Kiev Fashion Days, проходившие в «Мистецьком Арсенале» в марте, интересны были не только коллекциями преимущественно молодых украинских и европейских дизайнеров и многочисленными лекциями и воркшопами экспертов и фешн-журналистов, но и самими гостями события. Если «округлить» разнообразие публики, прогуливавшейся в те дни по залам «Мистецького Арсенала», можно сказать, что в большинстве своем это было поколение украинского «Фейсбука». Ведь недаром именно страницы журнала ТОП10 и телепрограммы «Неделя моды с Дарьей Шаповаловой» — главных инициаторов и организаторов Kiev Fashion Days — наиболее популярны в украинском сегменте Facebook. Собственно, именно их «френды» (которым, между прочим, не так часто дают шанс выйти «в поле», тем более — государственных культурных учреждений) и стали основной аудиторией Kiev Fashion Days. Именно в расчете на удовлетворение их запросов — молодых и «продвинутых» — организаторы и приглашали дизайнеров и лекторов.
Среди фешн-экспертов, принявших участие в Kiev Fashion Days, — Алена ДОЛЕЦКАЯ, которая на протяжении более 12 лет (с 1998-го по 2010-й) была бессменным главным редактором журнала Vogue (Россия) и с которой «День» пообщался во время Kiev Fashion Days. Тому, кто знаком с миром моды, не нужно долго объяснять, что такое Vogue. Первый выпуск этого, без преувеличения, легендарного журнала вышел еще в конце ХІХ века. На то время он позиционировался как общественный еженедельник для богатых ньюйоркцев. Есть ли необходимость напоминать о том, что именно в конце ХІХ века и в течение следующих десятилетий — пока в США создавался Vogue — происходило в Украине и в России? В Украине собственный Vogue не выходит до сих пор. На прилавках только Vogue (Россия). Почему? Эта тема уже не первый год живо обсуждается в нашей модной среде. Самое распространенное мнение сводится к недостатку рекламодателей, то есть «люксовых» брендов, которые могли бы украсить страницы журнала своей рекламой и, таким образом, наполнить «казну» издания. Очевидно, что создание Vogue (Украина) сегодня — далеко не первоочередная задача. Так же, судя по всему, считают во всех постсоветских республиках. Ни у Польши, ни у Литвы, ни у Латвии, ни у Эстонии, ни у Венгрии собственного Vogue нет. Зато собственный Vogue есть у России. И опыт ее в этом смысле довольно красноречив. Ведь Vogue в России появился в «черном» 1998-м — в год дефолта, что, впрочем, не остановило издателей. А это может означать лишь одно: в России всегда — даже в самые сложные времена последнего 20-летия — находились потребители «люксовых» брендов и роскоши. Впрочем, как и в Украине... В конце концов, российский Vogue, перейдя Рубикон 1990-х, перешел в нефтедолларовые «нулевые», где, нужно признать, выглядел уже значительно уместнее. Правда, для очень незначительного количества россиян. Анализ того, как на фоне этих поворотов судьбы менялась российская мода и российский стиль (в широком понимании этого слова), на наш взгляд, может оказаться довольно интересным. Ведь так же как моду не стоит упрощать до реакции на общественно-политические процессы, так же и влияние этих процессов на моду не стоит отрицать. А как иначе интерпретировать «ностальгию» по советским символам, несколько лет назад волной накрывшую массовую моду и в России, и в Украине, или портрет нынешнего российского премьера с нимбом и в веночке из цветов на футболках (о чем в интервью с Аленой Долецкой будем упоминать еще не раз)? Как справедливо замечает Алена, малиновых пиджаков сегодня вы уже не увидите. Действительно, не увидите вы их и в Украине, но сбросила ли вместе с малиновыми пиджаками бизнес-политическая элита свою старую кожу? Уверены, что — нет. В основном нет.
