Это произведение уважаемого у себя на родине английского драматурга Кэрилл Черчилл при содействии Британского Совета в Украине поставил Виталий Малахов. В спектакле, название которого в данной сценической редакции расширено до «Количество. Все его сыновья», также занят и актер Русской драмы имени Леси Украинки Владимир Осадчий, играющий одну роль с Георгием Хостикоевым. Но он выйдет на сцену в «Количестве» после того, как десять первых спектаклей Анатолий Хостикоев (который остается актером Театра имени И. Франко) отработает со своим старшим сыном. Хостикоев, как известно, любит семейные театральные подряды. Благо, они идут на пользу искусству.
Если вы актер, да еще и хороший, и ваш сын волею то ли генов, то ли Судьбы также стал хорошим, или, по крайней мере, подающим надежды актером, то не сыграть «Количество» — просто преступление. Рассчитанная на двоих актеров и четырех персонажей пьеса Кэрилл Черчилл рассказывает об отношениях — конечно же, непростых. «Количество» посвящено отношениям отца и сына. Или даже, если посмотреть на проблему с исторической перспективы, отцов и детей. Впрочем, в этой социально-психологической драме, которую можно прочитать и как притчу, у отца (Солтер — Анатолий Хостикоев), как, оказывается, есть несколько сыновей, которых (троих) и играет один актер. Пожалуй, «несколько» в данном случае слишком мягко сказано. Сыновей, как выявилось неожиданно и для самого отца — двадцать один. И все на одно лицо. Ибо за исключением одного, так сказать, оригинала, все остальные двадцать являются завоеванием современной науки. То есть клонированными копиями настоящего, рожденного в женских муках сына Бернарда.
Догадавшись на десятой минуте спектакля о том обстоятельстве, что речь в нем идет о клонах, подсознательно готовишься к острой социально-публицистической драме, критикующей восстающие против Бога и человека эксперименты современной, демонической, как сказали бы религиозные лидеры, науки. Однако в спектакле вы ни разу не услышите слово «клонирование». Я было даже подумал, что, возможно, не совсем внимательно дважды слушал замечательный текст госпожи Черчилл. Но мои сомнения развеялись, когда в программке нашел подтверждение тому обстоятельству, что драматург, затронув «жгучую публицистическую тему», избегает обвинительного пафоса в адрес современной цивилизации, пытающейся ради господства над миром вскрыть тайны жизни. В самом деле, слово «клонирование» здесь не говорят. Отец вообще говорит какими-то местоимениями, полуфразами, намеками, типа: «Ну да, ну да…», «не знаю…», «возможно да…», «я, наверное, нет, но он да…» и т.п. Этот поиск героем Анатолия Хостикоева самых элементарных слов, необходимых для объяснения с задающими непростые вопросы сыновьями, выдает в нем ту растерянность перед жизнью, которую испытывает человек, «иногда поступавший лучше, но в основном отвратительно».
Авторам пьесы и очень корректно обошедшимся с хорошей литературой авторам спектакля как бы нет дела ни до современной науки, ни до современной цивилизации. Они не критикуют ее, не бросают ей вызов, они воспринимают реалии этой, опьяненной своими «научными открытиями», цивилизации как данность. Как дождь, как снег, как цунами… Клонирование, как и, к примеру, «мирный атом», или грядущая экологическая катастрофа — еще одно обстоятельство нашей нынешней жизни, с которым, увы, мы вынуждены считаться. И если мы можем (и должны) что-то изменить, так это себя, свои отношения с миром, открывающим нам свои тайны, свое предназначение прежде всего через отношения с близкими, с родными людьми.
Я бы поступил, как старуха Шапокляк, если бы открыл тайны нехитрого сюжета этого спектакля, ибо зритель все же идет в театр и за интригой. Объясню лишь ситуацию: Солтер некогда заказал одному экспериментирующему с генами профессору копию своего сына. Эксперимент удался. Он получил рожденное из пробирки существо, вырастил и полюбил его. Но через несколько десятков лет оказалось, что существует очень много копий Бернарда, о чем узнает и сам сын. Для чего отец заказывал «клона»? Этот вопрос составляет суть внутренней интриги спектакля, его Солтеру задает и Бернард. Вернее, три появляющиеся на сцене Бернарда, один из которых и был исходным «материалом» для научного эксперимента. На этот вопрос, и еще на многие другие, должен ответить для себя зритель. Если, конечно, он предрасположен к тонкой душевной работе, которой требует тонкий, построенный на все время меняющихся состояниях и настроениях героев спектакль Виталия Малахова. Если принять предложенную постановщиками игру, то в мучительных метаниях героя Анатолия Хостикоева между сыновьями, между своим прошлым и настоящим, между совершенным по отношению к наложившей на себя руки жене и сыну хорошим и плохим мы обнаружим и наши собственные душевные коллизии. Коллизии, мешающие нам обрести то, ради чего и стоит жить в этом мире — радость общения, радость жертвенной любви, которой ищут персонажи Георгия Хостикоева, сумевшего сыграть три разных характера, скрывающиеся в одной форме.
В несуетном этом спектакле можно обнаружить еще одно «действующее лицо» — луч света, который в моменты смены эпизодов сходит со сцены и, медленно проходя по первому ряду, высвечивает лица зрителей. Сопровождаемое замечательной, сказочной, переливающейся звоном колокольчиков — кажется, эльфы резвятся на солнечной поляне, — музыкой движение света я назвал про себя «глаз Бога» (музыкальное оформление Владимир Борисов). В то время, как герой не может разобраться ни в количестве своих сыновей, ни в качестве своих с ними отношений, Творец видит каждого из нас — вот так, философски я прочитал эту замечательную, внешне очень простую режиссерскую метафору. Истина, как известно, кроется в очень простых, бесхитростных вещах.
