Драматические поэмы Ларисы Петровны Косач — драгоценное украшение нашей культуры. Будучи художником воистину национальным (о чем свидетельствует и творческий псевдоним, выбранный еще 13-летней девочкой, выбранный сознательно, как вызов, как присяга на верность родной земле — именно он обессмертит ее), Леся Украинка обладала в то же время уникальной, Богом и природой данной способностью прозревать, точнее, даже провидеть жизнь, судьбу и историю украинского народа на «далеком», в значительной степени «экзотическом» тогда материале из далекого прошлого Древнего Востока, античных времен, эпохи Средневековья. Когда гениальная украинская поэтесса писала будь то о Мириам, о Руфине и Присцилле, или же о Кассандре (образе в чем-то автобиографическом: ужасная кара богов и величайшая трагедия в том, что исключительный дар предвидения был вложен в непоколебимую духом, но хрупкую телом женщину, которой — вот что самое страшное — никто не верит, слыша ее всегда сбывающиеся апокалиптические пророчества), она видела перед собой прежде всего Украину. Но Украину, чей путь в веках и тысячелетиях был проанализирован автором с высоты мирового духовного опыта, освещен удивительным прожектором: духовным зрением писательницы, обогащенным знанием в совершенстве мировой истории и культуры.
Следует откровенно признать, что этот исключительный дар достался в ту эпоху только Лесе Украинке. В этом отношении поставить рядом с нею в нашей литературе ХХ века можно разве что Ивана Франко с его гениальным «Моисеем» (это — из современников), а из современников наших — великого художника и первого поэта Украины (кстати, блестящего интерпретатора творчества Леси!) Лину Васильевну Костенко. Еще раз поясним: речь идет не об одаренности вообще, а об исключительно редком таланте украинско-всемирного духовного синтеза. Талант, который единственно может спасти нас от хуторянский ограниченной дремучести, невежества, прикрываемого «патриотическими фразами» — и, также, от болезненного, эфемерно-бесплодного космополитизма. Причем не стоит забывать, что большинство шедевров последних 12 лет жизни, начиная с 1901-го, создавались Ларисой Петровной в таком невероятно сложном, новом не только для нее, но и для целой украинской литературы жанре, как драматическая поэма. «Бояриня», о которой пойдет речь ниже — из их числа.
Эта вещь стоит особняком среди других выдающихся достижений Леси-драматурга. В отличие от «Кассандри» или «В катакомбах», «Руфіна і Прісцілли», «У пущі» или «Камінного господаря» (все эти произведения были написаны, задуманы или завершены приблизительно в тот же отрезок времени, что и «Бояриня», а именно в 1907—1912 годах), «Бояриня» — единственная жемчужина драматургии Ларисы Петровны, которая создавалась на материале украинской истории. Причем происходило поразительное совпадение трагических коллизий личной судьбы Леси Украинки-творца (драма была написана в Египте, на лечении, во время, когда самой писательнице становилась все яснее фатальность ее болезни — счет отведенного для творчества и жизни времени катастрофически сжимался, как «шагреневая кожа»; трудно поверить в это, но создавалось произведение «запоем», за три дня (!), с 27 по 29 апреля 1910 года) — и трагических коллизий того времени, которому была посвящена «Бояриня» — страшной эпохе Руины.
Леся задумала эту драму и воплотила свой замысел в условиях, которые, мягко говоря, не очень содействовали художественному творчеству вообще, а тем более не содействовали созданию шедевров, которые смогли бы работать «в регистре вечности». К болезни почек добавилась еще и другая — снова «отозвалась нога» (хронический туберкулез коварно и грозно «маневрировал»!). Ежеминутная боль, слабость, температура... Но Леся оставалась несмотря ни на что собой, та самая Леся, которая еще 26 февраля 1906 года написала Ольге Кобылянской: «А я таки знаю, что я еще сильная и что не люди поборют меня»! И, работая вопреки всем возможным и невозможным преградам судьбы над «Бояринею», писательница видела своим духовным зрением и Украину 60-х годов XVII века (приблизительное время действия), и Украину 1910 года, такую близкую и такую далекую от нее, и Украину будущего.
Какая идея (а Леся Украинка, заметим, в первую очередь художник не «реальной живописи» — вот почему не стоит искать в ее произведениях избытка внешнего правдоподобия, — не острого сюжета, а именно творец идеи, — и в этом ее уникальность) питала эту драматическую поэму? Поэтесса, вероятно, хотела найти ответ на «проклятый», «вечный» украинский (и не только украинский!) вопрос: как ее народ вступил в «зачарованный», дьявольский круг неволи, — и политической, и главное, духовной, — почему это произошло и как этот круг разорвать? Таким образом, речь идет об «образе родной неволи» (неволя, как и предательство, отступничество, вера, подвиг — один из сквозных мотивов творчества Леси Украинки). И, соответственно, неизмеримо больше здесь боли, тоски и ужасных открытий.
