История культурных взаимоотношений Украины и России полна драматических, противоречивых, порой трагичных страниц. Читать ее нелегко, многое в прошлом наших народов необходимо анализировать и переосмысливать заново, зачастую отказываясь от столь привычного для нас «черно- белого» восприятия мира. Ибо в этом прошлом было все: и циничный имперский диктат, и неприкрытое великодержавное высокомерие, когда верховная власть в Петербурге либо в Москве вообще отказывалась признавать существование украинской культуры как таковой и украинского языка, и взаимообогащение духовных миров двух славянских народов, и плодотворное творческое соревнование. Главное же заключается в следующем: если мы хотим видеть историю во всей ее полноте, объемности и в сложнейшем соединении, казалось бы, несоединимого — мы должны держать в фокусе внимания не отдельные фрагменты, «кадры» минувшего бытия, а все перечисленное, все аспекты исторического процесса. Истории культуры это также касается в полной мере.
Говоря конкретнее: в истории России были Николай I, Валуев, Пуришкевич, Суслов и еще великое множество «погромщиков духа», «неудобозабываемых тормозов» (по слову Шевченко). Но были в этой истории и демократы высшей, истинной пробы, пламенные вольнодумцы, интернационалисты в точном и подлинном смысле слова, люди, готовые отдать жизнь за свободу и честь Отчизны. И отнюдь не случайно, что именно они, «апостолы-мученики» (тоже слова Шевченко) с глубочайшим, искренним уважением, без либеральной «позы» относились к Украине, ее культуре и истории.
Ярким доказательством сказанного служит творчество — и весь жизненный путь — великого русского поэта, патриота, мыслителя, общественного деятеля, лидера Северного общества декабристов Кондратия Федоровича Рылеева (1795—1826). Личность Рылеева, его поэтическое наследие, нравственный пример его подвига, его сила духа (за пять минут до страшного момента казни на эшафоте он, как засвидетельствовал сопровождавший декабристов-смертников священник Петр Мысловский, произнесет такие слова: «Отец! Послушайте мое сердце; вы убедились — оно бьется спокойно...») поражают и сегодня. Но нас сегодня интересует тема «Рылеев и Украина», интересует, какой, собственно, представала наша земля, ее люди, ее история перед мысленным взором Поэта.
Чтобы понять, что означала Украина для Рылеева, достаточно отметить, что не только две, по единодушному признанию литературоведов и историков, лучшие его поэмы, «Наливайко» и «Войнаровский», посвящены славным героям нашей истории, не только одна из исторических «дум» (так, без сомнения, в украинской манере назвал Кондратий Федорович созданный им интереснейший литературный жанр) повествует о Богдане Хмельницком. Но, более того, образ исторической Украины, несколько романтизированный (однако, быть может, тем более привлекательный) незримо проходит через все творчество замечательного поэта. Ибо Украина была для Рылеева ярчайшим примером страны и народа, готовых отдать жизнь за идеалы свободы. И когда творец поэмы «Наливайко» вкладывал в уста своего главного героя прекрасные, высокие слова: «А уж давно пора, мой друг / Быть не мужьями, а мужами» — то он ощущал в этих словах нечто сокровенно близкое для себя.
Справедливости ради надо отметить, что в 20-е годы ХIX столетия, когда творил Рылеев, в российской литературе наблюдалась вообще некая «мода» на Украину. Но достаточно сравнить, к примеру, блестящую пушкинскую поэму «Полтава» (1828), великолепную по своим художественным качествам, однако исполненную «высоким» имперским пафосом (автор откровенно любуется Петром, который «Весь как божия гроза») — и ту же поэму «Войнаровский» Рылеева, чтобы увидеть огромную, качественную разницу. В самом деле, как задуман — и реализован — хотя бы образ того же Мазепы у обоих поэтов? Рассмотрим вопрос подробнее.
Мазепа «пушкинский» наделен редкостным умом, но прежде всего коварен, лжив, жесток, эгоистичен, менее всего думает об Украине, а отстаивает исключительно личные интересы. Мазепа «рылеевский» дается читателю только через восприятие своего племянника Войнаровского, который, уже на закате жизни, находясь в бесконечной ссылке на краю земли, «в стране снегов», в Якутске, вдали от Украины, излагает свою трагическую историю единственному образованному человеку, случайно встреченному им за долгие 20 лет — немецкому путешественнику Миллеру. И вот что поразительно: в прошедшей царскую цензуру, официально опубликованной (в Москве, в марте 1825 года) поэме «Войнаровский» есть строки, свидетельствовавшие о признании Рылеевым не узкокорыстных, а, напротив, патриотических в своей основе мотивов, которыми руководствовался Мазепа в 1708—1709 годах (а ведь анафема, которой предала Мазепу московская церковь по приказу царя, оставалась в силе!). Вот эти строки:
Но я решился.
Пусть судьба
Грозит стране родной злосчастьем,
— Уж близок час, близка борьба,
Борьба свободы с самовластьем!
Это говорит не какой-либо популярный герой русской истории, о котором писал и Рылеев в своих «Думах» (например, Иван Сусанин или Дмитрий Донской, Яков Долгорукий или Артемий Волынский). Это говорит Мазепа, проклинаемый империей Романовых — и весь контекст поэмы «Войнаровский» свидетельствует о том, что Рылеев не считал эти слова коварной демагогией. Ведь борьба Мазепы действительно справедлива, это борьба за «вольность» (слово, священное для автора поэмы!), за «старинные права». И подобно тому, как Наливайко в одноименной поэме поднимает знамя восстания против польской чванливой шляхты, забывшей те времена, когда «Никто не рабствовал пред ляхом, / Казак в союзе с ляхом был / Как вольный с вольным, / Равный с равным» (сравним с шевченковским «Ще як були ми козаками...». Перекличка налицо!) — так же и Богдан Хмельницкий принимает славную эстафету борьбы за свободу, и так же Мазепа у Рылеева, вольно или невольно, выступает их духовным и политическим наследником. Хотя, заметим, Войнаровский все же оговаривается: «Не знаю я, хотел ли он / Спасти от бед народ Украйны / Иль в ней себе воздвигнуть трон, — / Мне гетман не открыл сей тайны» — но далее не случайно следуют слова: «Но знаю то, что, затая / Любовь, родство и глас природы, / Его сразил бы первый я, / Когда б он стал врагом свободы».
