— Валерия Васильевна, откуда вы черпаете силы?
— Видимо, весь секрет — в генах. Мой отец был очень работящим человеком. Он всегда говорил: «Если я не работаю, то чувствую себя больным». Всю жизнь он прослужил инспектором облфинотдела в Житомире. Помимо службы, папа всегда находил работу по дому — нас же было четверо. А еще меня поражало, как он заботился о бабушке. Каждую субботу отец добирался пешком за двадцать пять километров, чтобы помочь ей косить, молотить. Никогда он свою маму не оставлял. Как сейчас вижу своего папочку: казацкие, черные, немного навыкат глаза, бритая голова, крепкие натруженные руки. Бывало, в семь часов утра папа будит нас в школу, а печка в доме уже гудит и пахнет вкусным чаем из малиновых и сосновых веточек. И ты такая радостная встаешь. Это же не то, что сейчас: встал, чайник поставил — и готово.
— У вас было счастливое детство?
— Я из поколения детей войны. В 41-м мне было два с половиной года. В этом возрасте начинается пробуждение сознания. Ребенок должен медленно открыть глаза, всмотреться в окружающий мир. У меня все было наоборот — как в лоб ударили. Первое воспоминание — немецкие снаряды, как конфеты, сыплются на головы. Половину своего раннего детства я просидела в погребе и в окопе. Помню советского солдата, который зашел в наш погреб: в развевающейся плащ-палатке с автоматом наперевес. Посмотрел он на меня и засмеялся. Представляю, почему: зеленые сопли, открытый рот, перепуганные глаза. Он порылся в кармане и достал кусок сахара. Я попробовала его и выплюнула: уж больно горький. Сахар лежал вместе с табаком. Потому я долго думала, что сахар обязательно должен быть горьким.
Но не только война отобрала у меня ощущение детской беззаботности. Видеть мир в розовых тонах я не могла еще и в силу специфики своей жизни: с ранних лет надо было работать. Помогать по дому, нянчить детей, которых мама рожала, как мне тогда казалось, для того, чтобы я не бегала на улицу.
Когда мои ровесники готовились к демонстрации, я грустила: как все это глупо и ненатурально. Мне казалось, что это взрослые так играют в свои игры. В пятом классе, помню, не пошла на демонстрацию, потому что не было туфель, и моя мама очень переживала по этому поводу. А я себе думала: ничего ведь серьезного не произошло, если я не поучаствовала в игре взрослых. Кстати, и сейчас, анализируя общественную жизнь и вопли «большевизм-демократов», ловлю себя на мысли: как та, так и теперешняя идеология кажутся мне настоящей игрой. Одно не понимаю: как за игру можно убивать друг друга? Зачем опять, создавая кумир «мовы», оплачивать самозванных ее хранителей? Или играть в правописание, когда жизнь требует Дела, а не Слова.
— Но ведь, имея такой критичный ум, ничего в этой жизни не остается, кроме как страдать.
— В том-то и вся прелесть, что страдания заставляют человеческий ум работать и развиваться. Возьмите счастливых людей — они всегда немного глуповаты. И среди писателей, спешу вас заверить, счастливчиков нет. Даже баронесса Дюдеван (знаменитая Жорж Санд) переживала в своей жизни большое несчастье. Ее мать была уличной певичкой, а отец — сын Мориса Саксонского, курфюрста Саксонии. Бедная девочка с младенчества впитала всю горечь конфликта между родственниками матери и родственниками отца.
— Вы так трогательно рассказываете о Жорж Санд, что кажется, будто сами переживали нечто подобное.
— Да, в моей семье тоже были достаточно сложные отношения. И не в одном поколении. Бабушка Ядвига, например, происхождением из богатого рода Тышкевичей, влюбилась в бедного парня, из-за чего от нее отказались родственники. Панически переживая это, бабушка заболела скоротечной чахоткой и умерла в 21 год, оставив мою маму сиротой в три года. Мама была очень красивая. Когда я была ребенком, то не могла глаз от нее отвести: большущие серые глаза, русые волосы. Она была так мила! На свое несчастье, я пошла в отца.
