Другим, не менее (если не более) важным, фактором отказа от «руськости» стало то, что нельзя «представителю широких масс» быстро и понятно изложить всю ту историю Руси и «руськости», которую я изложил уважаемому читателю на предыдущих страницах: со всеми этими толкованиями, переводами, использованием в том столетии или в ином, там или здесь. Если считать эти объяснения необходимыми для того, чтобы уяснить, почему «мы — не русские» (хотя мы — полностью легитимные «руськие» и «русины», а Русь — у нас под ногами), то понятно, почему украинское движение, которое потенциально должно было быть демократическим и массовым, стало именно украинским, а не «руським». Когда на «руськость» одновременно претендуют и огромная империя, и кучка оппозиционной интеллигенции Надднепрянщины, в государстве, где нет свободы слова, — то результат будет известен предварительно, — путаница и безвыходное положение. Поэтому представители этой интеллигенции самой Надднепрянщины осуществили действительно судьбоносный шаг: они отказались от «брендового названия» и вместо возобновления «правдивой Руси» начали создавать новую Украину. Конечно, история когда-то достойно, возможно, скептически, оценит их усилия, но есть один крайне упрямый факт: после неудачных попыток в 1917—1921 и 1941 гг., через сто пятьдесят лет после этого (возможно, тогда и не очень ощутимого) выбора названия новообразованное в 1991 г. государство со столицей в княжеском Киеве стало все равно называться «Украиной». Даже после сокрушительного поражения, нанесенного Украинской Народной Республике российскими большевиками, последним пришлось смириться с существованием именно «Украинской», а не «Малорусской» ССР. На протяжении всех лет советской власти представление об Украине продержалось, эта традиция и вера не исчезли, несмотря на все казни, репрессии, издевательства и бедность.
Были, правда, попытки выявить пришлость украинцев в Надднепрянщине (теория Погодина, 1850-е годы), но: во-первых, до сих пор не обнаружено следов их миграции с Карпат и Волыни на место великороссов, которые, вроде бы, покинули Киев после монгольского нашествия, отправившись на северо-восток; во-вторых, признание этой теории сделало бы украинцев откровенно чужеродными для надежного сосуществования с великороссами в одном государстве. Было проще напоминать об общем русском корне, который определял имеющееся «общежитие».
Как ни странно, смена названия в конце ХІХ века была поддержана и подавстрийскими галичанами. Галицких русинов одно время явно не успели «показачить». Название «Украина» не было для них родным. Они уже по меньшей мере пятьсот лет были «русинами», а в австрийских документах фигурировали как «рутенише», а не «руссише». Явно не «россияне». В титулатуре австрийских императоров их земля звалась «королевство Галиции и Лодомерии», — то есть прямая наследственность не от Московской Руси, а от Галицко-Волынского государства (неужели вспомнились прежние посягательства Даниила Галицкого на Австрию?). Очевидно, здесь все равно подействовала другая упомянутая нами причина «переназывания» — подобность названия с «русскими», но добавился еще конфессиональный фактор. Русинов представляли только два социальных слоя — крестьяне и греко-католические священники (поляки говорили: «холопы и попы»). Из них образованными и хоть как-то влиятельными были только вторые. Дискриминированные местной польской шляхетской элитой, священники хотели какой-то компенсации. Греко-католический клир пользуется теми же богослужебными книгами, что и православные, — с церковнославянским языком. Последний является одним из источников формирования современного русского языка, намного интенсивнее использованным, чем в процессе формирования и стандартизации современного украинского. Православная (и потому — церковнославянская) Россия казалась части галицких священников могучим потенциальным защитником, — если предположить, что русины — это часть русского народа, которая в силу исторических обстоятельств очутилась «за рубежом». Их даже не останавливало запрещение, которому подверглась униатская церковь в Российской империи (возможно, им казалось, что впоследствии уния с Римом может быть заменена унией с Москвой...). Они считали, что используемый ими «мертвый» церковнославянский язык — это почти литературный русский. Ужасающую смесь, которую они считали «русским языком», их другие земляки справедливо называли «язычием»; движение называли — «москвофильством», которое иногда бывало еще и «рублефильством» (Россия немного финансировала это течение). Впрочем, приведу для наглядности пару фраз на «языке» тогдашней галицкой элиты — из протоколов заседаний Главного Русского совета (1849), со случайно открытой страницы:
«Возвано, аби ся сложили рахунки з выдатков на оурочистость 3/15 мая.
