«ВЫСОКОЕ СПОКОЙСТВИЕ» ЛИЛЛЯ
«Вы едете только до Лилля?» — строго спросила меня дама на паспортном контроле. Это произошло не где-нибудь в аэропорту, а в центре Брюсселя, на вокзале при посадке на поезд. Объяснялось все просто — экспресс Брюссель-Лондон следует через территорию Франции, но затем покидает пределы Шенгенской зоны. Поэтому пассажиры подвергаются паспортному контролю. И, кроме того, досмотру на безопасность, как это обычно бывает на скоростных поездах. Я сел в изящную «стрелу» и очень скоро оказался в Лилле. Грех было не воспользоваться пребыванием в Бельгии и не устроить себе такую экскурсию!
И вот мы в Лилле. Выхожу из обнесенной специальной решеткой зоны следования международных поездов. Люди здесь спокойны, покладисты, «позитивны». Им не свойственно ни кокетство парижан, ни импульсивность провансальцев, ни провинциальная скованность. Но с первых же шагов дает о себе знать Франция. Вас кто-то задел и извинился, или подсказал вам нужную улицу, или спросил, который час, или просто продал вам круасан. И в один из таких моментов вы, едва выйдя из здания вокзала, сразу вновь почувствуете, что находитесь во Франции. По манере выражаться, по особой учтивости, по скрытой тончайшей иронии. Блок предельно точно назвал это «галльским острым духом». Обычно и сам как-то меняешься в такие моменты, постепенно начиная проникаться французской ментальностью...
Впечатления от Лилля можно разделить на несколько видов. Одно из самых ярких — это, между прочим, впечатления от природы. Или от того, что можно назвать модным словом «ландшафтный дизайн». Оказывается, в Лилле есть свой собственный Булонский лес, который называется так же, как в Париже — Буа де Булонь. Это роскошный парк. В нем я блуждал, как в сказке. Там была цапля, водяная крыса, невиданные птицы, мальки рыб (они же — жертвы вышеупомянутой цапли), невиданные божьи коровки (четыре крупных красных пятна на черном фоне). Были и река, и ручей. Через ручей был брод. Часть ручья поросла очень красивой и живописной светло-зеленой ряской. За бродом ряска заканчивалась. Цапля присматривалась ко мне, но и о своих делах не забывала. Очень грациозно она, застывая в любой момент своего движения, переступала по дну ручья и высматривала то, что ей было надо. Водяная крыса нырнула, прыгнув с берега в воду, и пересекла ручей под ряской, о чем свидетельствовало едва заметное колебание воды в нескольких местах. Потом она показалась уже на другом берегу и пошла по своим делам. Я наблюдал за этой потаенной жизнью ручья с необычной точки — стоял посреди брода. Цапля думала, что я тоже высматриваю себе здесь что-то съестное и, пожалуй, составляю ей конкуренцию. Какой-то случайный прохожий ненадолго остановился за моей спиной: ему было интересно, что так привлекло мое внимание. Он тоже немного посмотрел на цаплю. При этом его совсем не удивило, что я занимаюсь такой «чепухой». Хотя я и не видел его лица, я определенно чувствовал исходящий от него флюид увлеченности прекрасным, который французам свойствен как никому другому. Они запросто могут любоваться птицей или стрекозой — это в порядке вещей. Потом, пройдя в парк, я увидел сидящего на скамейке месье, который обдумывал свою жизнь. Не он ли это был? Для полноты отчета и справедливости ради надо признать, что в Лилле встречаются не только диковинные, но и самые обычные божьи коровки. Таковая, в частности, потом села на меня прямо в городе и довольно долго путешествовала со мной по улице.
В парке, о котором я говорю, есть памятник композитору-романтику Эдуару Лало, уроженцу Лилля. Было очень трогательно увидеть его здесь. В студенческие годы мне довольно часто приходилось аккомпанировать его виолончельный концерт, а потом и слушать его знаменитую скрипичную «Испанскую симфонию». Лало известен миру в первую очередь этими двумя сочинениями.
Так вот, я постепенно перешел еще к одному виду впечатлений — памятникам. Здесь есть памятник Луи Пастеру, установленный к его юбилею в 1922 году. Есть памятник одному из мэров Лилля, памятный знак в честь Шарля де Голля. Неподалеку от вокзала есть памятник Франсуа Миттерану, которого я когда-то видел еще живым в Париже.
