В повете Грубешов [Люблинского дистрикта] поляки жгут украинские деревни, в дистрикте Львов украинцы жгут польские деревни. Происходящие там убийства столь зверские, что немцу попросту непонятно, как можно убивать людей таким образом. Из выступления командующего полицией безопасности в Генерал-губернаторстве, оберфюрера СС Вальтера Биркампа на заседании совета ГГ 19 апреля 1944 г.
Вопреки тому, что по вопросу украинско-польского конфликта времен Второй мировой войны существует солидная историография, до настоящего момента вопрос условий и причин резни изучен недостаточно. Нередко, порой даже вразрез уже опубликованным документам, акцент делается на представлениях ОУН о моноэтническом государстве, и преуменьшается стихийный элемент в причинах трагедии. В настоящей статье упор будет сделан на описание конкретных механизмов постепенного нагнетания межэтнической ненависти, которая в конечном итоге и привела к побоищу. Сосредоточим основное внимание, как нам представляется, на главном — соперничестве двух групп в местной администрации в 1939—1942 гг.
Фактор постепенной взаимной брутализации едва ли не игнорируется рядом историков. Ранее ведущий специалист по польско-украинскому конфликту Гжегож Мотыка в своей работе «Украинские партизаны» (2006) утверждал, что чистка началась неожиданно: «Вначале ничто не говорило о том, что Волынь станет местом таких трагических событий. Еще на переломе 1942/1943 гг. ситуацию в этом регионе позитивно оценивало польское подполье». Этот вывод, который был подвергнут критике на основании немецких источников, Мотыка повторил в своей недавней работе «От резни Волынской до акции «Висла»» (2011). Несмотря на то, что книга явно ниже уровнем, чем его предыдущие монографии, и в ней появилась нео-советская тенденция, именно эта, и только эта, работа Мотыки была недавно издана в Украине. Хотя, например, в этой цитате виден недостаток приводимого им источника — в сообщениях офицеров Армии Крайовой, считавших себя представителями интересов всех граждан Второй Речи Посполитой, мог содержаться значительный элемент субъективности.
Концентрируясь на радикализме собственно оуновцев, на основании ряда публикаций эмигрантской украинской историографии, описывая пасторальное, идиллическое соседство украинцев с поляками в 1930-е годы, саратовский автор Марк Солонин оппонировал не названным ним оппонентам: «Теперь нас хотят убедить в том, что эти люди так сильно обиделись на польскую власть, что через четыре года после разгрома и исчезновения 2-й Речи Посполитой «стихийно и массово» пошли резать, рубить топорами, колоть штыками, пилить пилами своих польских соседей? Причем произошел этот «стихийный взрыв народного возмущения» именно там и именно тогда, где и когда появились вооруженные отряды УПА». Неясна логика повествования: стихийное народное возмущение почему-то отделяется от появления Повстанческой армии.
В работе американского специалиста Тимоти Снайдера «Реконструкция нации» выдвинут оригинальный тезис о том, что едва ли не главной причиной антипольской чистки УПА стал опыт украинских полицейских, принимавших участие в Холокосте в 1941—1942 гг. и весной 1943 г. перешедших в УПА. Подробного документального подтверждения этой гипотезе в указанной работе не приведено, не ясно из нее также, каков процент полицаев и шуцманов, перешедших в Повстанческую армию, был замешан в собственно убийствах евреев.
Эти примеры показывают, что, несмотря на наличие многих работ, в исследованиях украинско-польского конфликта еще недостаточно четко прописана та простая закономерность, что едва ли не любая межэтническая или межрелигиозная резня происходит вследствие не умозрительных конструктов политического руководства, и не как следствие «бесконечной цепи насилия», а в результате массовой ненависти «глаза в глаза».
...Истоки украинско-польской розни уходят корнями вглубь столетий. Негативные стереотипы сознания приводили к тому, что поляки виделись украинцам спесивыми угнетателями, а украинцы полякам — дикими головорезами. В двадцатом веке особого накала отношения между двумя славянскими народами достигли в период Второй Республики Польской (1918—1939).
Украинцы, составлявшие во Второй Речи Посполитой меньшинство, компактно проживающее на Волыни и в Галиции, в условиях польской этнократии притеснялось. Никакого подобия национально-государственной или национально-культурной автономии на территории Западной Украины создано не было. Получить высшее образование на украинском языке в 1921—1939 гг. в Польше было невозможно, украинцам невозможно было сделать карьеру на госслужбе.
