Еще до недавнего времени я был склонен утверждать, что в условиях нормализации украинской культурной и политической жизни Шевченко перестанет быть иконой, пророком и станет «лишь» одним из великих поэтов человечества. Это, вероятно, так. Но в какой-то мере он все-таки останется пророком, потому что нельзя не учитывать исторической памяти и своеобразной, высеченной глубоко в украинских сердцах, кажется, Богом данной, тайнописи его слова.
Джордж ГРАБОВИЧ
Убедиться, что без Бога здесь не обошлось, мы можем, сравнивая Тараса Шевченко с Робертом Бернсом.
Сравнение украинского Кобзаря с шотландским Бардом относится к наиболее распространенным, ведь оба стоят первыми в ряду претендентов на звание народного Поэта — поэта с большой буквы, чествование которого среди соотечественников превосходит все до сих пор известные примеры. «Пожалуй, нет в мире поэта, которого бы так знали и так пели — на протяжении двух веков! — в его родной стране… Его слова вошли в поговорки, в пословицы, его песни вернулись в народ», — еще Р. Райт-Ковалевой сказано о Бернсе, но так можно сказать и о Шевченко. «Феномен письменника як героя національної культури знаходимо в багатьох народів, але, мабуть, жоден письменник не займає цієї «посади» так міцно і не користується такою одностайною любов’ю своїх співвітчизників», — это Дж. Грабович сказал о Шевченко, но так же можно сказать и о Бернсе.
Некоторые внешние параллели кажутся просто невероятными. Так, оба выразили неуважение к монарху в произведении «Сон», у обоих была дама-патронесса из высшего света (княжна Варвара Репнина и миссис Данлоп). После выхода в свет первого небольшого сборника поэзий (тиражом в несколько сотен экземпляров) и Бернс, и Шевченко отправляются в судьбоносное путешествие по стране их поэтического вдохновения. Оба переписывались и вели дневник на неродном для них языке империи.
Но главные мотивы, которые дают возможность сравнения и даже делают его необходимым, конечно, другие. Прежде всего — украинец и шотландец творили на языке своего народа, хотя им настойчиво предлагалось писать литературным языком империи и не расточать свой талант на умирающий «диалект». В этом языковом аспекте необходимость сопоставления настолько очевидна, что к параллелям прибегает сам объект сравнения! Как написал Ю. Левин в комментарии к сборнику бернсовых поэзий (на русском и английском языках), «интересно отметить, что внутреннее родство с Бернсом ощутил великий украинский поэт Тарас Шевченко. В 1847 г., отстаивая свое право создавать поэзию на украинском языке, он ссылается на пример Бернса, творившего на родном диалекте вместо общепринятого литературного языка: «А Борнц усе таки поет народний і великий».
«…Вам надо менее пользоваться провинциальным диалектом. К чему, употребляя оный, ограничивать число ваших почитателей только теми, кто понимает по-шотландски, ежели вы можете включить сюда всех лиц с изысканным вкусом, понимающих по-английски? По моему разумению, вам следовало бы начертать мысленно план более обширного произведения, чем те, за которые вы брались до сих пор. Я хочу сказать, что вам надобно подумать над какой-либо достойной темой, не приступая к выполнению, прежде чем вы не изучите лучших английских поэтов и не приобретете более глубоких познаний в истории. Греческие и римские повествования вы сумеете прочесть в каком-нибудь пересказе, и вскорости вы сможете ознакомиться с самыми блистательными фактами, которые должны в высшей степени восхищать поэтическую душу. Вы также непременно должны и, конечно, сможете овладеть языческой мифологией, на которую постоянно ссылаются все поэты и которая сама по себе полна очаровательных вымыслов…», — пытался поучать Бернса доктор Мур, критик тонкий и опытный. Из лучших соображений поучали и Шевченко; одна поклонница планировала даже отправить его на трехлетнее обучение в Италию. Ведь «из Академии художеств Шевченко вынес только поверхностное знакомство с античной мифологией, необходимой для живописцев, да и некоторыми знаменитыми эпизодами из римской истории. Никакими систематическими знаниями не обладал, никакого цельного взгляда на жизнь не выработал» (Николай Ульянов). К счастью для украинцев и шотландцев, их корифеи национального возрождения не очень-то учитывали советы имперских доброжелателей.
Не вызывает удивления и общий источник творческого вдохновения, который украинский и шотландский Поэты находили в героическом прошлом своей родины — ныне покоренной, униженной, оскорбленной.
Когда-то Стюарты владели
этим троном,
И вся Шотландия жила
по их законам.
Теперь без кровли дом,
где прежде был престол…
— алмазным карандашом написал на стекле Роберт Бернс, посетив Стирлинг — древнюю резиденцию шотландских королей.
Було колись — в Україні
Ревіли гармати;
Було колись — запорожці
Вміли пановати.
Пановали, добували
І славу, і волю;
Минулося — осталися
Могили на полі.
— о славном прошлом Украины вспоминает в далеком Петербурге Тарас Шевченко.