Рада оухвалила для председателей рад дати зробити крестики сребни.
Була мова о гунках для стрелцев руских, що не можна достати темночервонявого сукна, и для того оуряджено знаходящеся ту во Львове сукно сивавое на той час оужити, аж тамто сукно выробится».
Впоследствии, конечно, появились и более совершенные образцы, однако этот фрагмент достаточно красноречив в том смысле, что, по-видимому, участникам собраний было бы проще просто перейти на народный украинский говор. «Онародованием» литературного и публичного языка занялись представители младшей генерации галицкой интеллигенции в 1880—1890-х гг.; эти представители уже были носителями мирских социалистических идей — народниками. Они пребывали в тесных контактах с надднепрянцами, которые после запрещений украинского языка (или «малороссийского наречия») в России активно двинулись в Австро-Венгрию с ее более либеральным законодательством и возможностью печатать книжки на украинском языке. Народники активно воспользовались возможностями австрийского режима и в начале ХХ века получили себе поддержку крестьянства, которое понимало нормальный живой язык (для этого языка не существовало русско-австрийской границы), который их учителя в процессе просветительства переименовали с «руського» в «украинский».
На грани веков «импортированный» из Киева во Львов воспитанник профессора-украинофила и «хлопомана» Владимира Антоновича историк Михаил Грушевский придал украинскому движению академическую респектабельность. Через сто лет после создания первоначала современного украинского литературного языка — «Энеиды» Ивана Котляревского — Грушевский выпустил первый том фундаментальной «Истории Украины-Руси». Он был с самого начала специалистом именно по истории Давней Руси, и посвященный ее началам первый том труда, который в конечном итоге растянулся на тридцать пять лет авторских усилий, протягивал надежную ниточку исторической преемственности от седой древности к настоящему. Из Руси вырастала Украина. Грустное для «сознательных украинцев» путешествие древнего имени народа от Киева до Москвы Грушевский назвал просто и откровенно — «украденное имя». Но исторические детективы в текущей политике мало пригодны; бывает, что виновных искать слишком поздно. Поэтому, если не Россия — то уже Украина. И в 1914 году тысячи галичан записывались в ряды Украинского легиона — Сечевые Стрелки — хотя не было никогда Сечей в Галичине. Мировая война и недолгое существование Западно-Украинской Народной Республики окончательно похоронили москвофильское движение в Галичине, а русины окончательно стали украинцами. Выбор, за который заплатили человеческими жизнями, делает неактуальными упражнения в жанре «а стоило ли?». Но гибель многих сечевых стрелков «за Украину» никоим образом не обесценивает полутысячелетнее «русинство» галичан. У Украины много лиц, и она не может (и не должна) отбрасывать свое наследственное...
Относительно современной России (также наследницы Руси), то ей в чем-то проще, а в чем-то — наоборот. Проще потому, что в течение двухсот лет ее академическая наука и система исторического образования не спрашивали себя, почему Россия так называется (а не «Русь»). У народа всегда была полная ясность — и никаких сомнений в тождественности этих понятий. Эти странные вопросы подняла нынешняя неестественная для России ситуация — ее границы не охватывают все земли Древней Руси (в самом широком ее понимании). И поэтому объяснение того, откуда взялись на Руси те же украинцы, логично приведет к вопросу — а что в действительности связывает Русь и Россию? В советское время спасала теория «древнерусской народности — общей колыбели россиян, украинцев и белорусов», но теперь она в откровенном развале — по разным научным и вненаучным причинам. Правда, до сих пор российские учебники эту «народность» вспоминают, но ни один не способен дать ее четкое определение, что же это такое было... Поэтому проще сделать этот вопрос «фигурой умалчивания», ведь иначе посыплется пылью образ прошлого, привычный для многих генераций россиян. Пока украинцы не обрели независимость, было очень легко переводить упоминания о «русинах» в летописях как «русских», теперь, конечно, можно придерживаться тех же взглядов, но, но, но... Все-таки «русин» осталось только нашим словом.