Отдельным видом впечатлений стоит считать соборы. В первом же из них, в который я попал — соборе Святого Мориса, — меня ошеломила одна работа современной французской художницы Агнес Дебу, представленная на выставке, развернутой в нефе. Там были представлены ее иконы. Но среди ликов святых я увидел одно-единственное полотно, на первый взгляд отличавшееся светскостью. Это был портрет изможденного узника фашистского концлагеря в полосатой робе с номером на груди... В таком контексте и в таком помещении это буквально потрясало! Возвратившись домой, я написал в Лилль письмо с благодарным отзывом об этой выставке.
И, наконец, еще одна группа впечатлений — это впечатления от изумительно вкусных темных сортов местного пива. В этом я успел убедиться в одном из ресторанчиков неподалеку от старого вокзала Лилль-Фландр. Одна и та же марка может быть представлена в трех «ипостасях» — светлое, темное (которое французы называют «коричневым») и «амбре». Этикетка с изображением трех веселых пивоваров известна тут даже закоренелым трезвенникам. Что поделаешь, дает о себе знать близость к самым «пивным» странам Европы — Бельгии и Нидерландам. Кстати, на вокзале кое-какие надписи на указателях были продублированы на фламандском языке. Прекрасный пример уважения к историческому прошлому! Я возвратился в Брюссель на том же «Евростаре». Паспортных строгостей уже не было, так как поезду не предстояло выезжать за пределы Шенгенской зоны. Полчаса в пути, и вы уже на южном вокзале Брюсселя — Брюссель-Миди. Не знаю уж, сколько времени уходило на подобный вояж, скажем, во времена Тиля Уленшпигеля...
НА РОДИНЕ ЭКЗЮПЕРИ
Прибывая в Лион, вы не сможете упустить из виду, что Антуан де Сент-Экзюпери родился именно там. Потому что аэропорт этого города назван его именем. Но сам город — очень древний, в нем можно найти даже руины античной эпохи. Лион возник как поселение галлов более двух тысяч лет назад, с 43 года до нашей эры став частью Римской империи. В V—VI вв. он был столицей королевства Бургундия. И лишь в XIV веке эти земли были присоединены к владениям французского короля.
Лион не зря известен каждому школьнику как город ткачей: в течение последних пяти веков здесь и впрямь процветает ткацкий промысел. Этот город не слишком холмистый, но там есть немало спусков. Они, впрочем, совсем не похожи на киевские. Спускаясь с лионских холмов, вы со всех сторон окружены камнями, а внизу всегда можете различить какую-нибудь центральную площадь или улицу. Нечто подобное есть, например, в Афинах или Лиссабоне. Однажды, совершая такую прогулку, я убедился, что без приключений в Лионе не обойтись. Сначала я наткнулся на уличное представление модернового балетного спектакля. Потом, беззаботно сбегая по ступенькам, я вдруг услышал оклик: «У тебя есть бумажка?» Так ко мне обратился шкет из числа уличных «гаврошей». Я сразу сообразил какая «бумажка» имелась в виду. Уже через минуту он спрашивал у меня: «Тебе ведь нужен гашиш, правда же?» В ответ я вежливо попрощался, дурачась и копируя интонации лингафонных курсов. Дальше кто-то, увидев надпись на моей футболке, крикнул мне вслед: «О, Севилья, привет!» А потом случилась целая история: дама бальзаковского возраста попросила меня ни больше ни меньше, чем перелезть через высокий забор и изнутри открыть калитку двора ее дома, так как она забыла ключи. «Ах, вы пишете?», — с радостной и благодарной улыбкой переспросила на прощанье мадам, узнав, что я журналист. Наконец, пройдя через все перипетии общения с жителями спуска, я вышел в город и оказался возле музея изящных искусств на площади Торро с ее конным памятником и фонтаном.
В Лионе вы найдет уйму ресторанов. И почти каждый из них будет выдержан в старом добром французском духе. Перед трапезой официант всегда принесет вам графин с водой. В какой-то момент я, делая заказ, взмолился: «Только не надо воды!» Ибо, как все цивилизованные украинцы, я не привык каждую минуту запивать ужин водой. Самая «ресторанная» улочка Лиона называется рю Мерсьер. Тут целая галерея изысканных заведений общепита на любой вкус! Загляните туда, и за сумму, не превышающую 100 гривен, вам гарантирован лукуллов пир. В устройстве ресторанов здесь редко можно встретить новизну и постмодерн, которые у нас ассоциируются с роскошью и дороговизной. Наоборот, во многих случаях вы определенно ощущаете, что на этом самом месте ресторан был и пятьдесят, и сто лет назад. Причем ресторан сугубо французский. Именно такие рестораны считаются здесь лучшими. У нас же тенденция несколько иная — дорогие рестораны, в которых подают блюда разнообразных национальных кухонь, мы считаем особым шиком. Если пройтись по рю Мерсьер, вам бросятся в глаза самые разнообразные названия ресторанов — «Гиппопотам», «Ужасные дети», «Макаронные дороги», «Лионское бистро», «Винный уголок», «Хозяин Пьер», «Гастон». Последний из них устроен в духе сельской харчевни, в середине там даже стоит трактор. Непременно следует отведать одно из местных лакомств — «лионский салат». А на закуску вы имеете шанс получить кусочек французского сыра, который подается как отдельное блюдо.
