с мифом об украинцах как «жертвах роковых исторических обстоятельств», которых язвительно высмеивает Кирилл Галушко. Ведь, отбросив самоунижение, не следует забывать о необходимости рационального и конструктивного осмысления как украинских поражений (чтобы не повторять), так и украинских побед (чтобы продолжить их ряд). В этом плане не стоит забывать мудрые слова Ивана Дзюбы: «Нам нужна честная национальная самокритика... Скажут: мы и так биты, затравлены, унижены — как же нам еще и заниматься самобичеванием? Но разве в лучшем положении находилась Украина в ХІХ веке, как известно, породившем могучую волну национальной самокритики у Шевченко, Франко, Драгоманова, Леси Украинки, Владимира Cамийленко и других светочей украинского духа и мысли? И разве самокритика является самоунижением и самобичеванием, а не, напротив, самоочищением, самообновлением, самомобилизацией? Национальная самокритика всегда была и будет не только обратной стороной нашего развития, но — что особенно важно — и его единственно надежным прочным фундаментом, единственной гарантией морального здоровья и подлинности этого развития».
Вот только такая самокритика, пусть даже самая едкая и безжалостная, не должна оборачиваться грубым нигилизмом, тотальным отрицанием всего сделанного, превращаться в проповедь (только с несколько иных позиций, нежели в случае «плача над горькой долей») некой «безысходной провинциальности украинцев», их неспособности создать что-либо оригинальное в масштабах европейской и мировой культуры. За примерами не нужно далеко ходить, их немало, так что приведу один из самых недавних.
«Неугомонное и бездарное обезьянничание», восточноевропейское «барокко маразма», «мерзкая ползучая вторичность» — это не только об украинцах, но и о поляках и русских. А как вам такой оборот: «Распухшие морды на барочных портретах — как тыквы и репы. Цвета — соответствующие. Овощное искусство полустепняков». Или же: «Майские жуки гудели над разрушенными надеждами, а мир поражался нашей способности превращать сметану в дерьмо». Достаточно?
Такая стилистика у известного литератора-постмодерниста Владимира Ешкилева (статья «Вторичность», опубликованная под рубрикой «Демифологизация» в интернет-ресурсе ZAXID.NET 10 ноября 2011 года). Оказывается, у нас имела место напряженная деятельность «культурничества, но, за редкими исключениями, несколько бессодержательная», а в результате не появилось «ничего собственного, ничего оригинального». Попытки же отрицать этот тезис — не более чем «лепет полуграмотных гуманитариев». Вот так.
Разумеется, наряду с тотальным отрицанием Ешкилев предлагает и свою позитивную программу, не менее тотально одномерную: «Первичность рождается лишь из «священной внутренней бездомности». Из сквозной и бодрой бездомности творца, оторванного от семьи, клана, традиции, эпохи и той кучи мусора, которую у нас до сих пор упрямо именуют «культурой».
Кто-то из читателей воспринял сказанное литератором как неудачную шутку, еще кто-нибудь — как интеллектуальную провокацию. И все ли в мире подпадает под такие шутки, или же в подобной провокации проблескивает также луч интеллекта?
Конечно, поляки и русские могли бы отрицать все вышесказанное, ссылаясь, к примеру, на имена своих Нобелевских лауреатов в области литературы. Украинцы бы могли вспомнить хотя бы слова Анри Матисса, сказанные им Александре Экстер: «Не вам, а нам у вас нужно учиться, потому что вы имеете великое национальное искусство иконы и уникальное сельское искусство Анны Собачко». Но... И Матисс мог ошибаться, и Нобелевский комитет впадать в ересь, ведь художественные вкусы — вещь субъективная. Поэтому попробуем подойти к вопросу «вторичности» с другой стороны — с той, где возможные отрицания сняты практикой ХХ века и где уровень объективности несоизмеримо выше.
И обратимся при этом к тому искусству, которое считается военным.