ЧЕШИРСКИЕ УЛЫБКИ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ НАУК
Минувшая жизнь людей изучается многими науками: историей, археологией, языкознанием, археологией, антропологией и генетикой, не говоря уже о легионе «специальных исторических дисциплин». Каждая из этих отраслей знания имеет свой предмет исследования и источники получения информации. Кто-то опирается в своих выводах на письменные источники, летописи и документы, кто-то на материальные остатки вещей и останки людей, а в комплексе все это должно дать нам историческую правду — как оно было на самом деле, как и чем жилы наши предшественники.
К сожалению, науке, а тем более разным наукам, иногда трудно дать однозначные ответы на, вроде бы, достаточно простые вопросы. Чаще всего вы услышите в ответ, что «некорректно сформулировали вопрос». В одном научно-фантастическом романе герои попадают на планету, где стоит огромный компьютер, который знает все на свете. Однако на все их вопросы он отвечал стереотипно: «Не понял вопрос».
Если мы обратимся к истории, то услышим по поводу вопроса о средневековых корнях современных наций («Жилы ли украинцы в Древней Руси?») приблизительно следующее (я просто уточню ряд позиций):
* В современной мировой науке принято считать, что нации в Европе возникают в модерный период, то есть в XVIII—ХІХ веках. Центрально-Восточную Европу этот процесс затронул в первой половине ХІХ века. К нему приобщились представители негосударственных наций — венгры, чехи, поляки, хорваты, словаки, словенцы, украинцы, литовцы, латыши, эстонцы, белорусы. «Весна народов» в 1848 г. стала показателем их выхода на мировую историческую арену. Те народы, которые сохранили собственную элиту (венгры и поляки), быстрее мобилизовались и имели больше ресурсов для получения национальных стремлений. Крестьянские народы (где городской и шляхетский слои когда-то ассимилировались — немцами, венграми, поляками, россиянами) медленнее осознавали новые лозунги и задачи. Творцами новой идеологии национального бытия у них выступала местная интеллигенция, которая сначала изучала фольклор, потом основывала общества народного просветительства, стандартизировала «мужицкий язык», переходила к политической деятельности и, при благоприятных обстоятельствах, фактически «конструировала», «создавала» нацию. Этот процесс был невозможен без демократизации общества и повсеместного обязательного образования, когда бывшее «быдло» становилось сознательными гражданами. Результатом этих упражнений было создание национального государства, которое должно было заботиться о внутренней культурной и языковой консолидации.
* Обращение внимания современных ученых на «национальный конструктивизм» позволило им назвать то, что интеллигенты ХІХ века считали «национальным возрождением», не возрождением, а созданием нации. В этом есть смысл, поскольку история определенной страны или сообщества адаптировалась «носителями национальной идеи» к требованиям времени, история подвергалась определенной выборочной «препарации», создавались (или усиливались) определенные национальные мифы и легенды, иногда даже фальсифицировались «древние летописи» о давнем величии и славе. Все это воплощалось в политическую пропаганду. Однако стопроцентная вера в конструктивизм также крайность: чехи как общность все-таки имели свою давнюю и долгую историю и поляки, и украинцы, и другие. Конечно, они в подавляющем большинстве не считали себя «нацией», поскольку просто не знали такого умного городского слова. Крестьянство как часть традиционного, не модерного, общества было резервуаром для сохранения древнего, архаичного и преимущественно бесписьменного языка, носителем легенд и фольклора, не имело четких представлений об окружающем мире за пределами ближайшего церковного прихода. Но эти представления ставили перед «национализаторами» и очевидные границы и пределы. Нельзя выдумать «какую-то нацию» на полностью искусственной почве. Крестьянский ум иногда хитроват и скептичен: ему нельзя навязать нереальные вещи. Поэтому, несмотря на все академические предостережения, чешские или украинские национальные деятели не могли сделать жизнеспособном идеологический продукт, который бы не опирался на правдивую почву традиционной культуры и языка, ощущение общности, по крайней мере разницы «свои-иные». Конструктивизм невозможен без посылок на ресурсы реальной этнической культуры, содержащей, в силу своей традиционности, вещи и явления, которые можно действительно возродить, воспроизвести на новом качественном уровне, а благодаря этому и что-то сконструировать.
