Победа и достижение журналистской работы, ее желаемый результат — это открытие до сих пор не известной, новой страницы бытия (сегодняшнего дня или нашей истории). Создатели газеты «День» могут с гордостью утверждать, что именно наше издание является первым, в котором было рассказано людям правду об этой удивительной истории: именно на страницах «Дня» появились первые публикации о Евгении Грицяке, его героической жизни, о борьбе его товарищей (напомним, об этом писал наш уважаемый российский автор Игорь Чубайс в статье «Кто разрушил сталинизм?» весной нынешнего года). Во время празднования дня газеты «День» в Ивано-Франковске, куда по нашему приглашению приехали и Евгений Грицяк, и его внук Тарас, с ними встречалась главный редактор «Дня» Лариса Ившина; на сайте газеты размещены материалы его воспоминаний. И все-таки необходимо снова и снова возвращаться к этой теме; ведь правда о борцах за свободную Украину, которые готовы были отдать и отдавали за нее жизнь, находясь не в уютных кабинетах, а в тюрьмах, лагерях, на поле боя — это правда, которая находилась почти шесть десятилетий под строжайшим запретом, и до сих пор остается неизвестной для многих наших сограждан.
Трагедия порабощенного народа заключается не только в геноциде физическом, который осуществляют над ним чужеземные колонизаторы (репрессии, террор голодом, этнические чистки, истребительные войны), а и в том, что наивысшие взлеты его духа — ведь пока народ жив, он всегда стремится разорвать оковы, — героическое стремление к свободе лучших людей нации остается, казалось бы, навечно «замурованным» гранитными глыбами оккупационного беспамятства. Оккупанты всех времён — начиная с римских, испанских, тамерлановских и заканчивая творцами «нового порядка» и «нового мира» ХХ века — прежде всего стремились парализовать волю угнетенных народов к борьбе, хорошо осознавая, что величие нации определяется ее, нации, конкретными поступками (и в прошлом, и, что не менее важно, сегодня). А для этого нужно, в первую очередь, манкуртизируя общество, убедить людей: в этой стране героев никогда не было, нет сейчас и, естественно, не будет никогда.
Поэтому, понимая эту стратегию, все, кому дорога свобода и независимость Украины, должны действовать «на опережение» (времени уже потеряно много, но не фатально) — доносить к людям правду о жертвенной борьбе наших соотечественников за человеческую честь и достоинство, за освобождение родной земли. Потому что в массовом сознании и до сих пор будет бытовать мнение, что независимость не была нами завоевана ценой десятков, сотен тысяч жертв, а «упала с неба», «досталась без усилий», «была исторической случайностью» и тому подобное. История восстания гордых, непобежденных людей Норильского восстания 1953 года, ключевую роль в котором сыграли украинцы — бывшие воины УПА — самое лучшее опровержение этой циничной лжи.
Рассказывая об этом поразительном событии, мы будем пользоваться уникальным человеческим документом — воспоминаниями не просто одного из очевидцев, а главного организатора восстания, его души — Евгения Грицяка. Судьба этого человека воистину драматическая. Он родился в 1926 году в селе Стецева недалеко от Снятина (теперь Ивано-Франковская область). Когда началась Вторая мировая война, Евгений был учеником гимназии в Снятине, в период немецкой оккупации — студентом средней торговой школы. Как раз в это время Е. Грицяк вступил в ряды молодежной националистической организации, которая готовила юношей и девушек к борьбе с гитлеровскими оккупантами. Когда в 1944 году в регион Прикарпатья вступила Красная Армия, Евгений, не чувствуя за собой никакой вины, не стал убегать на Запад, а остался в родных местах, и сразу же был мобилизован, воевал в составе 4-го Украинского фронта, во время боев был ранен и награжден. Однако в 1949 г. органы НКВД «разоблачили» прошлое Грицяка (сотрудничество с молодыми националистами), 23-летний юноша был арестован и вскоре осужден на смертную казнь, которая «как исключение» была заменена на 25 лет заключения. Евгений Грицяк отбывал свой срок в тюрьмах и лагерях вместе с Юрием Шухевичем, доктором Владимиром Горбовым, Михаилом Сорокой, Данилом Шумуком, другими известными политзаключенными. Лучшей характеристикой Евгения Грицяка как человека могут быть слова Данила Шумука: «Это был бескорыстный, честный, умный и наблюдательный человек. В быту Евгений Грицяк был очень честным человеком, ему можно было доверить самые большие сокровища, и он, даже умирая от голода, не взял бы ни гроша... То, что для других было невозможным, то для Евгения было возможным. Он мог подняться из пепла и опять стать преисполненным достоинства человеком».