Все эти меры использовались со стороны УВО-ОУН для оправдания терроризма, который, в свою очередь, вел к усилению репрессий властей.
На «восточные окраины» правительство Польши переселяло осадников — бывших солдат Войска Польского, долженствовавших «сберегать» и без них малоземельные восточнославянские территории в составе Речи Посполитой. Волынь до 1917 г. входила в состав России, поэтому поляков на этих землях в 1939 г. было не более 15%, и среди них прослойка осадников была больше, чем среди поляков-галичан. Хоть большинство из осадников и было депортировано в 1940 году вглубь СССР, но региональная память о них не исчезла еще несколько лет.
В Галиции, и часто на Волыни, поляки и евреи составляли в городах большинство населения. Например, из жителей такого «бастиона украинского национализма», как Львов, в конце 1930-х гг. украинцев по данным переписи было только 14%. За счет многочисленности украинского крестьянства польское население Западной Украины составляло там небольшую долю, но эта малая группа де-факто была привилегированной. Формальное конституционное равенство всех граждан в реальности ограничивалось практикой жесткого ограничения социального лифтинга для представителей этнических меньшинств. Как отмечали исследователи Второй Речи Посполитой, никогда не-поляк не занял в ней должности министра, воеводы или хотя бы губернатора.
Лояльность украинцев польскому государству была слабой, напряжение проявилось в очередной раз в сентябре 1939 года в виде повстанческой деятельности ОУН в Галиции и отчасти на Волыни, а также нападений отдельных представителей украинского населения на разбитые польские части. Политические органы Красной армии фиксировали высказывания украинцев с пожеланием вырезать все польское население региона. Были отмечены случаи, когда пленные польские офицеры и солдаты просили органы НКВД усилить охрану лагерей, т.к. опасались расправы украинцев, бывших в Польше меньшинством, но в одночасье ставших большинством в УССР.
Таким образом, уже в сентябре 1939 года многие западные украинцы предстали в глазах поляков как предатели, не только не испытывающие благодарности за защиту от большевиков и нацистов, но и стреляющие в спину армии, сражающейся с двумя тоталитарными захватчиками.
По обе стороны от новой советско-германской границы власти рассматривали поляков либо как «извечного противника», либо как носителя «буржуазной государственности». Первое время органы НКВД видели основного врага не в украинском, а в польском националистическом подполье. При этом проводилась своеобразная «коренизация» управленческого аппарата, то есть привлечение в силовые структуры и на госслужбу местного населения Волыни и Галиции — прежде всего, украинцев. Таким образом, в милицию попало множество украинцев, в том числе и членов ОУН, которые не упускали случая выместить на поляках злобу за обиды 1920—1930-х гг.
То есть для поляков, внезапно ставших дискриминируемым меньшинством, украинцы предстали рьяными и мстительными пособниками оккупантов.
Летом 1941 г. оба меньшинства были в недоумении от раздела Западной Украины: Волынь вошла в новосозданный Рейхскомиссариат (РКУ), Галиция — в уже существовавшее Генерал-губернаторство (ГГ). Уже 30 июля 1941 года сотрудник немецкой полевой комендатуры в Дрогобыче писал, что западные украинцы за два года советского владычества не забыли притеснений со стороны польского режима, а присоединение Галиции к Генерал-губернаторству «...привело к ощутимому разочарованию украинцев. Они не могут себе представить, что снова должны жить в одной административной области вместе с ненавидимыми ими поляками».
При этом волнообразный рост взаимных подозрений в связи с разочарованием от политики немцев отмечался уже через два месяца после начала войны. В сводке СД от 19 августа 1941 г. указывалось на пристальное внимание волынского населения к событиям на фронтах: «На Волыни украинцы обеспокоены польской пропагандой о якобы катастрофическом положении на немецком фронте на востоке. К тому же [среди украинцев заметен] страх актов мести со стороны польских нелегальных организаций. Руководство, которое в настоящий момент находится преимущественно в руках группы Бандеры, ведет, очевидно, исходя из политических целей, отнюдь не к успокоению. Везде [отмечается] идущее далеко обострение отношений между поляками и украинцами (Львов, Луцк, Ровно)». То есть на Волыни.
