Метафора пейзажа — удобное средство. Всегда под рукой, очень внятно, легко представимо: великолепие вершин и презренные низины, всемогущий океан и бесформенное болото. По отношению же к нынешнему, юбилейному кинофоруму в Венеции подходит иная топонимическая аллегория — плато.
Ровность, удерживание рамок качества во всех программах — вот свойства Мостры-60, отмечаемые почти всеми, даже теми собратьями по клавиатуре, которые любой фестивальный обзор начинают с ругани в адрес организаторов. Потому, наверно, наиболее точным будет уподобление прошедшей Венеции плато — ровной, но одновременно возвышенной структуре. Иерархический подбор, когда над весьма и весьма средним уровнем подавляющего большинства участников высились этакими Монбланами один, редко два шедевра, остался в прошлом.
Новая политика ощущалась даже по внеконкурсным премьерам, главным фестивальным приманкам для массового зрителя. Обычно здесь обкатывались голливудские блокбастеры из разряда «Искусственного интеллекта» Стивена Спилберга или «К-19» Кетрин Бигелоу. Американских фильммейкеров хватало и в этом году, но несколько иного плана: Вуди Аллен, Джоэл и Этан Коэны, Джим Джармуш, Роберт Родригес. То есть те, которые, если их и не принято относить к независимым, по крайней мере, занимают более-менее оригинальные эстетические позиции в заокеанском мейнстриме, за исключением, пожалуй, Родригеса, выступившего-таки в последнее время на торную дорогу киноконвейера. Впрочем, его фильм «Однажды в Мексике», представленный в Венеции, получился достаточно зрелищным, эффектным и при этом не слишком гламурным. А так — всего хватало. Суровые герои, воинственные красавицы, мексиканский колорит и целая бригада суперзвезд, которые вместе на экране доселе не появлялись — Антонио Бандерас, Джонни Депп и Микки Рурк вкупе с эпизодической Сельмой Хайек. Завершение трилогии про скорострельного Марьячи-Десперадо в исполнении Бандераса вышло почти оглушительным. Со взрывами и погонями, с драками и пальбой во все стороны, а под конец там разражается натуральная война с привлечением регулярной армии, так что даже Бандерас отходит куда-то на второй план. Мексианский бунт, по Родригесу, беспощаден, но отнюдь не бессмыслен и даже красив. Некоторые образы, например, перепоясанная пулеметными лентами бабулька, палящая из двух пистолетов, или Джонни Депп с окровавленными глазницами, запоминаются надолго.
Вуди Аллен, со своей стороны, ничем новым не удивил. Его «Что-нибудь еще» — это привычнейший Аллен, говорливый, в меру остроумный, эротичный, интеллигентный. Одним словом, то светское, необременительное кино, которое патриот Манхеттена давно уже превратил в штамп. Не изменил себе и Джармуш. Его «Кофе и сигареты» — продолжение цикла короткометражек на тему кофейного перерыва. Сам режиссер так и говорит, что хотел исследовать совершенно проходной момент жизни, те 10 — 15 минут, о которых люди говорят не больше, чем «заскочил, выпил кофе». Его фильм — серия сценок-диалогов, более или менее удачных. Подчас Джармушу удается столкнуть просто-таки потрясающие типы. Ведь, по сути, все играют самих себя, но благодаря заданной режиссером свободе выражения выстраивают на ходу весьма своеобычных героев. Один диалог между монстрами рок-музыки Томом Уейтсом и Игги Поупом чего стоит. И так практически в каждом эпизоде, проходных исполнителей почти нет: Стив Бушеми, Роберто Беньини, Альфред Молина, Билл Мюррей, Билл Райс. И, хотя вторую порцию «Кофе и сигарет» не назовешь самой удачной, послевкусие все равно очень приятное. Как после хорошего мокко. Остается надеяться, что фильм к нам попадет хотя бы на видео.