— Не скажите. Ходят слухи, что вы не одному мужчине голову вскружили. Да и известный художник Иван Марчук к случайным женским образам не обращался. А ведь он написал ваш портрет.
— Что было — то прошло. Сегодня на этот счет у меня достаточно жестокая для женщин концепция: возраст и время не победить. Что поделать, в жизни каждой женщины наступает день, когда она становится ненужной. А потому следует с этим смириться, вести себя достойно и стараться не разрушать из- за этого гармонию между собой и миром.
— А окружающий мир вас радует?
— Не всегда, к сожалению. Например, меня раздражает этот «лозунг» — вперед в Европу. Господа, какая Европа? Проедьтесь по селам да посмотрите, как народ там живет: поля неубраны, села загажены горами навоза. А в городах свое — люди обитают в вонючих подъездах. Да какой европеец позволит себе такую жизнь? А все из-за того, что мы ничему не учимся, не хотим посмотреть на себя со стороны. Благо, хоть сейчас границы открыли, люди стали ездить, чему-то учиться. Но опять-таки — только богатые. А бедные как жили в грязи... И нечего на зеркало пенять.
— Когда же мы сможем выбраться из этой грязи и темноты?
— Когда наберется критическая культурная масса, которая сможет сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Даже в Киеве сегодня нет среды, в которой мог бы вырасти интеллигентный человек. Что говорить о школах, о поколениях детей «подкидышей» с ключами на шее? Андре Моруа, описывая первый день своего пребывания в школе, вспоминает, как пришедший в класс известный литератор Аллен написал на доске фразу: «Всеми силами души вы должны стремиться к истине». У нас же все наоборот: бьют не за то, что ты лжешь, а за то, что говоришь правду. Потому-то мы и бедные. Как-то я спросила Ларису Скорик, почему у нас такая невыразительная архитектура? А она отвечает: «Настоящим архитектором может быть человек, который с детства живет среди красивых домов. А что создаст архитектор, который вырос среди хат под стрихой, а, приехав в город, зрел убогие пятиэтажки?» Раньше ведь по-другому было. Вырастал талантливый художник и его посылали в Италию. Постоянно ездили за границу практически все русские писатели, музыканты. Узнавая мир, они становились другими людьми.
— Не может такого быть, чтобы в вашей теперешней жизни вовсе не было повода для радости.
— Это семья, которую слава Богу, нам удалось сохранить. Я больше всего боялась, что у моих внучат не будет дедушки. Хотя кризисы у нас были. Но я поняла: семья имеет очень большой запас прочности. Разрушить ее могут только два дурака. Если хоть один из супругов умный, семья никогда не распадется. Не надо только впутывать в проблемы семьи свою личную жизнь. Надо признать, что она тоже имеет право на существование: в жизни всякое бывает. Случалось, и я где- то вдали от дома отогревала душу, была рада встречам с умными мужчинами — старалась учиться у них. Увы, поведение моего мужа не всегда было безукоризненным. Помню, как в девятнадцать лет я сказала ему: «Книга о нашей семейной жизни станет мировым бестселлером». А он мне о другом твердил: «Мне твои книги не нужны. Главное — чтобы туалет в доме был чистый». А когда от своего сына я услышала нечто подобное (он просил почитать книжку, а я отнекивалась — нужно было писать), то поняла, что семья и писательская деятельность несовместимы. Потому-то и занимаюсь всю жизнь литературой как хобби. Не смогла я бросить семью, детей. Чтобы быть в литературе, нужно обладать очень большой смелостью. А еще — нужно быть сукиным сыном. Эту фразу я когда-то у Набокова прочла. Сначала после такого откровения мне стало не по себе, позже поняла: в его словах сокрыта хоть и жестокая, но правда.