Именно об этом, а также о символическом пространстве моды, в котором до сих пор чувствуется навязчивое присутствие «красной» символики, «День» пообщался с Аленой Долецкой как одним из самых авторитетных фешн-экспертов не только России (статус главного редактора Vogue дает пожизненное, хоть и неформальное звание эксперта среди экспертов моды). Наш разговор вряд ли можно назвать результатом стопроцентного взаимопонимания и общности мировоззренческих позиций, и в этом смысле точка зрения Алены тем более ценна для нас — прежде всего своим репрезентативным потенциалом относительно того, чем дышит российский модный мир и на какие ценности ориентируется.
— Алена, интересно ваше мнение по поводу формирования стиля — в широком понимании этого слова — в постсоветских странах. Ведь, с одной стороны, в общественной жизни этих стран происходит эволюция, развивается мода, искусство, но, с другой стороны, мракобесие остается. Какую эволюцию, учитывая эти факторы, прошел тот стиль, который мы видим сегодня?
— О каком мракобесии вы говорите?
— Я имею в виду те процессы, которые происходят и в Украине, и в России...
— Я мракобесия не вижу. Я вижу как раз либо наличие огромного интереса к моде со стороны молодого поколения, и этот интерес становится все больше и больше. У старшего поколения по-прежнему сохраняется отношение к моде как к чему-то легковесному, поверхностному, но это нормально, ведь это наследие. Поэтому мне кажется, что все «идет путем» на самом деле.
И стиль, и общество — это очень общие понятия. Сейчас мы сидим в одном обществе. Потом мы выйдем и пойдем в ресторан и увидим совершенно других людей. И так будет везде, в любой стране — европейской, азиатской... Мы, конечно, можем пойти путем обобщений и сказать, что, например, англичане любят так называемый queerky, то есть странноватый, сумасшедшеватый стиль. Русские любят заполированный завершенный глянец. Французы чуть более небрежны. Можно говорить об этом, но мне кажется, что это уже не актуально, это уже все понимают. Обсуждать проблему стиля и моды нужно начинать не с обобщенного описания общества, а более частного. Например, с того, как одеваются политики или молодежь. Либо состоятельная часть общества.
— Давайте, в таком случае, обратимся к элите как к тому сегменту общества, который всегда на виду и имеет влияние на это общество, на его потребление. Что скажете об этом?
— Экономическая элита, которая сформировалась за последние 10—15 лет, прошла, как мне кажется, довольно большой путь от такого монобрендового восприятия моды до довольно тонкого понимания того, что, кроме пяти ведущих дизайнеров, которых можно увидеть в начале любого глянцевого журнала, есть еще и армия дизайнеров, которые работают на так называемую уличную моду и спортивную моду. Способность и талант «замешивать» под себя, как мне кажется, развились значительно. И это различие я вижу очень хорошо.
— Это стало следствием улучшение качества элиты?
— Элита омолодилась, элита образовалась, состоятельные слои общества 1990-х в виде малиновых пиджаков и цепей сейчас увидеть невозможно, кроме как в каких-то старых журналах. Это движение довольно очевидно. А далее мне кажется, что развитие идет именно в направлении более тонкого, более легкого, более индивидуального выбора вещей для себя.
— Несколько лет назад — и, наверное, эта тенденция до сих пор сохраняется — произошел всплеск интереса, возвращения, ностальгии за советскими символами. С чем вы это связываете? Это сформировалось внутри общества или, возможно, было ему навязано?
