«...Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей родины жило беспечальное юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный, ласковый снег... И вышло совершенно наоборот. Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история» («Киев-город»).
Творчество Михаила Афанасьевича Булгакова и Киев... Город в «Белой гвардии» и родина Сергея Максудова в «Театральном романе», описание «весенних разливов Днепра, когда, затопляя острова на низком берегу, вода сливалась с горизонтом» в «Мастере и Маргарите», и в очерке «Киев-Город» — «Эх, жемчужина-Киев! Беспокойное ты место».
Биографию писателя, в зависимости от конъюнктуры, исследователи пытались или «ухудшить» — подчеркивалось его уважительное, с ностальгическими нотками отношение к «белым», в «Беге», «Белой гвардии, «Днях Турбиных», — или же «улучшить». А М.А.Булгаков как бы парил над действительностью, внешне был в стороне от общественной жизни, но жадно впитывал все перипетии ее, «выстреливая» своими нетленными шедеврами. В них Мастер представал знающим, внимательным исследователем; но он все же тщательно скрывал от сторонних глаз свою частную жизнь. Как отметила, пожалуй, самая глубокая исследовательница творчества Михаила Афанасьевича Мариэтта Чудакова, «спектр возможностей при таком отстранении был достаточно широк, и одной из них была жизнь частного лица, оберегающего свою независимость и при этом отнюдь не стремящегося противопоставить или навязать свой способ существования тем, кто живет и действует иначе».
Попробуем окунуться в атмосферу Киева на изломе веков XIX и XX и понять мировоззренческие установки молодого киевлянина, для которого родной Город был куда больше, чем просто место рождения. 3 мая 1891 года в семье доцента Духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и Варвары Михайловны, урожденной Покровской, родился первенец, нареченный Михаилом в честь покровителя Киева Архистратига Михаила. 18 мая в Кресто-Воздвиженской церкви на Подоле младенца крестили. Михаил был принят в августе 1901 года в 1-й класс Первой Александровской гимназии на Бибиковском бульваре (теперь бульвар Тараса Шевченко, а здание — «желтый корпус» — принадлежит теперь университету). Гимназия была весьма либеральной по духу, сказывалось соседство с университетом Святого Владимира, средоточием вольнолюбивых идей. Да и преподавание соответствовало его уровню — лучшие профессора считали за честь читать в Первой гимназии лекции. Соученик Михаила по подготовительному классу Евгений Букреев вспоминал: «участник всех драк, не участник любых общественных сборищ». В Первой гимназии демократические настроения преобладали еще и потому, что немало было там так называемых «казеннокоштных».
Помните, в «Днях Турбиных» старший, Алексей, говорит: «Я, — вдруг буркнул Турбин, дернув щекой, — к сожалению, не социалист, а... монархист... И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова «социалист». Евгений Букреев дает очень схожую характеристику М.Булгакову: «совершенно бескомпромиссный монархист — квасной монархист». Да, взгляды Миши были отражением взглядов меньшинства в гимназии; но и не могло быть по-другому. Профессор Духовной академии и цензор по совместительству, А.И.Булгаков, безусловно, привил сыну уважение к триединой аксиоме, на которой покоилось здание Российской империи: «вера, царь, Отечество». Тот факт, что отец был православным священником, сыграл свою роль и в холодном отношении молодого Михаила к евреям и полякам (круг друзей семьи ограничивался людьми одного вероисповедания). Такое сдержанное отношение к иноверцам не было присуще только лишь Булгаковым. Киев начала ХХ века был наименее космополитичным городом Российской империи и полной противоположностью также разноязыкой, многоконфессиональной, но куда более демократичной, Одессе.
Этакая закрытость киевлян и живущих вокруг Города людей различных национальностей была во многом обусловлена и взаимными претензиями, уходящими в глубину веков. Михаил Булгаков отождествлял себя именно с русской этнической общностью Киева, не забывая подчеркивать тюркское происхождение своей фамилии. Вспомним Сергея Максудова в «Театральном романе», — каждое имя, название улицы, площади в произведениях Мастера несло свою, очень важную для него, смысловую нагрузку.