1952 год. Евгений Грицяк — «житель» песчаного лагеря МГБ СССР в Казахстане (Караганда). Именно тогда в сознании многих узников родилась идея всегулаговской политической забастовки, которая, по замыслу организаторов, могла бы со временем охватить все лагеря сети ГУЛАГа. Грицяк вспоминает, что в начале расценил этот замысел как утопический — «из-за нашей непробиваемой изоляции». «К тому же, — добавляет пан Евгений, — нам еще следовало преодолеть такие свои субъективные преграды, как всепроникающий страх, которым не без оснований были охвачены все заключенные, повальная инертность и бесконечные внутренние распри».
И все же, преграды были преодолены — несмотря на грубые издевательства над заключенными (кроме постоянных побоев, на них периодически натравливали служебных собак и, кроме того, тех, кто был хуже собак, — уголовников, главную опору лагерного режима. Как пишет Евгений Грицяк, «надзиратели всегда и везде действовали против нас вместе с блатными»), несмотря на страх, усталость, отчаяние заключенные были готовы к выступлению, к забастовке, однако не нашлось того, кто мог бы взять на себя окончательную ответственность. «Это был урок для нас» — резюмирует Е. Грицяк. За попытку организовать голодовку с политическими требованиями группу лагерных украинцев — бывших бойцов УПА, среди которых был и Грицяк, а также группу литовцев отправили (через 5-ю пересыльную зону, где им пришлось выдержать буквально смертельный поединок с бандой Николая Воробьева, поддержанной всячески надзирателями и вооруженной ножами) по маршруту Петропавловск — Красноярск — Минусинская пересылка — Норильск («Горлаг»). Это была «трасса смерти».
Пан Евгений вспоминает: «Наш этап не был обычным, вызванным определенными хозяйственными потребностями — это был этап смертников! Нас везли на укрощение и истребление. Кто мог тогда сказать, какая встреча будет устроена нам на месте?». Узников доставили в норильский Горлаг (один из наиболее свирепых гулаговских лагерей, который уступал в «истребительной силе» разве что лагерям колымским. Как отмечал Александр Солженицын, Горлаг — это было «метастазное ответвление» соловецких лагерей) в начале марта 1953 года. Как раз тогда скончался Сталин. Однако известие о смерти Всемогущего отнюдь не облегчило положения заключённых — наоборот, лагерная администрация только усилила давление и нападения на «политических». Ненависть, отвращение и презрение к тюремщикам достигли апогея; нужна была, казалось, только искра, только мгновенная вспышка — и пламя неповиновения среди тех, кто давно уже привык рисковать своей жизнью и не желал рабского прозябания, мгновенно разгорелось бы. Основные события начались 25 мая 1953 года.
Евгений Грицяк рассказывает: «Лагеря в Норильске не зря считались наиболее строгими в СССР. Там господствовали заполярные морозы и свирепый произвол лагерной администрации. Заключенные чуть ли не голыми руками строили медеплавильный завод, работали на прииске и возводили город. Мы увидели, что здесь такая строгая дисциплина, что рабочие боятся своих начальников-бригадиров, которые тоже были заключенными, и нам это не понравилось. Мы начали сопротивляться, не следовать этим правилам». Было принято решение, и в этом были едины заключенные разных народов (вот где настоящий, без фальши интернационализм!): украинцы, которых было особенно много, литовцы, эстонцы, кавказцы — нещадно расправляться, тайно карать на смерть тех в лагере, кто является «стукачами», кто безнаказанно насиловал женщин-«политических», резал ножом, бил обессилевших от болезней и голода мужчин. Беззаконные расстрелы, истязания, грязные провокации продолжались (потому что администрация панически боялась «проявить слабость»). Терпение людей дошло до предела.