— Уверена, что это не было навязано. Мне кажется вполне закономерным то, что русские дизайнеры почувствовали необходимость сказать об этом на своем языке, понятном людям, которые их любят. Условно говоря, поколение Дениса Симачева (известный российский дизайнер, стиль которого отличается использованием характерных русских мотивов — начиная от более традиционных орнаментов и тельняшек и завершая более современными «мотивами» ОМОНа и принтами с портретом Владимира Путина с нимбом и в венке из вышитых цветов. — Ред.) уже не живет в эпоху «серпа и молота», для них это чуть-чуть смешно, чуть-чуть ностальгийно, чуть-чуть трогательно, но это принадлежит их стране. Возврат к этому в разных формах порождал разную реакцию: улыбку в случае с розовой майкой с изображением Путина в цветах ручной вышивки или мощное прикольное состояние, когда ты в спортивной куртке, а сзади у тебя снова же вышитый руками герб Советского Союза. Как говорит великий еврейский анекдот, ну, во-первых, это красиво. Это с одной стороны. С другой стороны, конечно, для дизайнеров это некая попытка вернуться к своим корням, какими бы они ни были. Поэтому пошли и такие русские коллекции. Ведь для дизайнера очень сложно сделать показ и не быть при этом этакой этничной шуткой. Подвиг дизайнера как раз заключается в том, что он смог как-то переосмыслить и пропустить через себя свое вдохновение. И вот в этом вызов.
— Если говорить о влиянии глянца... Ведь не весь глянец качественный. Как он повлиял на формирование вкусов, к примеру, среди молодежи, среднего класса, среднего поколения? Наверное, эти влияния все же были разные: как позитивные, так и размывающие ценности. Как вам кажется?
— Конечно, глянец оказал колоссальное влияние. Да, у кого-то эти высказывания получались лучше, у кого-то — хуже. У кого-то — более поверхностно, у кого-то — поглубже. Но само движение и воздействие печатного слова не могло не оказать воздействие. И об этом, кстати, можно почитать в номере Vogue, посвященному нашему десятилетию. В конечном итоге, одни журналы больше говорят о мечте, о чем-то труднодостижимом, очень артистичном. Другие журналы более коммерческие, подсказывают носить так и делать эдак. Но и та, и та работа нужна. И влияние этого глянца невозможно переоценить.
— А как насчет влияния телевидения? Хоть это и не совсем ваш профиль, но, наверное, вы испытывали это влияние, ведь речь идет о самом массовом СМИ...
— К сожалению, да. Как мне кажется, на сегодняшний день наше телевидение — не знаю, как ваше — пошло путем удовлетворения вкусов и часто следования этим вкусам, и из-за этого происходит потеря довольно важных вещей. Поэтому часто по телевидению мы видим довольно неудачную и безвкусную (о немодной я даже не говорю) картинку, а также людей самого разного толка. Это очень огорчительно.
— В своих интервью вы ссылаетесь на Билла Гейтса и Стива Джобса как очень своеобразных в плане стиля людей. Как вы считаете, тот стиль, который они демонстрируют, — это новый уровень отношения к моде или отрицание моды как таковой?
— Ни то, ни другое. Я полагаю, у людей типа Стива Джобса и Билла Гейтса, поскольку это люди компьютерные, мода находится на такой глубочайшей периферии их сознания, что они одеваются ровно так, как им это кажется удобным. И это важно. Например, знаменитая клетчатая рубашка Билла Гейтса. Нравилась она ему — он ее носил. А Джобсу всегда было удобно в черной водолазке и джинсах. Только у него можно узнать о том, почему ему было интересно это носить. Но этот пример я привожу для того, чтобы проиллюстрировать тот факт, что когда профессионалы высочайшего качества придерживаются определенного стиля, то этот стиль нам говорит: «Я — такой! Я хочу так, и мне абсолютно все равно, что вы, господа телезрители, интернет-читатели или кто угодно, сидящие в зале Нобелевской премии, об этом думаете!» Но это не означает, уверяю вас, что эти люди презирают моду или игнорируют ее.
— Что, по вашему мнению, означает здоровое отношение к моде?
— Это сложный вопрос. Может быть, тут проще пойти от обратного и сказать о том, что такое нездоровое отношение к моде? Это когда люди так погружаются в потребление модных вещей, что, по сути дела, теряют конечную цель, ради чего они это делают. У них не хватает даже дней, чтобы все это надеть. Вот это, мне кажется, очень нездорово, когда вещь покупается ради того, чтобы ее приобрести, потому что она есть на той или иной странице в журнале.
— Кризис такое отношение частично нивелировал или нет?
— Он не нивелировал, но, конечно, привел это в более дисциплинированный вид.