Интересен срез многоликого города, дававшийся известным журналистом и политическим деятелем, главным редактором газеты «Кіевлянинъ» Владимиром Шульгиным: «Самой многочисленной группой были крестьяне (в основном украинцы. — С.М. ). Второй по численности была группа польских помещиков, третьей — русских помещиков. Четвертая группа — горожан, которые почти все были евреи. Пятая — священников, русских по национальности. Наконец, шестая группа — чехи и немцы, колонисты». Также в Киеве проживали татары, армяне, караимы, белорусы, венгры... К концу XIX века в Городе насчитывалось более 100 православных церквей, 10 монастырей, два католических костела, лютеранская кирха, две еврейские молельни (одна из них служила хоральной синагогой) и два старообрядческих храма. К 1917 году в Киеве проживало 430488 человек.
Нельзя забывать, что Киев находился в самом сердце Украины и музыкальный, благозвучный язык ее буквально заполонял рынки, присутственные места, многочисленные днепровские пристани; свою, и немалую, нишу имели польский язык и еврейский (идиш). Но русский язык, как язык метрополии был господствующим, официальным в Киеве. Очень симптоматично для того времени, такое, несколько пренебрежительно- барское, описание крестьян, живущих вокруг Киева, мы встречаем у В.Шульгина: «по национальному признаку они, русские, или, как тогда называли, малороссияне, по нынешней терминологии — украинцы». Как мы видим налицо (и у В.Шульгина, и у М.Булгакова) посконный, кондовый русский, или точнее московитский национализм. Их интересовало лишь только общее прошлое восточных славян — Киевская Русь. Ни украинцев, ни белорусов — для них нет и не было! Вспомним Шервинского («Дни Турбиных»): «Край украинский, здесь есть элементы, которые хотят балакать на этой мове своей...». Но у М.Булгакова мы встречаем и строки «о той настоящей Украине, которая по величине больше Франции, в которой десятки миллионов людей». Увы, но в окружении Турбиных ее, Украину, «не знал никто». Проявлялось узкокастовое разделение общества — крестьянин из того же Фастова или Вышгорода был чужим для рафинированных русскоязычных интеллигентов, живущих в своем хрустальном мирке («Пять процентов, а девяносто пять — русских!.. — кричит Алексей Турбин), который начал рушиться после Февраля и Октября 1917 года.
Ни в коем случае нельзя сказать, что Булгаков не знал и не интересовался украинским языком (для него, скорее — все же говором великорусского языка): украинизмы в той же «Белой гвардии» поражают точностью и занимают в повествовании отнюдь не вспомогательную роль, расцвечивая его яркими, неповторимыми красками. Любимым профессором и старшим коллегой Афанасия Ивановича в Духовной академии был Николай Петров, известный украинский литературовед, автор трудов по истории украинской литературы XVIII— XIX вв. Кстати, он был и крестным отцом Михаила Булгакова. И именно в Академии действовали — полуофициально, власть «не дремала» — украинский клуб «Просвіта», украинский театр, делались доклады на исторические и литературные темы... Отец М.А.Булгакова постоянно умиротворял возникающие конфликты между крайними «партиями» — российскими «великодержавниками» и украинскими «патриотами». Даже в самой семье Булгаковых не было единства. Вот что вспоминала родная сестра Михаила, Надежда Афанасьевна Земская: «А это М.Ф.Книпович, мой тогдашний жених. Он был «щирый» украинец, как тогда говорили, то есть настроенный очень определенно; я тоже была за то, что Украина имеет право на свой язык. Михаил был против украинизации, но, конечно, принимал Книповича как друга дома».
Да, это был уже (с 1906 г.) дом №13 на Андреевском спуске — в «Белой гвардии» Алексеевском, — снятый многочисленной и дружной семьей Булгаковых, семьей хлебосольной, принимавшей бесчисленное количество гостей, близких и дальних родственников (напрашиваются аналогии с «Днями Турбиных»). Но «ханский огонь» Первой мировой войны, разразившейся в августе 1914 года и последовавших через три года двух революций, уже подступал к миру Булгаковых. «Была бы кутерьма, а люди найдутся». И это тоже Михаил Афанасьевич, — бесконечная череда ассоциаций в творчестве великого киевлянина поражает и будет поражать не одно поколение людей на этой земле.
Окончание см. на следующей стр. «Украина Incognita»