Более того, ситуация 1939—1941 гг. в отношении местной администрации в 1941—1942 гг. повторилась с точностью до наоборот. Поскольку украинское население было менее образованным, чем польское, то немцы стали активнее, чем «советы», привлекать к управлению поляков. В сводке СД уже 27 августа 1941 г. отмечались вполне предсказуемые последствия подобной политики: «Дальнейшее обострение противоречий между поляками и украинцами вследствие проникновения первых во все учреждения. Сейчас особенно резкая борьба за занятие должностей на железной дороге и [в медицинском] страховании. Только в единичных случаях наличествует благоразумие, [говорящее о том,] что недостаток украинских специалистов и чрезмерно высокие претензии украинцев являются главной причиной приема поляков на службу».
Соперничество за занятие служебных мест было вызвано не только банальным стремлением к статусу, зарплате и влиянию: представители каждой национальности отлично понимали, что произойдет, если представители братского народа займут большинство мест в аппарате оккупационной администрации.
В донесении подполья АК с территории Львовщины в мае 1942 г. говорилось именно об этом: «Настроение среди украинцев... Отношение к полякам враждебное и коварное, затрудняющее жизнь...».
Аналогично о поведении поляков на немецкой службе сообщалось в одном из внутренних донесений подпольщика ОУН с белорусско-украинского пограничья: «Если селянин пишет просьбу по-украински, то поляки говорят, что нужно писать по-немецки, а так как крестьянин не умеет писать по-немецки, то он полякам должен заплатить взятку, если же селянин пишет по-польски, то дело будет быстро решено.
Поляки хорошо запомнили те села, которые [в сентябре 1939 г.] при развале Польши встречали красных (из-за своей несознательности), или разоружали поляков. Теперь польская интеллигенция, которая хорошо владеет немецким языком, информирует немцев о тех селах как о партизанских гнездах, и немцы расстреливали население тех сел и жгли строения. Такая провокационная работа была более всего распространена в 1942 году...».
Кроме соперничества за рабочие места, в том числе в полиции, наблюдалось и расхождение двух этнических групп Западной Украины по разные стороны политических барьеров.
Постепенно активизировалось польское националистическое подполье, на что указывалось во внутреннем документе ОУН весны 1942 г.: «Польские организации действуют на всем просторе севера з[ападно]-у[краинских] з[емель], однако в разных территориях под разными названиями... Их общая политическая программа: «Независимая Польша» — это их объединяет.
Все действуют против украинцев. Мы для них большие враги, может, больше, чем немцы. К евреям и москалям относятся благосклонно. Заметно значительное сотрудничество. На Пасху были раскиданы польские листовки противонемецкие и противоукраинские».
Большинство поляков постепенно стало видеть в нацистах не равное советам, а большее зло. К тому же между правительством В. Сикорского и СССР были заключены договоренности о взаимодействии. Это обусловило «левый поворот» польского меньшинства Западной Украины в 1942 году. О нем вспоминал командир дислоцировавшегося на Волыни с 1942 г. партизанского отряда ГРУ полковник Антон Бринский. По его словам, связавшись с польским подпольем и населением Полесья, советские разведчики получили содействие: «Везде, где бы мы ни встречались с польскими трудящимися, мы слышали в их словах... уверенность, что Польша вернет себе самостоятельность при помощи своего народа. Поляки, не участвовавшие ни в каких организациях, тоже помогали нам: сообщали ценные сведения, служили проводниками, укрывали наших людей, доставляли медикаменты и оружие».
В обзоре СД от 9 октября 1942 г. настроениям в среде польского меньшинства Волыни и Полесья также посвящалось несколько строк: «Позиция поляков так же, как и прежде, обозначена двумя особенностями: с одной стороны, сильным выслуживанием, на которое указывают многие сотрудники немецких учреждений, с другой стороны — концентрацией на идее создания великопольского государства после окончания войны». Отмечая надежду поляков на то, что большевики после победы позволят воссоздать польское государство, сводка указывала на тревожные для немцев сигналы: «Все вновь и вновь наблюдается пособничество польского сельского населения бандам».
В течение 1942 года Волынь была ареной деятельности групп армейской разведки и органов госбезопасности, а в конце года там появились и диверсионные соединения. Пройдя рейдом по территории Ровенской области, украинец Сидор Ковпак подтверждал оценки немцев: «Настроение поляков по отношению к Советской власти, к Красной армии, красным партизанам исключительно хорошее».