Шотландский патриотизм — это для Бернса одновременно и пылкое чувство, и сознательное убеждение, которое влияет на всю его систему оценок. Когда 5 ноября 1788 года (годовщина Славной революции 1688 года) поэт прослушал в церкви торжественную проповедь, пренебрежение и презрение, с которыми отнесся к Стюартам льстивый относительно правящей династии проповедник, глубоко возмутило шотландца. В этот же вечер Бернс пишет письмо редактору «Эдинбургских вечерних курантов»: «…Скажу в заключение, сэр: пусть каждый, кто способен пролить слезу над множеством бед, уготованных человечеству, пожалеет династию, не менее славную, чем многие династии Европы, и претерпевшую несчастия, неслыханные доселе в истории. И пусть каждый британец и особенно каждый шотландец, который когда- либо с почтительным состраданием взирал на немощи престарелого родителя, опустит завесу над роковыми ошибками королей своих предков». Без писательских эвфемизмов эту мысль лучше всего высказать, воспользовавшись формулировкой президента Теодора Рузвельта: Стюарт, конечно, сукин сын, но это наш, шотландский сукин сын!» Приступ внезапной и пылкой любви бунтаря Бернса к королевскому дому Стюартов был вызван исключительно пренебрежением англичан к последним. Как в таком случае отметил Тарас Григорьевич,
За що ми любимо Богдана?
За те, що москалі його забули,
У дурні німчики обули
Великомудрого гетьмана.
Хотя, по сути, среди своих оценка Шевченко Хмельницкого несколько иная —
Якби то ти, Богдане п’яний,
Тепер на Переяслав глянув!
Та на замчище подививсь!
Упився б! Здорово упивсь!
І препрославлений козачий
Розумний батьку!.. І в смердячій
Жидівській хаті б похмеливсь
Або в калюжі утопивсь,
В багні свинячім.
В 1827 году, разговаривая с Эккерманом, Гете заметил: «Возьмите Бернса. Не потому ли он велик, что старые песни его предков жили в устах народа, что ему пели их, так сказать, тогда еще, когда он был в колыбели, что мальчиком он вырастал среди них и сроднился с высоким совершенством этих образцов, что он нашел в них ту живую основу, опираясь на которую мог пойти дальше? И еще, не потому ли он велик, что его собственные песни тотчас же находили восприимчивые уши среди его народа, что они затем звучали ему навстречу из уст жнецов и вязальщиц снопов, что ими приветствовали его веселые товарищи в кабачке? Тут уж и впрямь могло что-то получиться».
Тезис Гете о созвучности бернсовых песен песням народным следует понимать буквально: «одно время поэт пробовал сам сочинять мелодии к своим песням, однако, убедившись, что ему это не удается, обратился к уже существовавшим мелодиям, приспосабливая к ним свои песни» (это из того же Комментария к бернсовым поэзиям), очень часто указывая своим читателям, с какой именно песней или танцем связано то или иное его стихотворение. Т.е. народность шотландского барда близка тому формальному, внешнему подобию народного творчества, которым отличалось творчество россиянина Кольцова и которой не находили у Шевченко его критики (Франко указывал, что у Шевченко нигде не заметна попытка «наследовать народные выражения или мелодию»).
Существенным является также тот факт, что язык, на котором творил Бернс, не был языком порабощенного народа; наоборот, в ХI веке военно-политическими поработителями англов выступили шотландцы. Завоеванные силой варварского оружия слабые, но более культурные англы вскоре жестоко отомстили, и уже за полстолетия после победы шотландцев их король Малькольм III осуществлял политику распространения в Шотландии английского языка и культуры. Таким образом, северный диалект среднеанглийского языка стал национальным языком шотландского королевства (так же русский язык в свое время «захватил» Литовское княжество). Соотношение же малороссийского языка, языка Шевченко, и великороссийского языка империи было прямо противоположным. Поэтому языковый вопрос приобретал в Украине значение практически сакральное, и принципиальная борьба велась за признание малороссийского диалекта национальным литературным языком. Вместо этого деятели «Шотландского возрождения» и, прежде всего, Бернс не создавали национальный язык, создание которого имело бы оппозиционный относительно империи характер, а консервировали именно диалекты, народный говор. В упомянутом выше Комментарии указывается: «Отличия шотландского языка, на котором писал Бернс, от английского языка его времени не очень значительны (недаром и сам поэт, и его современники говорят не о шотландском языке, а о шотландском диалекте)». Гете был прав — здесь (в Великобритании) действительно могло что-то получиться (успех Бернса); там (в Украине), если искать причины успеха шевченковской поэзии только в «естественных», так сказать, факторах, — вряд ли.
По мнению Девида Сиббалда (автор сайта www. robertburns. plus.com), поэзии, написанные Бернсом в период до путешествия по шотландской Возвышенности (Highlands) в 1786 году, были такой себе «мечтой о Шотландии». Однако реальность уничтожила его мечту. После унии 1707 года его страна уже не знала, кто же она на самом деле — Шотландия или Северная Британия? «Сама сутність бернсового самопочуття як поета була поставлена під сумнів, його впевненість у собі виявилась надламаною, і Шотландія, що намагалася стати Англією, була цьому виною. Бернс і Шотландія ніби придивлялись одне до одного, шукаючи справжнього та достовірного. Бернс був справжнім поетом потенціально справжньої нації. Але він бачив, що потенціал цей зраджено, і саме це найбільше вплинуло на його талант… Подорож шотландською Верховиною почалася як тріумфальний марш, а закінчилась відступом. Омріяне так і залишилось можливим — не більше».