Как одеваются лионцы? Как и все французы — утонченно и с намеком. Запомнилась одна мадемуазель в коротком сером осеннем пальтишке типа «редингот», ярко-зеленых лосинах и лакированных фиолетовых полуботинках со шнурками. Но в целом гамма цветов осенне-зимней одежды более сдержанна. Витрины, витрины, витрины... Их здесь, наверное, миллионы! В этом сезоне, похоже, преобладают короткие пальто серого и болотного цветов. Вечером я, словно маньяк, фотографирую манекены чуть ли не во всех витринах подряд. Опустевшей улицей проходят две девушки — симпатичные маленькие и темненькие француженки. «Это ненастоящие женщины!» — кричат они мне, потом перешептываются и замедляют шаг. Я тем временем прикован к окуляру. Щелкнув, замечаю, что одна из них решила меня «напугать». Подбежав, она еще раз провизжала мне на ухо: «Гав!!! Это ненастоящие женщины!» Не моргнув глазом, отвечаю: «Спасибо, мадемуазель, я только что это заметил». За этой сценой поневоле наблюдает еще одна прохожая — высокая девушка в очках с наушниками, которая медленно двигается нам навстречу. Лет двести назад она воплощала бы классическую бальзаковскую «гризетку». Это типичная «отличница», которая всем своим видом демонстрирует, насколько ей неприятно озорство легкомысленных девушек. Таковы уж они — острые, насмешливые и бесконечно тонкие французы. Жизнерадостные и доброжелательные...
Выпить горячего шоколада в кафе на набережной Оганьера, у моста Вильсона, — совсем не накладно, зато приятно. В такие минуты можно сидеть на террасе и вглядываться в водную гладь Роны. В такие минуты вы думаете, что этому городу повезло вдвойне: кроме Роны здесь есть еще и Сона. Если в городе есть две большие реки, то ему полагается вдвое больше набережных, мостов и живописных панорам. Воды этих рек сливаются воедино на южной окраине Лиона. Аллегорический союз Роны и Соны — в виде двух обнявшихся девушек — запечатлен в скульптуре у входа в здание биржи. Это очень трогательная скульптура, настоящий шедевр — столько в ней динамики и трепета.
В Лионе — от силы полмиллиона жителей. Своим существованием он блестяще доказывает, что крупный европейский город с богатой историей вовсе не обязан быть устрашающим мегаполисом...
МЕРСИ, ПАРИЖ!
«Вы считаете Москву большой деревней?» — написал когда-то Андрей Вознесенский. «Ты считаешь Париж столицей мира?» — якобы всерьез спросил я однажды у Кристиана — типичного парижанина. «Столицей мира? Ах, право же...» — ответил он и задумался, как будто над этим действительно стоит задумываться.
Наверное, миллионам людей в мире хорошо известна процедура смены аэропорта при пересадке в Париже. Если у вас при этом есть достаточно времени и вы с Парижем «на ты», то вы не преминете осуществить прогулку по вечернему городу. Из «Орли» в «Шарль де Голль» запросто можно успеть, заехав по дороге в центр. Поэтому я, прилетев из Аликанте, ничтоже сумняшеся сиганул через весь город и вышел у Сен-Мишеля. Меня убило многолюдье. Убило! Почему-то такой толкучки в Париже я не помню ни в одном из кварталов и ни в какое время, даже во время традиционных парадов 14 июля. Одновременно могло происходить следующее: кто-то извиняется, толкнув вас, в то же время кто-то просит огня, а еще кто-то слегка толкает уже без извинений, а кто-то четвертый-пятый рассматривает вас исподтишка. А еще сотни пробегают мимо в обоих направлениях. И все это в течение секунды. Что-то невероятное... В следующий момент я уже сам извиняюсь, налетев на кого-то со своим рюкзаком. Но извинений тут никто не успевает услышать. Вот уж действительно улей!