* История как наука опирается прежде всего на письменные источники и то мировосприятие, которое представляют в этих источниках люди, создавшие их. Конечно, в Древней Руси никто не звал себя «украинцем». Слово «украина» действительно было упомянуто в летописи где-то в 1187 г., но не обозначало все нынешние земли Украины и потом употреблялось относительно разных краев Украины или даже Новгорода («немецкая украина»), или других разбросанных по околицам земель. С точки зрения исключительной и суровой академичности, древние Русь и русины не были украинцами, потому что такими себя не считали. Впрочем, еще двадцать лет тому назад все мы были «советские люди», а до этого были «украинцы» или «малороссы», теперь опять «украинцы». Заметим, что даже малороссы были в своем большинстве (в силу необразованности) лишь «уманскими», «местными», «людьми пана Таковского». Все эти упражнения с самим названием свидетельствуют лишь о том, что названия — вещь переменчивая, в отличие от реальной общности людей, которая живет на определенной (пусть и не совсем четко очерченной) территории в течение веков. Если бы спросить жителей княжеств Валахия и Молдавия двести лет тому назад: «румыны ли они?» — они бы даже не знали такого слова. Но потом они объединились в единое государство Румыния. Народы меняют самоназвания в зависимости от обстоятельств, чтобы сохранить свое уникальное лицо, удостовериться в своем надежном и давнем прошлом и стремиться к лучшему будущему. Это — не криминальная статья. Это — также история. Мы можем считать полностью искусственными претензии основателей «Румынии» на древнеримское наследство, но это не лишит законных оснований мнение нынешних румын, что самым выдающимся деятелем румынской истории является хозяин княжества Молдавия в XV веке Стефан Великий. Он же их предок, хотя не знал, что он румын. «Слова, сеньора, — мало значат», — как было сказано в «Собаке на сене» Лопе де Вега. Главное суть. Поэтому пребывание на определенной территории общности людей, которая когда-то звалась «поляне», «волыняне», «древляне», «северяне» и др., потом — «Русь», а затем — «русины», «казаки», «киевляне», «черниговцы», «украинцы», «малороссы», в настоящий момент — только «украинцы», является реальностью, а изменения названий — только приспосабливание к историческим и личным обстоятельствам.
* Конечно, нельзя говорить об «украинской нации» относительно Древней Руси, поскольку национальный коллектив (это осознанная и консолидированная общность), а тем более национальное государство (разветвленная бюрократическая структура с выборными институтами, стандартизированным языком делопроизводства, государственной идеологией и системой обязательного образования) не относятся к временам Средневековья. Они — продукт модерного времени. Но большинство наций (я здесь не говорю об иммиграционных обществах наподобие США или Латинской Америки) строятся на определенной этнической почве. Поэтому стоит говорить о существовании в истории определенных этносов, этнических групп, этнических сообществ, которые даже при отсутствии постоянной идентичности и единого самоназвания, государственности можно по определенным критериям очерчивать внешне — будь это ІХ век или ХІХ. Прежде чем обратиться к украинцам с предложением создать нацию, местной интеллигенции, научным работникам нужно было очертить ее внешне, исследовать и определить как определенную культурно-языковую общность, народ (тогда не использовали понятие «этнос»). Именно тогда и оказалось, что «малороссы» живут далеко за пределами того, что считалось «Малороссией», — не только на Левобережной Украине, но и в Карпатах, и на Волыни. И это имя оказалось тесноватым.