Один из близких друзей Рылеева, декабрист Андрей Розен, писал о поэте: «Он был готов принять все муки адские, лишь бы быть полезным своей стране родной». И таков же рылеевский герой Наливайко; видя, как
Едва возникнувший из праха,
С полуразвенчанным челом,
Добычей дерзостного ляха
Дряхлеет Киев над Днепром,
эта пылкая, свободолюбивая душа забывает о себе, принимает твердое, бесповоротное решение пожертвовать собой во имя Отчизны. Ибо: «Мне ад — Украйну зреть в неволе, / Ее свободной видеть — рай!». Таков же и Хмельницкий (не только герой думы Рылеева, но и герой одноименной драматической поэмы, над которой в последние месяцы жизни работал поэт!). В августе 1825 года, за четыре месяца до восстания декабристов, Рылеев решает писать о Хмельницком большую трагедию в стихах. Но он успел только начать пролог...
Декабрист Федор Глинка вспоминал о том, как он посетил Рылеева в начале декабря 1825 года, буквально накануне восстания: «Рылеев был болен сильно опухолью в горле и ни о чем не говорил со мною, как только о разных предначертаниях его поэм, также о трагедии «Богдан Хмельницкий», которую начал писать и намеревался объехать разные места Малороссии, где действовал сей гетман, — чтобы дать историческую правдоподобность своему сочинению». И все же, хотя трагедия (писавшаяся тем же нерифмованным пятистопным ямбом, что и «Борис Годунов» Пушкина) была едва начата, и по сохранившимся отрывкам видно, как возмужал талант Рылеева. Чего стоит только реплика запорожца- казака Свирида, обращенная ко всем захватчикам, угнетателям и кровососам:
«Мы терпим, как быки,
но как быки же Рассвирепеть против врагов мы можем...».
Итак, украинская тема не оставляла поэта буквально до последних дней жизни на свободе. Этот интерес был вызван как политическими, так и нравственными принципами, которых свято придерживался Рылеев. И Войнаровский с Мазепой, и Богдан Хмельницкий, и Наливайко привлекали его как борцы с деспотизмом («самовластьем»), как истинные патриоты родной земли. (Заметим, кстати, что Кондратий Федорович, по свидетельствам друзей, мечтал написать и о гетмане Петре Сагайдачном!). Интересно, что творения выдающегося русского поэта — лучшее опровержение демагогии нынешних импер-шовинистов, «проклинающих» Мазепу и призывающих «следовать заветам» Хмельницкого: ведь Рылеев вовсе не противопоставлял того и другого!
И еще немного о политических и нравственных принципах Рылеева. Как вспоминал декабрист Гавриил Батеньков, 13 декабря 1825 года, в ночь накануне восстания Кондратий Федорович заявил в кругу ближайших друзей и соратников: «Скорее всего мы погибнем. Но ежели мы долее будем спать, то не будем никогда свободными». А затем, по словам Батенькова, «Рылеев завел мечты о России до Петра и сказал, наконец, что стоит повесить вечевой колокол, ибо народ в массе его не изменился (роковая иллюзия! — И. С. ), готов принять древние свои обычаи и бросить чужеземное». Интересно резко негативное, судя по всему, отношение Рылеева к Петру I, опять- таки сближающее русского поэта с Тарасом Шевченко...
Трудно равнодушно читать письмо арестованного Рылеева, отчетливо представлявшего себе свое будущее, к новому императору Николаю I. Поэт писал: «Дерзаю просить тебя, государь: будь милосерд к товарищам моего преступления. Я виновнее их всех; я, с самого вступления моего в Думу Северного общества, упрекал их в недеятельности; я преступною ревностью своею был для них самым гибельным примером, словом, я погубил их; через меня пролилась невинная кровь. они, по дружбе своей ко мне и по благородству, не скажут сего, но собственная совесть меня в том уверяет. Прошу тебя, государь, прости их...». Не о себе думала, не за себя просила эта благородная душа.
Нельзя хотя бы коротко не коснуться вопроса о художественном мастерстве Рылеева. Для того, чтобы почувствовать, что перед нами — действительно выдающийся поэт (не будем сравнивать его с гениальным Пушкиным, его другом-оппонентом, это отдельная сложная тема), достаточно прочесть хотя бы такие строки из «Войнаровского»: «Дымились кровию поля, / Тела разбросанные гнили, / Их псы и волки теребили, / Казалась трупом вся земля». Согласимся: это описание Полтавской битвы (кстати, здесь опять-таки нет ни тени победной «имперской славы», как в «Полтаве» — перед нами образ страшного поражения!) не уступит лучшим образцам поэзии Пушкина.
Одно из последних стихотворений, написанных Кондратием Рылеевым за несколько дней перед казнью, звучит так:
Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней,
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за Отчизну.
Под этими строками могли бы, без сомнения, подписаться и сотни, тысячи борцов за волю Украины — от Тараса Шевченко до Василя Стуса и Валерия Марченко. Вот где можно усмотреть истинное (не фальшиво-спекулятивное!) братство наших народов...