ОРГАНИЗАЦИЯ ВОЙСКА. Генерал-хорунжий Александр Греков. Военный министр УНР. Командующий УГА во время Чертковской оффензивы. А также автор новой по тем временам концепции организации армии. Он призывал отказаться от таких структурных единиц, как полк и дивизия. Наивысшей формой тактического военного соединения становился корпус, в состав которого входило от двух до пяти бригад, подразделяющихся на батальоны. Преимущества такой системы организации войска были доказаны во время Чертковского контрнаступления (для чего Греков переформировал разгромленную и деморализованную Галицкую армию по своей схеме), а со временем — и войнами ХХ века в разных точках земного шара. Вооруженные силы Украины, которые унаследовали от СССР схему «батальон — полк — дивизия», постепенно перешли именно на схему Грекова: «батальон — бригада — корпус». В Сухопутных войсках США название «дивизия» сохранено (в состав этих войск входит десять дивизий), но фактически это та же схема, так как далее следуют бригады и батальоны, причем конкретное количество батальонов в бригаде определяется боевыми заданиями этого соединения, как, собственно, и предлагал украинский генерал-хорунжий.
СТРАТЕГИЧЕСКАЯ КОННИЦА. Таким преимуществом во время Первой мировой войны не располагал никто, в том числе и армия Российской империи. Более того, она оказалась неспособна использовать имеющиеся в ее распоряжении конные дивизии не только в стратегических, но и в оперативных целях. В 1914 году можно было, прикрывая мобилизацию и развертывание пехотных армий, осуществить глубокие рейды в Пруссии, а то и в Германии. Конница с бронепоездами, с авиацией — хотя бы для разведки. Собственно, можно было сорвать развертывание немецких войск, «пошуршать» на вражеских тылах, существенно разрушить инфраструктуру, а при случае и окружить неприятеля и открыть путь пехоте. Немецкая же армия, имей она стратегическую конницу, а не только пехоту, могла бы реализовать «план Шлиффена», то есть обойти и захватить Париж, выведя Францию из войны. Но... Впервые такая конница появляется в период 1918—1921 гг. на просторах развалившейся Российской империи. Конный корпус Думенко в Красной армии (потом его возглавит Буденный) превращается в Первую конную армию (реввоенсовет — Буденный, Ворошилов, Щаденко, начальники дивизий — Тимошенко, Апанасенко, Пархоменко...). А еще — конный корпус Красного казачества Виталия Примакова. И, конечно, Нестор Иванович Махно со своей Революционной повстанческой армией Украины — десятки тысяч конницы и сотни пулеметных тачанок. Оперативно-стратегические цели, которых могли достигать конные армии и корпуса, во время Второй мировой войны перебрали на себя советские танковые армии. Среди их командиров — бывшие конармейцы Лелюшенко, Рыбалко, Романенко... А конармеец Яков Федоренко (генерал, затем маршал) в декабре 1942 года стал командующим бронетанковыми и механизированными войсками всей Красной армии...
АВИАНОСЦЫ. Лев Мациевич, один из основателей Революционной украинской партии и в то же время — блестящий военно-морской инженер и авиатор с международным удостоверением №178; он первым в мире разработал проект авианосца, на котором должно находиться 25 самолетов, и определил области возможного применения кораблей такого класса. Технику старта аэропланов он подробно изложил в докладной записке: «Подъем аэропланов с палубы мог бы быть осуществлен также с помощью электрической лебедки, которая выстреливала бы аппарат с нужной скоростью». Что же касается посадки, то Мациевич предложил использовать для торможения самолета «особую сетку, расставленную над частью палубы». Как считают кораблестроители, Мациевич не только четко представлял ближайшее будущее морской авиации, связанное с применением гидропланов для разведки и бомбовых и торпедных атак противника, но и впервые в мире предложил проект дееспособного авианосца с катапультой и тормозной системой, которая ограничивала бы пробег самолета по палубе. Были выделены достаточно большие средства на построение первого в мире авианосца. После смерти Мациевича, случившейся во время авиационного полета, деньги были возвращены в казначейство — никто не брался продолжить дело построения такого корабля, так как этот проект опередил время на два десятилетия.
ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ. 1940 год. Двое молодых ученых, работающих в Украинском физико-техническом институте (УФТИ), который тогда находился в Харькове (а последний был одной из мировых столиц ядерной физики), подают заявку на изобретение под названием «Об использовании урана как взрывчатого и ядовитого вещества». Это — харьковчанин Виктор Маслов, который только что защитил кандидатскую, и выпускник Киевского университета Владимир Шпинель. Схема, предложенная ими, имеет немало общего с той, по которой в 1945 году была создана американская атомная бомба. Но тогда никто в США даже не приступал к разработкам такого уровня. А еще заявка Маслова и Шпинеля настолько точно описывает как сам ядерный взрыв, так и его последствия, что создается впечатление, как будто эти два молодых исследователя каким-то образом перенеслись на машине времени в будущее и воочию увидели ядерные испытания, а также последствия печальных событий в Хиросиме. Виктор Маслов погиб в 1942 году; Владимира Шпинеля уже после войны вдруг вызвали на Лубянку к одному из ближайших помощников куратора ядерной программы Лаврентия Берия генерал-майору госбезопасности Павлу Мешику. «В огромном кабинете, который окнами выходил на Лубянскую площадь, — рассказывал Шпинель журналистам уже в годы перестройки, — меня встретил крепкий мужчина. Поздоровавшись за руку, он достал из потайного сейфа, вмонтированного в стену и замаскированного дубовыми панелями, довоенную нашу с Витей Масловым заявку. «Узнаете вашу работу? Мы ее недавно с Лаврентием Павловичем обсуждали... Как это вы с Масловым еще до войны о такой сложной штуке, как атомная бомба, сами догадались? Ведь тогда, в 1940 году, о ней представления не имели не только мы, но и американцы с англичанами!..»
НОСИТЕЛИ ЯДЕРНОГО ЗАРЯДА. Первые в мире межконтинентальные баллистические ракеты. Королев, Глушко, Янгель, Челомей. Здесь и рассказывать не приходится, так как речь идет о хорошо известных читателям «Дня» предметах, не так ли?
А еще можно было бы немало рассказать о вкладе в создание водородной бомбы по ту сторону океана, сделанном одесситом Георгием Гамовым и львовянином Станиславом Уламом. Да и о киевлянине Игоре Сикорском — создателе первого в мире тяжелого бомбардировщика «Илья Муромец» и целой серии, опять-таки первой в мире, военных вертолетов — также...
Но, наверное, достаточно. Впрочем, могут сказать: так ведь речь идет о военных вопросах, вернее — о военных, связанных с научно-технологическими разработками. Да, здесь приоритет украинцев несомненен. А говорилось о другой сфере, о культуре, об интеллектуальных поисках и их оригинальности!
Да неужели?
Разве возможна «игра на опережение», иногда на несколько десятилетий, в сферах как сугубо военных, так и таких, в которых военные разработки основываются на научно-технологических новациях без опоры на определенную традицию мышления и на определенные глубинные социокультурные установки? Разве могут давать фору всему миру люди, которые принадлежат к нации, не создавшей «ничего собственного, ничего оригинального»? Разве определение «мерзкая ползучая вторичность» не употреблялось литератором-постмодернистом для универсального обозначения всего украинского?
Вот именно, что употреблялось как раз для этого.
И поскольку атомные и ракетные проекты — это «грубая реальность», где украинские приоритеты не обжаловать, а литературное творчество или занятие живописью — сфера, где каждый проявляет себя, как ему угодно, то позволю себе также субъективное утверждение. Но — на основании всего сказанного выше. Так вот, нельзя ли допустить, что в литературно-художественной сфере достаточно украинцев, которые так же опередили свое время, как и изобретатели авианосцев и ядерной бомбы? Которых не способны оценить должным образом ни у нас, ни за рубежом? Скажем, не опередила ли мировую литературу по глубине понимания проблем и стилистике изложения Леся Украинка со своими стихотворными драмами? Не в следующие ли десятилетия будет достойно оценена поэтическая техника и философская глубина Василя Стуса? Понимаем ли мы, современники Ивана Марчука, с Мастером искусства какого уровня имеем счастье общаться и о чем говорят его картины?
Поэтому, действительно, «Ще не вмерла...». А вот уже ли «Вже воскресла...» — зависит от нас, нашей способности преодолеть и «плач Вавилонский», и «сквозную бездомность», утвердив украинское бытие.