25 мая заключенные, как и каждый день, вышли на смену. Неожиданно, в 5-й зоне прозвучал автоматный выстрел, стало ясно, что есть новые безвинные жертвы. Люди стихийно прекратили работу. При помощи «азбуки Морзе» была получена информация: один человек своевольно убит, шестеро ранены. Заключенные, объявив забастовку, выдвинули свои требования: прибытие представительской комиссии из Москвы для проверки страшных фактов издевательства над беззащитными людьми и для расследования убийств; снятие решеток и замков с лагерных бараков, тюремных номеров с тюремной одежды; снятие ограничений на переписку с родственниками на свободе; налаживание хотя бы минимальной медицинской помощи; сокращение рабочего дня до 8 часов; пересмотр всех личных дел заключенных; немедленно прекратить пытки. Администрация притихла. Попытки прибегнуть к силе (при помощи заключенных-уголовников) показали только бессилие тюремщиков: сплоченность заключенных уже брала верх! Невольники фактически взяли власть в свои руки. Надзиратели были обезоружены.
«Политические» организовали собственную охрану, разделили лагерь на отдельные курени. Евгений Грицяк взял на себя ответственность за четвертую зону. Воины УПА организовали «комитет помощи», наладили слежение за порядком. Была обеспечена действительно образцовая дисциплина. Заключенные борцы писали листовки и, используя самодельные «воздушные змеи», запускали их наверх, в «свободную» территорию, чтобы рассказать людям правду о восстании. Подготовили спектакль по пьесе Шевченко «Назар Стодоля», и он пользовался огромным успехом, причем не только среди заключенных-украинцев, а и среди литовцев, русских, эстонцев, армян... Невинно осужденные люди разных национальностей поняли самое главное: в единстве — их сила, сплотившись, они не силой оружия, а силой духа и воли способны разорвать кандалы. Следует добавить, что об особой роли именно оуновцев-украинцев в восстаниях гулаговских лагерей 1953 — 1954 годов (и Норильского, и Карагандинского, и Кенгира, и Воркуты) не раз писал в «Архипелаге ГУЛАГе» такой известный «украинский националист», как Александр Солженицын.
Комиссия из Москвы во главе с высоким должностным лицом из «органов» Кузнецовым прибыла в Норильск через 11 дней. Московские «чекисты» обещали восставшим выполнить все их требования; заключенные понемногу начали возвращаться к работе. Власть же, как только почувствовала относительное послабление сопротивления восставших, немедленно начала применять наказания. Особенно варварскими были массовые расстрелы в 5-й зоне, осуществляемые уже срочно подтянутыми регулярными войсками: только за один день 1 июля 1953 года там было убито 27 человек. Каратели последовательно окружали блок за блоком и начинали штурм. Как вспоминает Евгений Грицяк, во время атаки автоматчиков из МГБ заключенные пели Гимн Украины; песня неслась в заполярное небо, а вторили ей автоматные очереди, растапливая кровью вечную мерзлоту...
В целом восставшие держались 61 день(!) — последние очаги сопротивления были подавлены только 4 августа 1953 года. Количество жертв и до сих пор тяжело установить (вот задача для историков!), но ясно, что речь идет о сотнях, тысячах человек. Вечной славой покрыли себя члены забастовочного комитета Евгений Грицяк, Данило Шумук, Степан Семенюк, Роман Загоруйко. Восстание было потоплено в крови, но власти, особенно после серии следующих восстаний (особенно Кенгирского, о котором ярко написал Солженицын, и Воркутинского, когда заключенные, добыв оружие, пошли в горы, угрожая создать дееспособные партизанские отряды) были просто вынуждены, сцепив зубы, идти на все большие уступки. Уже в начале августа 1953-го заключенным Норильска позволили таки переписываться и видеться с родными. Потом начался процесс пересмотра дел. Это уже было прорывом. Норильское восстание нанесло первый, такой нужный, мощный удар по, казалось бы, вечной системе ГУЛАГа.