Микроскопическими шагами, едва поддерживая равновесие, я полз по Парижу. А полз я к Сене. Была надежда, что на том берегу будет поспокойнее, да мне как раз туда и нужно было. Приятно поразили цены в (хороших!) ресторанах («рекорд» — меню ужина с вином за девять с половиной евро). Те же симптомы кризиса, что и во многих других городах Европы. Не скрою, что дело происходило вечером в субботу. Поэтому, наверное, на улицах было столько публики. Париж остался таким же, каким его «воспела» Эдит Пиаф. Ибо здесь же был и «сидящий философ», и «несколько зевак» и уж конечно «тысячи и тысячи людей». Именно так пела она в песне «Под небом Парижа». Правда, мост Берси, упомянутый в том же куплете, отсюда далековато. Но вот я иду по другому мосту. Мне встречается барышня в боа. Ага, думаю, нынче в Париже по субботам на улицах носят боа. Потом я пошел по бульвару де Себастополь. Тут же вспомнилось, что один из русских писателей, страдая от ностальгии, специально приезжал сюда через весь город, чтобы только прочитать табличку со словом «Себастополь». Вон выглядывает Нотр-Дам, Дворец юстиции остался позади. Теперь вижу Центр Помпиду, башню Сен-Жака. Отлично, в Париже все в порядке. Как всегда, вспоминаются прежние годы, когда здесь бывал.
Пройдя уже порядочно и отмечая взглядом все полагающиеся достопримечательности, слышу чей-то вопрос: «Вы отсюда? Вы хорошо знаете этот квартал?» Это спрашивает чернокожий парень. Увы, я ему, скорее всего, не помогу. Но это так надо, чтобы у меня спрашивали. Помню случай на вокзале Гар дю Нор. Мои первые минуты в Париже, первые в моей жизни, много лет назад. И тут же старушка-француженка подходит и дружелюбно начинает: «Вы хорошо знаете вокзал?» Мол, не подскажете ли то-то и то-то. Сейчас я, кстати, тоже иду на Северный вокзал. Именно оттуда на специальной городской электричке я поеду в аэропорт. На этом пока закончится моя парижская эпопея. А начало ее было совсем иным...
Загадочная станция метро «Телеграф» — далеко не самое романтичное место в Париже. Однако же, когда-то мой первый приют в столице Франции находился именно там, неподалеку от нее. Что касается телеграфа как такового, я его там так и не увидел. Может, это историческое название. Хорошо помню только одно: при выходе из подземки вам сразу бросалось в глаза кладбище (не из числа знаменитых парижских кладбищ). А дальше, где-то в глубине, располагались, как мы их называли, «пожарники», то есть станция пожарной охраны. Однажды у них почему-то была дискотека, и мы туда ходили. Как же веселилась там Дерваль из Дублина! Прекрасная певица и виолончелистка. Она, как и я, посетила в те дни постмодернистскую постановку «Волшебной флейты» в Опере Бастилии, и мы обменивались впечатлениями.
В один из следующих дней, утром, я вместе со знакомой художницей решил пойти на кладбище Пер-Лашез. Оно тоже было расположено неподалеку, хотя из центра к нему не обязательно ехать до метро «Телеграф». Именно там находятся могилы Эдит Пиаф и ее мужа Тео Сарапо. Мы шли, вдыхая влажный воздух солнечного утра. Казалось, что влага просочилась в эфир из-за того, что все цветы на подоконниках только что политы. Подойдя к воротам, у которых по преданию когда-то сидел вечный сторож на стуле (откуда и название кладбища — в буквальном переводе «Батенька Стул»), мы зашли на территорию. Всюду были расположены указатели, с помощью которых можно быстро найти скромное надгробие певицы. На всех стрелочках была неизменная надпись: «К могиле Эдит Пиаф — сюда». Затем мы увидели могилу Бальзака и многих других знаменитых французов, обретших вечный покой в этих местах. Но все таблички были посвящены только Эдит Пиаф...
Теперь самое время сообщить еще об одной, тайной цели моего визита на Пер-Лашез. Я хотел побывать на могиле Фридерика Шопена. И мы, наконец, нашли ее. Кладбище было почти пустым, но у его могилы толпилась шумная группа американцев, они увлеченно фотографировались. Лежали горы цветов. Не берусь передать своих впечатлений от этого момента. Но через секунду я увидел кое-что такое, что потрясло меня еще больше. В одном из букетов, лежавших наверху, была записка. Наклонившись, я отчетливо увидел начертанные на ней первые несколько тактов пятнадцатой прелюдии. Эти нотные знаки тут же узнал бы любой пианист. Белла Ахмадулина посвятила этой прелюдии целое стихотворение. А на скромной записке, оставленной неизвестным посетителем (или посетительницей?) рядом с нотами было приписано только одно слово: «Merci!»