Таким образом, перед украинцами Волыни польское меньшинство, и так не вызывавшее симпатий, предстало помощником трех зол: администрации нацистов в 1941—1942 гг., находящихся в подполье польских националистов, планировавших восстановление границ Польши 1920 года, и советов, в 1942 г. представленных красными партизанами.
В свою очередь, украинское меньшинство предстало для поляков тем же самым: злорадным пособником коммунистических властей в 1939—1941 гг., жестокими приспешниками нацистских правителей в 1941—1942 гг., и скрытым сторонником террористической ОУН. Последняя, в связи с репрессиями коммунистов против легальных украинских партий и радикализацией настроений населения, планомерно наращивала свое влияние.
Иными словами, на территории Волыни поляки и украинцы в течение трех лет наблюдали, что любое изменение политической ситуации их соседи используют во вред им. В сознании представителей двух славянских народов стала проникать мысль, что рядом с ними находится группа, с представителями которой невозможно договориться.
К тому же общая брутализация жителей Полесья подогревалась «эффективными менеджерами» со свастикой. В Галиции, входящей в Генерал-губернаторство, губернатором был Отто Вехтер, который стремился достичь со славянским населением определенного компромисса. А Волынь же, входившая в Рейхскомиссариат «Украина», управлялась подручными изувера Эриха Коха. Последний в довоенные годы за просоветскую позицию именовался товарищами по НСДАП «Эрик Красный» (т.е. «Рыжий»), а в сентябре 1941 г. за выдающуюся жестокость от соратников же удостоился иронического титула «Второй Сталин».
К концу 1942 года помимо прямой воли оккупантов межэтническая вражда достигла такого накала, что ситуация начала уплывать из-под контроля немцев. Об этом писал 1 ноября 1942 г. в обзоре ситуации генеральный комиссар Волыни-Подолья Шене, предположительно на имя Эриха Коха: «Напряженные отношения между отдельными национальными группами, в особенности белорусами и украинцами с одной стороны, и поляками — с другой, особенно обострились. В этом есть определенная система. Попытки с какой-то враждебной стороны беспокоить народ». Эти строки в оригинале подчеркнуты — вероятно, респондентом документа.
Тревога захватчиков нарастала: 25 февраля 1943 г. гебитскомиссар области Брест-Литовска заявлял в отчете Шене за январь-февраль 1943 г.: «...Неблагонадежные для нас элементы из различных национальных групп используют немецкую администрацию для межнациональной борьбы друг с другом. Местами происходят случаи, когда, например, сельский староста, если он поляк, злоупотребляет своим положением против украинцев, или если он украинец, то делает то же самое против поляков. Я разбираю каждый такой случай в отдельности и привлекаю виновных к ответственности».
Однако было уже поздно. Возникла Повстанческая армия, начавшая истребление части поляков с целью изгнания остальных с территории Западной Украины. О том, что этническая чистка не была настолько «непопулярным шагом», чтобы полностью разрушить авторитет праворадикальных украинских политиков, свидетельствует поддержка населением длительной и при этом явно бесперспективной антисоветской борьбы УПА. Массовость сопротивления и жертв в Западной Украине 1944—1953 гг. превышала аналогичные совокупные показатели стран Балтии и Польши.
Статья написана при финансовой поддержке Международного института исследования Холокоста Яд ва-Шем.
КСТАТИ
Что думают о «списке 148-ми» на Востоке Украины?
Эксперт: «Сомневаюсь, что многим здесь понравятся унизительные «заигрывания» представителей власти с парламентом другой страны»
Ориентируясь на характерную специфику политико-психологических раскладов на Юго-Востоке страны, среди здешних жителей сегодня можно выделить два основных типа реакций на проблему Волынской трагедии. Первый тип — очередное проявление негативного отношения к исторической роли ОУН-УПА, а второй — обычное равнодушие, которое идет от процветающей нынче в юго-восточных областях политической апатии, особенно это касается Донецкой области. Правда, в контексте второго типа исключительным образом отметился Харьков...
