Спектакль, на самом деле, не новый. Пение и звуки к нему сочинены уже давненько. Просто альбом «Шоколадный Пушкин» наконец вышел, с ним и спектакль приспел.
Да и то сказать, Мамонова у нас последний раз смотрели бог весть когда. При том, что знают, любят, согласны с постановкой вопроса «Есть ли жизнь на Марсе?». Собственно, эта постановка по мотивам Чехова, Ионеско и Мамонова — последнее, что помнят в Киеве.
Вот, теперь, — Пушкин.
Да еще и в таком раскладе — «Метры сюрреализма Петр Мамонов и Сальвадор Дали». То есть соседство трех известных имен налицо; правда, если Мамонов и Дали (шесть рисунков в фойе) — настоящие, то Пушкин — шоколадный. Как же так, где баланс уважения, соразмерности дарований, элементарная субординация, наконец?
А все просто. Никаких ребусов. Новый спектакль Пу... Мамонова — это, по сути, концерт, набор номеров и реприз, разделенных затемнениями, уходами артиста за кулисы для перевоплощения в следующий несколькоминутный образ. Но образ-то — один. Пусть артист выйдет в невероятном красно-золотом камзоле и в очках. Или в шутовском колпаке с бубенчиками. Сядет за стол, будет портить бумагу чудовищными каракулями. Возьмет в руки гитару. Просто застынет у микрофона. Передразнит дурным голосом чужую фонограмму. Сдержанно прочтет письмо умершему другу. Состроит ужасную, или гадкую, или смешную гримасу. Пусть.
Все это — метания и экзистенциальные корчи одной- единственной личности, его, Мамонова Петра Николаевича. Он есть и протагонист и хор, герой-любовник и злодей, король и шут в этом одиноком театре. Шоколадный Пушкин, Толстой Лев, Дали Сальвадор, Мамонов Петр. Содержание от формы не зависит.
Это — поэзия, горько-сладкая на вкус, нечто липко тающее в кармане, густая тень, почти поглотившая хозяина. На предконцертной пресс-конференции Мамонов был страшноват и депрессивен. Многим коллегам по СМИ становилось не по себе. Алтарь искусства требует самых причудливых жертв.
О, как бы он хотел, чтобы кто-нибудь вмонтировал в него маленькую видеокамеру, понаблюдал бы за его внутренней жизнью.
Оставьте, право.
Мамонов сам по себе — тот еще наблюдатель.
Только вот куда нацелен его объектив — бо-о-ольшой вопрос.