А вот насчет последнего творения Этана и Джоела Коэнов беспокоиться не стоит. «Нестерпимая жестокость» от первого до последнего кадра получилась настолько глянцевой, готовой к употреблению, без умствований и особой художественности, что в массовый прокат по всему СНГ эта картина попадет без проблем. Джордж Клуни, любимец братьев-режиссеров в последние годы, играет здесь образцового джентльмена, адвоката по разводам, а Кэтрин Зета-Джонс — его достойную соперницу, опасную брачную авантюристку. Герои стильны, ситуации остроумны, зал смеется много и с удовольствием. По большому счету, так и должно выглядеть развлекательное кино — полтора часа нескучного времяпрепровождения без ощущения постскриптум, что это время потеряно понапрасну.
Затейливость структуры нынешнего фестиваля проявилась еще и в том, что некоторые достойные внимания фильмы не ставили во внеконкурсную секцию, а отводили им особый сеанс в рамках конкурса. Так поступили с фильмом прошлогоднего венецианского триумфатора, иранца Бабака Паями «Молчание между двумя мыслями». У себя на родине этот несомненно одаренный режиссер оказался в смертельно опасной ситуации. Исламские ортодоксы, которые, собственно, контролируют власть в Иране, конфисковали негатив фильма и обвинили самого режиссера в антирелигиозной пропаганде. Паями чудом удалось вывезти рабочий материал картины в цифровой записи. По сути, то, что показывали в Венеции, смонтировано из разрозненных дублей. Но само произведение от этого хуже не стало. И это при том, что Паями снял несомненно политический фильм — жанр, в наше время считающийся исчерпанным, не особо приветствуемый. История о палаче и его пленнице, о том, как безропотный исполнитель чужой воли обретает человеческое достоинство, сильна не только своим гуманистическим посланием, но и очень интересно, завораживающе снята. Сцена женского паломничества в середине фильма, словно прорисованная рукой импрессиониста — один из красивейших эпизодов среди всех фестивальных фильмов. Талант 37-летнего Паями растет от картины к картине — и, как это часто бывает, отвергается родиной.
А настоящее открытие вне конкурса произошло, как водится, на экспериментальных «Новых территориях». Это при том, что канадский режиссер Гай Меддин — отнюдь не новичок. Его работы дважды выигрывали приз Американского общества кинокритиков за лучший экспериментальный фильм, награды Эмми и «Золотая Прага», его ретроспективы постоянно идут в мировых столицах. Но показ его последней ленты «Самая печальная музыка в мире» стал для киноманов подлинной сенсацией. Меддин стилизовал фильм под кинематограф 1900 — 1920-х годов, от немецких экспрессионистов до французских сюрреалистов, от ранних черно-белых комедий до первых социальных кинодрам. Но это не избитый постмодернистский прием, когда художник играет разными стилями ради иронического снижения и уравнивания высокого и низкого. Стилизация Меддина обретает самостоятельное качество, которое хочется назвать не иначе, как «магическим кино» — по аналогии с «магическим реализмом» латиноамериканской прозы. «Самая печальная музыка в мире» — это чемпионат среди фольклорных ансамблей разных стран, проводимый радио Виннипега. Однако основные антагонисты — удачливый продюсер Честер Кент и его родной брат, прирожденный меланхолик, выступающий от Сербии под именем Гаврилы Принципа, убийцы эрцгерцога Фердинанда. По сути же, фильм Меддина — это притча об Артисте, каковым является развязный, бесшабашный, но глубоко влюбленный в искусство Честер (Марк Маккини). Финал, когда герой сгорает вместе с инструментом, старинным пианино, с закадровым вопросом Честера: «Ну скажите, есть ли здесь человек счастливее меня?» — настоящее всесожжение на алтаре Аполлона. И пафос священной жертвы, о чудо, выглядит здесь естественным завершающим аккордом очень музыкальной, легкой и одновременно глубокой картины.
Однако Венеция тем и хороша, что высота, заданная внепризовыми показами, нашла достойное продолжение в конкурсных программах. Таковых, по традиции, было три: Неделя кинокритики, параллельный конкурс «Против течения» и основное состязание (полный метр — Золотой, короткометражки — Серебряный лев соответственно).