11 июля немногочисленная группа харьковчан провела акцию, посвященную Волынской трагедии, возле здания генерального консульства Республики Польша. Активисты этого мероприятия обнародовали обращение к Генеральному консулу Польши Яну Гранату. В документе говорилось следующее: «Участники пикета выражают соболезнование польскому народу в связи с 70-летием геноцида польского населения западных областей современной Украины,... обращаются к руководству Республики Польша дать однозначное определение этническим чисткам на Волыни в 1943—1944 годах как геноциду,... призывают отказаться от идеи провести такую Украину в Европейский Союз». В акции приняли участие представители организации «Трудовая Харьковщина», партий ПСПУ и «Киевская Русь».
Разумеется, что «задней мыслью» этого пикета могло быть то ли неосознанное, то ли вполне целенаправленное подогревание раскольнических настроений в стране и политическое натравливание жителей разных украинских регионов друг на друга. Собственно говоря, как и в случае с «письмом 148». Относительно же Партии регионов, то она уже не впервые за последнее десятилетие берется за «волынский вопрос». Луганский социолог Илья Кононов в работе «Донбасс и Галичина в зеркалах региональных сознаний» пишет, что в 2008 году, по следам северодонецкой темы, на съездах ПР «особое внимание уделялось Волынской трагедии».
Немудрено, что политика может испортить все, что угодно. Поэтому сегодня на Юго-Востоке страны, как и в западно-центральных регионах, важно вырабатывать не воинственно-политическое, а мирное и адекватное историческое отношение к сложным страницам украинской истории, а также стараться смотреть на такие проблемы, как Волынская трагедия, меньше с точки зрения идеологических стереотипов, а больше с духовно-нравственных позиций. О чем свидетельствуют в той или иной мере ниже представленные мнения:
Валентин КРАСНОПЕРОВ, донецкий историк, гражданский деятель:
— Раскручивая «волынскую историю», Партия регионов ищет очередной повод нарисовать для восточного избирателя образ «кровожадного украинского националиста». Но я не думаю, что проблема Волынской трагедии сможет существенно повлиять на политическое сознание, например, избирателей Донбасса. Во-первых, обычный житель донецкого края далек от этой истории. Ему трудно ориентироваться в тех событиях. Во-вторых, население региона сейчас в большей степени озабочено экономическими, а не идеологическими проблемами. От дончан сегодня часто можно услышать претензии по поводу того, что власть не стремится решать насущные вопросы. Поэтому на жителей региона едва ли окажет какое-либо политическое воздействия история, связаная не с их дедами. Кроме того, Донбасс очень специфический регион. Его за многое можно упрекнуть, но я сомневаюсь, что многим здесь понравятся эти демонстративные и унизительные «заигрывания» представителей власти с парламентом другой страны.
Ричард КАРАПУДА, настоятель Донецкого римо-католического костела Святого Иосифа:
— Да, на Западной Украине живут люди, которые помнят эту историю, а у нас, на Востоке, где мало кто знает о ней, наблюдается равнодушие. Здесь нужно больше информировать людей. Мы должны помнить о Волынской трагедии, чтобы такого никогда не повторилось... К сожалению, есть политики, которые хотят использовать исторические события как политический инструмент, но наша римско-католическая церковь стремится просто говорить о мире, совести, прощении и, конечно же, правде.
Отец Георгий (ГУЛЯЕВ), протоиерей и пресс-секретарь Донецкой епархии Украинской православной церкви Московского патриархата:
— Прежде всего, надо сказать, что Православная церковь не делает поляризации страны на Запад и Восток. Любая знаковая историческая дата — это повод осмыслить конкретные страницы истории, оценивая их через призму сегодняшнего дня. Нельзя допустить, чтобы в будущем произошло то, что было 70 лет назад на Волыни. Украинская православная церковь в лице Митрополита Владимира недавно выступила с обращением о том, что церковь поддерживает любовь к Отчизне и национальной культуре, но предостерегает от таких греховных явлений, как ксенофобия, чувство национальной исключительности и межэтническая вражда... На Востоке Украины живет немало этнических поляков, которые знают о тех волынских событиях. По просьбе генерального консула Польши в Донецке Якуба Волонсевича митрополит Донецкий и Мариупольский Илларион благословил, чтобы священнослужители молились о жертвах той трагедии. Надо также подчеркнуть, что церковь призывает к тому, чтобы такие даты не использовались для политических спекуляций. Ведь принцип политики — «разделяй и властвуй», а церковь стоит над этим, она — над политикой.
Евгений СТРАТИЕВСКИЙ, политолог, журналист, Донецк