Никакой надежды относительно будущего Украины студент Петербургской Академии искусств Тарас Шевченко не имел.
Тілько і остались,
Що пороги серед степу.
Ревуть-завивають:
«Поховали дітей наших
І нас розривають».
Ревуть собі й ревітимуть —
Їх люде минули;
А Україна навіки,
Навіки заснула…
Все замовкло,
Нехай мовчить:
Така Божа воля
И далее, в Предисловии: «Слава Богу, що минуло», — а надто як згадаєш, що ми одної матері діти, що всі ми слав’яни… Нехай житом-пшеницею, як золотом, покрита, нерозмежованою останеться навіки од моря і до моря — слав’янська земля».
Но после поездки в Украину в 1843 году вернулся в столицу империи не славянский поэт, а украинский национальный пророк, который абсолютно и единолично воплощал в себе дух народа (народный дух, по Гегелю). Пускай Украина спит, но Божья воля такова, что он, Шевченко, становится Украиной; в нем, в Шевченко, будет пребывать она, пока Вселенский Дух не позовет украинский народ на авансцену истории — межевать славянские и азиатские земли последней империи.
В отличие от шотландского Барда, который своим творчеством манифестировал «малобританскую» национальную идентичность («каждый британец и особенно каждый шотландец»), целиком приемлемую для всех слоев шотландского общества, украинский Кобзарь создавал идентичность не малороссийскую, а оппозиционную ей украинскую (об этом: О. Забужко. Шевченків міф Украіни, A. Wilson. The Ukrainians: Unexpected Nation), творил вопреки всему — и имперской политике ассимиляции, и предпочтениям обрусевшей малороссийской интеллигенции, и настроениям народных масс.
Бернсовская оппозиционность сводилась к преимуществу, которое шотландцы предоставляли Стюартам, считая, что шотландская по происхождению династия имеет больше прав на британский престол (нежели династия Ганноверская). Радикальный же национализм вызывает у народного шотландского поэта резкое осуждение:
…Якобиты на словах,
Вам пою.
Якобиты на словах,
Обличу я вас в грехах
И ученье ваше в прах
Разобью…
Что есть правда?
Что есть ложь?
Где закон? Где закон?…
Героической борьбой
Что назвать?
Героической борьбой
Звать ли распри и разбой,
Где в отца готовь любой
Нож вогнать?…
Хватит происков, ей-ей,
В этот век.
Хватит происков, ей-ей.
Без непрошеных друзей
Пусть идет к судьбе своей
Человек!
Совсем с других позиций оценивал «распри и разбой, где в отца готов любой нож вогнать» наш Поэт:
«Поцілуйте мене, діти,
Бо не я вбиваю,
А присяга». Махнув ножем —
І дітей немає!
Попадали зарізані.»
А на мнение «общечеловеков» (термин Максима Соколова), что, мол, «гайдамаки не воины, — разбойники, воры, пятно в нашей истории…» отвечал:
Брешеш, людоморе!
За святую правду-волю
Розбойник не стане,
Не розкує закований
У ваші кайдани
Народ темний, не заріже
Лукавого сина,
Не розіб’є живе серце
За свою країну.
Ни в одном из своих произведений национальный поэт Шотландии не видит для своей родины будущего, которое отличалось бы от нынешнего. Время, в котором существует Шотландия бернсовых баллад и песен, имеет все признаки времени мифологического, четко разделенного на время сакральное, которое было «когда-то, очень давно», и время профанное, которое не соединяется ни с прошлым, ни с будущим, а только бесконечно вращается по кругу в нынешнем.
Забудь, Шотландіє моя, Свою колишню славу!
Забудь своє гучне імя, Звеличене по праву!
Розпука душу рве мою —
Ми в рабстві жити мусим!
О, чом я не поліг в бою
З Уоллесом чи Брюсом!
Хотя идеальный шотландский мир остался в сакральном прошлом, нынешнее «рабство» полностью устраивает Бернса. Он консервирует национально-политическую данность — так же, как законсервировал и данность национально-лингвистическую, компонуя свои песни и баллады «chiefly in the Scottish dialect». Угрозу этому пусть и не идеальному, но ведь целиком приемлемому миру Бернс видит в факторах социальных и моральных (а не национальных):
Шотландия! Родной, любимый
край!
За сыновей твоих мои
моленья!
Здоровый дух, довольство,
мир — пускай
Всегда хранят их мирные
селенья!
Да не коснется их зараза
тленья,
Яд роскоши, пороков гнусных
гной.
Пусть мир тогда торгует
без стесненья
Коронами, но остров свой
родной
Народ весь окружит,
как пламенной стеной!
Начало. Продолжение читайте в следующем выпуске страницы «Украина Incognita»