Драматически сложилась и личная судьба Евгения Грицяка. Защитники 4-й зоны во главе с Грицяком попали в плен к штурмовикам, сам пан Евгений был буквально на волоске от расстрела, однако, в упор видя перед глазами смерть, вел себя абсолютно спокойно. Далее в жизни этого человека были новые тюрьмы и лагеря: Норильская тюрьма, Владимирская, лагерь в Тайшете, Иркутская тюрьма, Мордовия... «Мы вам Норильск до смерти не забудем!» — не раз говорили пану Евгению кагебистские охранники и надзиратели. На «свободу» (если это можно так назвать) Е. Грицяк вышел только в 1964 году.
Именно этот удивительный человек первым рассказал людям правду о восстании в Норильске. Произошло это в 1977 году, когда пан Грицяк встретился с корреспондентом американской газеты «Чикаго Трибьюн» и дал ему интервью. Впоследствии, в 1980 году, в издательстве «Смолоскип» появилась книга воспоминаний Евгения Грицяка (что, понятно, вызвало новую волну яростной травли автора со стороны КГБ). Ему угрожали немедленным долгосрочным арестом в случае отказа эмигрировать с Украины, но несокрушимый украинец выстоял. Он поборол даже страшную болезнь, которая всегда считалась неизлечимой (благодаря овладению методами йога-терапии). Евгений Грицяк стал свидетелем того, как жестокое государство, уничтожавшее чуть ли не каждого человека, наделенного свободным духом, пошло в небытие...
Его память и сейчас является удивительной, она сохраняет много сцен, разговоров, поступков, деталей, достойных пера выдающегося писателя. В воспоминаниях Евгений Грицяк, в частности, поведал миру и о своем побратиме-литовце, лагерном враче Йозасе Козлаускасе, который, рискуя жизнью, спасал раненых заключенных разных национальностей (вот его воистину поразительный диалог с капитаном-карателем: «Капитан: — Ах вы, фашисты! Вы что, хотели советскую власть перевернуть? Козлаускас: — Мы боремся за ликвидацию всех тюрем и лагерей, а вы — за их сохранение. Так кто же фашисты, подумайте сами, мы или вы? Капитан: «Вы думаете, что говорите? Вы знаете, что значило бы распустить все тюрьмы и лагеря? Это означало бы конец советской власти!»). Поведал и о гулаговском «враче» Беспаловой, которая цинично заявляла: «Я в первую очередь чекист, а уже потом врач!». И о пьяных автоматчиках подполковника Артюшина, которые, ворвавшись в лагерь, расстреливали всех подряд (только в 3-й зоне свыше сотни людей погибло, 170 — было ранено). И о непреодолимости духа. Евгений Грицяк пишет: «Но никто не падал духом. Люди рассказывали, как в них стреляли, как их били и давили, не с грустью, не с ужасом, и даже не с гневом — только с веселым юмором. В камерах вместе с хрустом поломанных костей и стоном раненых господствовало бодрое настроение. Никто не плакал и не грустил».
Александр Солженицын в свое время писал: «Не тому приходится удивляться, что мятежей и восстаний не было в лагерях, а тому, что они все-таки были. Как все нежелательное в нашей истории, то есть три четверти истинно происходившего, и мятежи эти так аккуратно вырезаны, швом обшиты и зализаны, участники их уничтожены, давние свидетели перепутаны, донесения подавителей сожжены или скрыты за двадцатью стенками сейфов, что восстания эти уже сейчас обратились в миф, когда прошло от одних 15 лет, от других — только 10. Когда это не будет уже никого из живущих волновать, историки допущены будут к остаткам бумаг, археологи копнут где-то лопатой, что-то сожгут в лаборатории — и прояснятся даты, места, контуры этих восстаний и фамилии главарей». Однако Норильское восстание победителей, верится, никогда не превратится в миф. Никогда не утонут в Реке Памяти имена Евгения Грицяка и его сподвижников.
