Роман Гурык из Ивано-Франковска погиб от выстрела в голову на Майдане 20 февраля 2014 года. Ему было 19, он учился на факультете философии и любил конфеты.
Сладости и сейчас лежат около его фото дома. Их старшему брату приносят сестренки Йордана и Христина.
В тот день в центре Киева вместе с Романом лишились жизни 48 людей.
Мама Романа, Ирина, надеется, что виновные в расстрелах когда-то все же будут наказаны.
Она до сих пор не может поверить, что сына нет. Вот ее рассказ.
«Каким он был? Таким, как и все. Мне говорят, что вы воспитали героя. Но неправда. Я его воспитывала так, как каждая мама воспитывает своего ребенка. Никаких героических поступков ему не прививали. Воспитывали, как обычного парня в обычной семье.
Все наши знакомые и друзья говорят, что когда о нем начинаешь говорить, сразу улыбаешься. У него было столько друзей! У него был лидерский характер, везде, где был смех, — там в центре Роман. Вот такой он и был. Везде. И на Майдане был. Разрешения не спрашивал. Первый раз я пробовала его остановить, а он говорит: «Мам, там ребят побили, как я буду дома сидеть?»
Когда я звонила и спрашивала, как там, он уверял, что все спокойно.
Он был на Майдане четыре раза. Первый раз поехал после избиения.
Последний раз я так помню. Это была суббота, вечер. Звонит и говорит: «Я поеду на вече в Киев и в понедельник, максимум во вторник утром вернусь, чтобы успеть на пары».
Упаковала ему вещи. Он забежал в комнату, открыл ноутбук, что-то написал и ушел. После похорон сказали, что последнее, что он выставил «вКонтакте», было: «Сейчас или никогда. Все на Майдан на смерть». Это он зашел домой, написал и ушел. Эти слова стали пророческими.
АДВОКАТ «НЕБЕСНОЙ СОТНИ»: РАНЬШЕ 2018 ГОДА ПРИГОВОРОВ НЕ ЖДЕМ
Мы постоянно с ним созванивались. Когда говорили в последний раз, он успокаивал: «Да у нас все нормально, не могу говорить, руки грязные. Мостовую мы долбим».
Я просила его возвращаться домой. Он сказал, что с одним условием: переодевается, моется и первым же автобусом выезжает на Киев.
Ну и все.
В среду вечером дозвониться до него я уже не могла. Утром начали поднимать всех, кого знали. Искали его целый день. Обзванивали больницы, говорили об особых приметах — татуировках, 19 лет. Ответ: «У нас такого нет». Мы — дальше. В одной нам сказали, что татуировка есть, но он старше, лет 26—27.
Брат поехал смотреть. Оттуда нам позвонил. Нашел. Мы еще: «Может, это не он, может, не он?!» Брат говорит: «Ну что вы хотите от меня услышать?»
Ум понимает, а сердце верить не хочет. Я до сегодняшнего дня не верю, что это он. Он туда поехал ребенком, а оттуда привезли старшего мужчину. Очень большая разница была в лице. Никто не мог поверить, что ему 19 лет. Слишком взрослым он стал за этих пару дней.
Петр ПОРОШЕНКО, Президент Украины: Просил бы премьер-министра и наше правительство поддержать инициативу относительно учреждения государственных именных стипендий в честь Героев Небесной Сотни лучшим студентам, молодым ученым и ученикам. Стипендии должны носить имена пяти самых молодых по возрасту погибших участников Революции Достоинства — Устима Голоднюка, Назара Войтовича, Юрия Поправки, Романа Гурика и Дмитрия Максимова. «Считаю уместным учреждение таких стипендий в учебных заведениях, где они мечтали учиться
Постоянно думаю, что бы было, если бы он остался жив. Четко знаю, что он был бы в первом автобусе, который ехал с Майдана на Донбасс. Потому что он иначе не мог.
Роман говорил: «У нас ребята на Майдане. Они спросят меня, был ли ты на Майдане? А что мне отвечать — меня мама не пустила?»
Как я прожила эти три года? У меня есть еще двое детей. Вариантов было не очень много. Я понимала, что хочу — не хочу, нужно вставать каждое утро, отправлять их в школу, в садик. Есть ответственность. За них, за родителей.
Это очень сложно. С одной стороны, я понимаю, что это случилось, это факт, есть могила.
КРОВЬ МАЙДАНА: КОНЦА РАССЛЕДОВАНИЮ НЕ ВИДНО
Здесь понимаешь — голова, а здесь не воспринимаешь — сердце. У нас до сегодняшнего дня стоят его вещи.
Порой я допускаю мысль, что он за рубежом на учебе и что должен приехать. И что в один прекрасный день позвонит.
Мы строим себе такие воздушные домики, в них и живем. Когда-то мне сказали, что время лечит. Этот человек очень ошибался. Время притупляет, но не лечит. Ты просто учишься с этим жить. И как-то с этим живешь.
Вечером стоишь на балконе и смотришь на тучи. Смотришь, какие рисунки составляет ветер из туч, ищешь там что-то, возможно, сердечко, какой-то знак. Дома, когда одна, я слушаю.
Это может понять лишь тот, кто это пережил. Постоянно ждешь. Для кого-то просто дует ветер, а для меня он дует, потому что я знаю, что мой мальчик около меня.
Я понимаю, что был отдан приказ, и я понимаю, что работа — это работа. Но я понимаю, что человеком оставаться нужно до конца. У каждого есть выбор.
Нужно было стрелять? Та ради Бога — стреляйте перед ним, по рукам, по ногам. Но дайте хотя бы один шанс на жизнь. А то расстреливали, как отребье.
Эта безнаказанность — это как клубок, который накапливается. Если за такие действия нет наказания, то все понимают: и за другое не будет. Будет еще больше развиваться и притягивать зла.
Жизнь — вещь быстротекущая. Рано или поздно мы все будем там, на небе. А там тебе уже не поможет никто и ничто. Те, кто виноват, будут наказаны. Я в это верю.
Все зависит от того, что такое наказание. Сидеть в одном закрытом помещении? Но сидеть, есть, дышать и жить — это одно. А то, что моего ребенка уже нет, — это другое.
Понимаю, что мы не можем опускаться до их уровня. Мы не имеем права. Если мы опустимся, мы не будем людьми.
У тех, кто стрелял, есть родители. Я не понимаю, как их воспитывали. Как он может маме с папой смотреть в глаза? Как он смотрит на жену и детей. Ну как?
Я понимаю, что суд идет, что дело продвигается, но я понимаю, что их отпускают.
(21.02.2017, bbc.com)