Сюжет драмы несложен. К усадьбе «не дуже багатого, але значного козака з старшини» Олексы Перебийного приезжает гость из Москвы, Степан, «молодий парубок в московському боярському вбранні, хоча з обличчя його видко одразу, що він не москаль». Почему молодой человек перебрался в Москву в это время предательств (и «компромиссов» просто на грани предательства), когда «славный» гетман Иван Брюховецкий «проложил дорогу» холопства и позора в Москву, получив там в обмен на отказ от суверенных прав Украины чин боярина, когда гетманы различной ориентации (пророссийской, пропольской, протурецкой) заливали Украину кровью, буквально раздирая ее на куски? Вот объяснение самого Степана: «Та якби ми не гнули тута (в Москве. — И.С. ) спини, То на Україні, либонь, зігнули би У три погибелі сім’ю нашу Московські воєводи...». Юноша вроде бы и находит удачные аргументы для самооправдания (а приходится ему при царском дворе весьма трудно: нужно ведь участвовать в монарших и боярских «беседах», подписываться «холопом Степкой», терпеть оскорбления и издевательства!). Аргументы таковы: «Не задля соболів, не для казни Подався на Москву небіжчик батько! Чужим панам служити в ріднім краю Він не хотів, волів вже на чужині Служити рідній вірі, помагати Хоч здалека пригнобленим братам, Єднаючи для них цареву ласку»... Позицию отца полностью разделяет и сын. Правы ли они, задает вопрос автор? Каковы последствия подобного компромисса?
Жизнь «вблизи» царя, в атмосфере злобы, доносов, жестокости и недоброжелательности оказывается нестерпимой не только для Степана (как бы он ни старался приспособиться), но и для его любимой, Оксаны, которую он, женившись, забрал к себе в Москву. Образ Оксаны — она и есть «боярыня» — наполнен настоящей поэзией; окинув ее непостижимым взором художника, Леся Украинка словно приблизила к себе в песках Хелуана далекую и единственную в мире Украину... Впрочем, высказываются и такие точки зрения (в частности и известными учеными, например, во время дискуссии в «Дне» в 2003 году о школьной программе по литературе), что с эстетической, художественной точки зрения «Бояриня» отнюдь не самое лучшее, не самое совершенное произведение Леси Украинки, а почитается исключительно из политико-идеологических соображений. Трудно с этим согласиться: даже если «Бояриня» была бы абсолютной творческой неудачей писательницы, то, во-первых, как точно заметила в свое время Лина Васильевна Костенко, «у великого художника и неудача неординарна», а, во-вторых, разве не бывает в истории литературы и в общественном развитии таких моментов, когда общезначимые, пророческие открытия художника имеют не меньший (если не больший!) вес, чем сугубо эстетическое совершенство его произведения? О мастерстве Леси Украинки — творце «Боярині» можно говорить долго (отметим только, что исторические реалии воссозданы в драме только тонкими, скупыми, едва заметными «штрихами», «намеками», «упоминаниями», а среди действующих лиц нет ни одного реального деятеля той эпохи, и это неслучайно!). Кратко коснемся пророческих открытий Ларисы Петровны, которые отнюдь не лежат на поверхности.
«Родная» неволя, утверждает поэтесса, страшна еще и тем, что она добровольная, что пленник, раб, невольник, который попал в эту беду, всегда сможет убедить себя, что «так лучше» для Украины, для родных, близких, друзей. И хотя сам Степан в минуты просветления осознает, что он именно «невольник» — логика злокачественного компромисса, который медленно, но неумолимо превращается в предательство, берет свое. А Оксана не может смириться с «загибеллю душі» — своей и мужа; она видит то, что ясно видела и открыла ее создательница: несовместимость духовного строения Московского царства, где «скрізь палі, канчуки... холопів продають...» (недаром царь Алексей Михайлович гневно и ядовито сравнивается Оксаной с «татарським ханом»!), где презирают достоинство человеческое вообще и женское в частности (женщина «сидить по теремах», «не бачить світа», вынуждена скрывать лицо), где царят пытки, доносы, интриги, «византийская» политика... Оксана не может дышать в такой атмосфере, поэтому ее гибель практически неизбежна.
Удивительно ли, что в советское время «Бояриня» была, по сути, под суровым запретом (а как же, разве могла написать «националистическое» произведение певица «досвітніх вогнів»!). Леся Украинка, предвидя тяжелую судьбу этого произведения, даже обсуждала в письме к матери от 28 декабря 1912 года возможность подписать драму псевдонимом или криптонимом. Впервые «Бояриня» была напечатана уже посмертно, в полтавском журнале «Рідний край» (№№ 1—6 за 1914 год). Можно не сомневаться, что жизнь у этой драматической поэмы, так и не прочитанной еще и поныне, в которую Леся Украинка вложила столько личного, выстраданного, бесспорно, впереди.