* Современные нации считаются «воображаемыми сообществами», поскольку они существуют лишь в воображении носителей таких взглядов. Например, сегодня «воображают» украинскую нацию 56% граждан Украины, которые считают себя как личность прежде всего гражданином Украины, — это их ведущая идентичность. Где-то четверть населения считает себя жителем региона, города или села. Лучше, но очень подобно ситуации столетней давности, впрочем, это не лишает их принадлежности к намного большей общности людей, которая является носителем украинского языка, культуры, или общих традиций — они лишь склонны мыслить себя в более узком социальном и политическом контексте. Собственно, все общности — воображаемы: общество, народ и т.п., но это не лишает реальности тех вещей, которые искренне представляют себе люди...
Если мы обратимся к языкознанию, то узнаем:
* Книжный язык Древней Руси, с самого начала так называемый старославянский, который сформировался на основе солунского диалекта староболгарского языка (язык Св. Кирилла и Мефодия), был языком лишь элитных прослоек населения — прежде всего образованных монахов, которые и оставили после себя большинство тех письменных источников, которыми оперирует историческая наука. Впоследствии он подвергся местным влияниям, изменился, но в своей основе оставался таким, который не опирается на живой народный говор. Ситуация не удивительная, если посмотреть на Западную Европу, где господствовала латынь, которая не была народным языком за пределами ареала романских языков (но и там она была «варварской» и образовала впоследствии новые языки).
* Современные представления языкознания свидетельствуют о том, что общий древнеславянский язык за тысячу лет после великого расселения славян существенно изменился в разных уголках славянского мира. Но язык населения украинских земель, который мы имеем в XVII веке, существенно отличается от того, который бытовал тысячу лет до того. Это не могло произойти в результате какой-то быстрой «революции», ведь крестьянские сообщества в течение веков были замкнуты, и никто не учил их другому языку в школе. Естественные изменения языка происходят в течение длительного времени, а это значит, что путь от племенных говоров-диалектов к тому народному и полностью нам понятному украинскому языку XVII века прошел ряд существенных этапов и во времена Древней Руси. Однако эти этапы не проходили через книжный язык тех же времен, он оставался висящим в воздухе над массивом живых разговорных диалектов.
* Если характерные изменения состоялись на значительном ареале (приблизительно подобном территории, заселенной современными украинцами), значит — племенные диалекты «Южной Руси» имели с самого начала некоторые общие черты. В конечном итоге это значит, что этажом ниже того, известного историкам, древнерусского языка жил себе давний украинский (назовите его хоть русинским — но как-то же нужно называть?), с которым что-то со временем происходило, хотя он не попадает в письменные источники. Свидетелем его существования являются «ошибки» древнерусских переписчиков, которые вставляли в канонические тексты сугубо украинские огласовки, геканье и другие черты, свойственные лишь украинскому языку. Эти ошибки, если их посчитать, по статистическим закономерностям не могут носить случайный характер, есть в том, какие именно ошибки совершались, определенная закономерность. Поэтому, если считать критерием наличия отдельного народа языковые черты, а не самосознание, то во времена Древней Руси на территории современной Украины жилы люди, которые разговаривали на древнем варианте именно украинского языка. Конечно, понятие «отдельный язык» является достаточно расплывчатым, пока не создан его стандарт и канонический словарь, правописание, графика. Но есть диалектные комплексы, отличающиеся от других диалектных комплексов. А это значит, что когда-то эти комплексы стандартизируют и назовут: язык такой-то. Хоть украинский, хоть русинский, но отдельный. Отличающийся от других.
Вот, наконец — к выводам. Искренне скажем, что, несмотря на все споры разных наук, дискуссии по поводу предметов и методов, взаимопонимания или вражды, мы можем утверждать: предки тех людей, которые сегодня зовут себя «украинцами» жилы на территории современной Украины издавна. Насколько издавна? Может, пара тысяч лет утешит? Они принадлежали в течение смен генераций к разным государственным образованиям, они разговаривали на разных языках, с их языками также происходили разные изменения, они называли себя по-разному, но то, что они в течение исторического и фиксированного времени жилы здесь фактически всегда, это не подвергается сомнениям. Единственной их проблемой остаются дела еще отчасти и ХІХ, но и бесспорно ХХІ столетия: чего они хотят от себя и своей страны сегодня и в будущем. Им не стоит переживать за прошлое, за свое укоренение на своей земле. Пусть переживают за будущее.
